Сборник - Великая. История Екатерины II

Из этого признания видно, как рано в Екатерине развилось чувство собственного достоинства и гордости. Предчувствие будущего величия еще в детские годы было пробуждено в ней. Она сама впоследствии рассказывала, что когда года за два до прибытия в Россию ей случилось быть с матерью в Брауншвейге, где Иоанна-Елизавета окончила свое воспитание, то один каноник, имевший дар предвещаний, сказал ее матери: «На лбу вашей дочери я вижу по крайней мере три короны». Отведя ее в сторону, он прибавил много удивительных подробностей, но она просила его не разглашать их.

Судьба втайне работала в пользу юной принцессы, отличенной всеми дарами природы. Около середины прошлого столетия два мелкие немецкие владения приобретают великое значение для России. Это – Голштиния и Цербст. Петр Великий, отдавая старшую дочь свою за Голштинского герцога, конечно, не предвидел, что будущий внук его от этого брака некогда займет престол его. Так и Фридрих II, устраивая брак Петра III с Ангальт-Цербстскою принцессою, не предугадывал, кого и что он дает России. Выше мы уже видели, что еще прежде нежели родилась мысль об этом браке, в Цербсте завязался узел многознаменательных для будущего сношений с Россией. По словам самого Фридриха, «из всех немецких принцесс в брачном возрасте ни одна так не отвечала видам и России и Пруссии, как принцесса Ангальт-Цербстская». Ей не было еще и пятнадцати лет, но она была уже велика ростом и очень развита. «Молодая принцесса, – писал Фридрих, – с игривостью и веселостию своего возраста, соединяет дарования ума и достоинства сердца». Согласно с намерениями прусского короля действовали и посланник его в Петербурге Мардефельд, и приехавший туда с портретом принцессы дядя ее Август, сделавшийся после старшего брата своего епископом Любским[12]. Замечательна тайна, которою были обставлены приготовления к задуманному браку. Мардефельд искусно скрывал свои сношения по этому делу от канцлера Бестужева, со стороны которого можно было ожидать противодействия, а Фридрих II писал матери невесты: «Крайне нужно соблюсти тайну, и потому я полагаю, что Ее Императорскому Величеству будет приятно, если вы отправитесь из Германии безо всякой огласки и так, чтобы в особенности не проведал о том сам гр. Чернышев, ее министр в Берлине. Мне кажется, согласно будет с волею Ее Величества, если и князь супруг ваш покамест останется в неведении этой тайны и если вы начнете ваше путешествие поездкою в Штеттин и уже оттуда направитесь в Петербург, ничего не оглашая в Германии».

Таким образом, не только цель путешествия, но и место назначения его должны были оставаться тайною: употреблена была хитрость для прикрытия истины, как будто дело шло о преступном замысле. Княгиня-мать не сочла, однако же, позволительным действовать в таком важном семейном вопросе тайно от своего супруга. Она созналась Фридриху в этом нарушении его желания. «Князь, – прибавляла она, – изъявил согласие. Путешествие, особливо в теперешнее время года (письмо от 4 января 1744 года), естественно страшит нас, женщин. Но этот страх меня не остановит. Мое решение твердо: я вполне убеждена, что все это делается по воле Провидения и что Оно, конечно, поможет мне преодолеть те опасные трудности, на которые немногие бы отважились»[13].

План Фридриха вполне удался. Елизавета Петровна до того усвоила себе его виды, что по прибытии невесты сказала Бестужеву:

«Много говорили мне в пользу французской принцессы; приходила мне на мысль и королевско-польская (саксонская) принцесса, но окончательно я сочла за лучшее избрать принцессу протестантской веры и притом хотя и из владетельного, но такого маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезет или привлечет за собою, не произвели в русском народе ни шуму, ни зависти. Эти условия не соединяла в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская, тем более, что она и без того уже в родстве с Голштинским домом»[14].

Во второй половине января 1744 года Иоанна-Елизавета повезла дочь свою в Россию. Они прибыли в Петербург 3 февраля, а 9-го были в Москве. 28 июня (знаменательный в жизни Екатерины день) невеста приняла православный закон и произнесла символ веры на церковнославянском языке. Самое бракосочетание замедлилось по случаю тяжкой болезни великого князя и совершилось не прежде 21 августа 1745 года.

