Михаил Шишкин - Русская Швейцария (фрагмент книги)

А вот как описывает эту сцену Наталья Рахманинова: «Когда они собирались уезжать, мы, по русскому обычаю вышли все на крыльцо, гости уселись в автомобили, но почему-то не уезжали. Мы продолжали стоять на крыльце. Наконец секретарь обратился к Сергею Васильевичу с просьбой уйти с крыльца в дом, ибо, по его словам, по индийскому обычаю, гости не могут тронуться с места, пока хозяева не войдут в дом. Мы, конечно, поспешили исполнить их просьбу, и они укатили. Но как только я поднялась наверх, чтоб укладываться, как к крыльцу подкатили опять две машины. На этот раз приехал сам магараджа со сворой борзых собак и охотником. Появился опять фотограф, который снимал Сергея Васильевича с магараджей во всех видах».

Но и после позирования перед объективом Рахманинову не удается избавиться от неурочного гостя. Тот упрашивает знаменитого музыканта послушать игру его дочки. Снова рассказывает Сатина: «Рахманинов долго отказывался, так как уезжал с семьей на следующее утро 16 августа в Париж, чтобы готовиться к отъезду в Америку. Магараджа все же умолил его остановиться у него в восемь часов в отеле в Люцерне для завтрака и выпить с ним кофе. После завтрака дочь-красавица исполнила (очень недурно, к удивлению Сергея Васильевича) несколько вещей на фортепьяно, а потом Рахманиновым показали фильм — свадьбу сына магараджи, наследного принца. Этот экзотический фильм с показом жениха, ехавшего на белом слоне, необыкновенной растительности Индии очень заинтересовал русских гостей, несмотря на то что им было не до того и что они торопились в Париж».

Рахманиновы покидают Европу на последнем пароходе. Окна в каютах «Аквитании» уже были замазаны черной краской из-за опасности быть торпедированными подводными лодками. Композитор прибыл в Нью-Йорк в день объявления войны.

…Конечно же Монтре — это Набоков.

После шумного успеха «Лолиты» американский профессор русской литературы оставляет университет и становится «свободным» писателем. Лето Набоковы проводят в Европе, подыскивая местечко для того, чтобы переселиться в Старый Свет, поближе к сыну, учившемуся в Милане, и к сестре Владимира Елене Сикорской, жившей в Женеве. Главной причиной он сам назовет желание быть поближе к альпийской лепидоптере.

Путешествуя по Италии и Швейцарии в 1961 году, Набоковы останавливаются в Монтре в отеле «Бельмон» («Hotel Belmont», avenue Belmont, 31). В середине августа они приезжают в недалекий Вийар-сюр-Оллон (Villars-sur-Ollon) в гости к семье Игоря Маркевича, известного пианиста, композитора, дирижера. Киевлянин Маркевич, кстати, провел детство в Швейцарии, что было связано с болезнью его отца, лечившегося здесь от туберкулеза. Близкий знакомый Шаляпина, Стравинского, Прокофьева, Дягилева, он был женат на дочери Нижинского.

Маркевичи проводили лето в Швейцарии. Здесь, в горах Валлиса, во время обеда у дирижера происходит знакомство Набокова с киноактером Питером Устиновым, повлиявшее на выбор писателя. Устинов рекомендует остановиться в отеле «Монтре-Палас» («Montreux Palace»), где он сам жил с семьей. Набоков решает остаться здесь на зиму — он хочет дописать до конца «Бледный огонь».

Сперва русский писатель из Америки заключает контракт на два номера (комнаты 35—38) на третьем (четвертом, по русскому счету) этаже — прямо под номером Устинова — в правом, старинном крыле отеля «La Cygne». Эта гостиница, называвшаяся первоначально «Hфtel du Cygne», была построена в 1837 году, перестроена в 1865-м, а в 1906-м был пристроен «Монтре-Палас», образовавший с «La Cygne» единый комплекс.

Этот отель всегда служил местом проживания и встреч аристократии и людей искусства. Стравинский, например, описывает свою встречу с Дягилевым в

1913 году: «Я был с Дягилевым в гостинице Монтре-Палас, когда я услышал новость, что Нижинский женился, и на моих глазах Дягилев превратился в сумасшедшего, умолявшего нас с женой не оставлять его одного».

В зимний сезон, когда наплыв туристов со всего света в Монтре иссякал, номера роскошной гостиницы сдавали по льготным ценам постоянным жильцам. Набоковы переезжают сюда в начале октября 1961 года. Писатель предполагает прожить здесь сперва лишь несколько месяцев, но возвращение в Америку все время откладывается — и этот отель на набережной станет его домом до самой смерти.