Разные любопытные подробности об этой эпохе жизни Екатерины известны из писем ее матери и из собственных ее рассказов. Отметим здесь те черты, которые относятся к нашему предмету.

Яркий свет на тогдашнее настроение Екатерины бросает следующее сознание ее: «В ожидании брака сердце не обещало мне много счастья. Одно честолюбие меня поддерживало; у меня в глубине сердца было что-то такое, что никогда не давало мне ни на минуту сомневаться, что рано или поздно я сделаюсь самодержавной повелительницей России».

Как держала себя Екатерина во время приготовления к переходу в православие и при самом этом торжественном событии, видно из одного письма ее матери: «Легкость, с какою дочь моя училась с тех пор, как существует, дала ей возможность скоро понять и удержать в памяти это чтение, и две недели тому назад я могла известить Ее Величество, что она в состоянии предстать пред алтарем. Все утро перед богослужением великая княжна проплакала, но не проронила ни слезинки в продолжение самого торжества. Она прочла исповедание твердым и ясным голосом и, удивляя всех своим выговором (русского языка), произнесла все части, не запнувшись ни на одном слоге. На вопросы она отвечала с уверенностью и твердостью. С тех пор, как вошла в церковь, и во все время обряда она держала себя с таким достоинством и грациею, что я восхищалась бы ею, если б не была ее матерью»*.

Здесь мы видим первый успех будущей императрицы в старании, которое она так постоянно обнаруживала, сделаться истинною дочерью своего нового отечества.

Уже с раннего детства она, живя в Штеттине, наслышалась рассказов о Петре Великом, о победах русского войска, о быстрых успехах русского народа при гениальном государе, и все это не могло не оставить глубокого впечатления в восприимчивом уме молодой принцессы. Надобно отдать Елизавете Петровне справедливость в том, что она вполне понимала необходимость поскорее обрусить новоприбывшую, и умно поощряла ее собственное стремление к тому. Еще до приезда Екатерины императрица заботилась об образовании в этом смысле ее придворного штата. Мардефельд в январе 1744 года доносил Фридриху, что императрица решилась устроить для принцессы двор, составленный исключительно из лиц русской национальности (une cour composee uniquement de personnes de la nationalite russienne), говорящих по-немецки и по-французски[15]. Действительно, по прибытии принцессы к ней назначены были между прочим русские камер-юнгферы. «Это, – замечает сама она, – было мне очень по душе: старшей из этих молодых девушек не было и 20 лет; все они были очень веселого нрава, и я с этой минуты во весь день только и делала, что пела, плясала, резвилась». С приезда в Россию, с четырнадцатилетнего своего возраста, Екатерина никогда более не видела Германии, и связь ее с родиной мало-помалу совершенно порвалась: скромный Цербст, тихий Штеттин, по замечанию К. Шлёцера[16], навсегда скрылись от взоров молодой принцессы, для которой на чужбине должны были осуществиться мечты величия, пышности и славы; о путешествии в Германию она ни великою княжною, ни еще менее императрицею не могла уже думать. Из ее ближайших родных долее прочих оставался в живых только брат ее Фридрих Август, как владетельный князь Цербстский, последний из своего рода, человек непостоянного нрава, рано уже разошедшийся с сестрою вследствие серьезных несогласий. Отец ее Христиан Август, старый фельдмаршал, умер уже в 1747 году, через три года после разлуки с дочерью. Мать, которая в последние годы своей беспокойной жизни избрала местопребыванием Париж, скончалась там в печальных обстоятельствах в 1760 году.

Так Россия должна была в близком будущем заменить для Екатерины все: и родину и семейство.

Вскоре по прибытии в Москву к ней были назначены три преподавателя: Симон Тодорский, для наставления в Законе Божием (он же был прежде наставником Петра III), Василий Адодуров, для обучения русскому языку, и Лоде, для уроков танцования.

В отношении к религии Екатерина, вопреки отцу своему, который сначала противился ее переходу в православие, пришла к убеждению, что для истинного христианина исповедные различия не могут иметь большого значения. Однажды, когда, быв невестою, она тяжко занемогла и состояние ее здоровья ухудшилось, мать предлагала послать за лютеранским пастором. Узнав о том в минуту возвращения к памяти, Екатерина сказала: «К чему это? Пошлите лучше за Тодорским: я с ним переговорю охотно». Его привели, и все присутствовавшие остались довольны его беседою.