Монтре, летом битком набитый туристами, с осени успокаивается, становится тихим, провинциальным курортным городком. На тихом берегу Женевского озера Набоков находит покой — свою «Земблю». Каждый день его можно видеть в саду отеля, где писатель работает с карточками. Здесь он заканчивает в декабре 1961 года «Бледный огонь».

На второй год осенью Набоковы переселяются в шестикомнатный люкс с окнами на озеро под самой крышей. В этом номере писатель проживет 17 лет. Как и всю жизнь, снова в меблированных комнатах, но на этот раз в роскошном исполнении. Единственный предмет, принадлежавший Набокову, составляет конторка, за которой он обычно пишет, — ее подарил именитому гостю хозяин отеля.

Жизнь в «Монтре-Паласе» делится на два сезона. Летом Набоковы уезжают подальше от шума и туристов в горы: в Саас-Фее (Saas-Fee), Церматт (Zermatt), Вербье (Verbier), Кран (Crans) и другие места, где писатель охотится с сачком за бабочками. Зимой он пишет, готовит к печати книги, просматривает переводы, переводит сам себя. Проводит с карандашом в руке каждый день минимум по семь часов. В Монтре он заканчивает работу над переводом и комментариями к «Евгению Онегину». После выхода этого труда в свет он пишет: «Мне кажется, я сделал для Пушкина не меньше того, что он сделал для меня». В Монтре Набоков переводит на русский «Лолиту».

Знаменитость одолевают интервьюеры. Допуск имеют лишь избранные. Вопросы принимаются только в письменном виде, даже в телеинтервью Набоков читает ответы по бумажке. Он не может позволить себе ни одного неряшливого слова.

Он почти ни с кем не общается, живет затворником. Переписка и общение с внешним миром осуществляются через жену Веру. В одном интервью Набоков называет своим обществом уток Женевского озера, героев романов и сестру Елену, которая приезжает из Женевы на выходные в Монтре.

Лето 1963 года Набоковы проводят в Лейкербаде (Leukerbad), где проходит лечение в ревматологической клинике сын Дмитрий, потом в Ле Диаблере (Les Diablerets), следующее лето — в Шато д’Л (Chвteaux-d’Oex) и Кране (Crans), лето 1965-го — в Сен-Морице (St.Moritz).

Из Швейцарии Набоковы ездят в Италию, на оперный дебют сына, в 1962 году отправляются за океан на лайнере «Куин Элизабет» на премьеру «Лолиты».

В 1964 году писатель в последний раз ездит в Америку.

Аполитичность Набокова — миф, который писатель усердно возводит вокруг себя, как стену. Он следит за всеми политическими событиями в мире и в России. Его каждодневный маршрут проходит мимо киоска, где он покупает все главные газеты на известных ему языках. Когда осенью 1965 года начинается волна протестов против Вьетнамской войны, особенно после приказа Джонсона начать бомбардировки Северного Вьетнама, писатель посылает телеграмму американскому президенту, которому была сделана операция на желчном пузыре, с пожеланием скорейшего выздоровления и возвращения к «деятельности, достойной восхищения». Позднее в печати он выступит в поддержку русских диссидентов, в частности заступится за Буковского.

Набоков читает русскую литературу или, по крайней мере, то, что доходит до него из России. В феврале 1966-го он переводит «Сентиментальный марш» Булата Окуджавы — единственный сделанный им перевод советского поэта.

В том же 1966-м к Набокову приходит «Ада». Два года он пишет этот роман, который должен стать вершиной его творчества. Рабочий день размерен по часам. Работа над романом не прерывается даже летом — «Ада» не отпускает его ни в Бэ-ле-Бэн (Bex les Bains), ни в Вербье, где Набоковы проводят лето 1968-го.

Вот как о рабочих буднях в Монтре рассказывает сам писатель в беседе с Пьером Домергом: «Моя жизнь здесь очень размеренна и все же не лишена переживаний. Могу представить вам план моего дня. Я встаю рано, около 7 часов утра, проглатываю фруктовый сок, облачаюсь в свою домашнюю рясу и становлюсь за аналоем писать. Виктор Гюго и Флобер тоже писали стоя, кажется, ошибочно полагая, что молния апоплексии разит вертикального писателя реже, чем пишущего в другой позе. Поработав час или два, я съедаю очень скромный завтрак, тарелку корнфлекса, чашку кофе без сахара, и жена прочитывает мне почту, иногда забавную и всегда обширную, после чего я вновь устраиваюсь за моим пюпитром. Около одиннадцати я бреюсь и принимаю ванну. Мы часто обедаем в городе. В два часа работа возобновляется, но, как правило, около полудня я покидаю конторку и погружаюсь в кресло со своими карточками. Мы обедаем в семь. Около девяти я ложусь и засыпаю моментально, как ребенок. В полночь я просыпаюсь от адской судороги посреди бессонной пустыни, и вот тут начинается мучительная дилем-