Андрей Никитин - Дороги веков

— А что — больше?

— И-и, куда там! По осени перевесь ставили, сотнями вынимали. А лук так, для баловства только, чтобы глаз не ослаб…

— Из лука?!

— Какой лук! Баловство одно для ребятишек! Для настоящей охоты снасть нужна. Охотник — это тебе не на моторе гонять. Ты знай, где зверя найти, как взять его лучше… Дело своё любить надо! А зверя али птицу без толку переводить — это у нас не водилось. И рыбу опять же…

— Так сейчас, отец, охота да рыбалка вроде баловства остались, как вы говорите. Не то теперь время. Другим делом люди заняты.

— А дело-то одно всегда — сам знаешь! Люди разные. Ты вот, к примеру взять, можешь рыбу ловить? Можешь. Глаз у тебя крепкий? Крепкий. А чем, к примеру, занимаешься? Наукой… И опять же тебя всё к старому тянет: там поохотишься, там рыбу поудишь, ушицы сваришь… Всё равно как меня — нет-нет да на старое пепелище потянет. Кто, думаю, там сидит, что за люди такие?

— А вы лесник? В Хмельниках живёте?

— В Хмельниках! — не то подтвердил, не то презрительно фыркнул старик. — Лесовик, лесовик…

Бормоча, дед склонился к огню. И, разговаривая, он всё время двигался: то бревно в костёр пододвинет, то веточку поправит…

— Много копать-то будете? — вдруг спросил старик.

— Пока не знаю ещё. А удастся ли что найти — это как повезёт.

— Ну, ты найдёшь. Я тебя давно ещё заприметил — поди уж который год сюда приходишь. Видать, помнишь ещё, где что было?

— Помнить, положим, не помню — сотню лет и то прожить трудно, а здесь тысячи. Наука просто у нас такая — археология называется. Наука о древностях. Поэтому и находим. Правда, здесь ещё и везение нужно: наука наукой, да и на счастье надейся!

— Счастливые, говорят, в сорочках рождаются. Только счастье у разных — разное: одному и в золоте горько, а другому и вовсе ничего не надо — радость у него есть своя! Да что о науке говорить: когда бы сам не жил, то и не знал бы ничего, так я понимаю. Не в книжках правда, хотя тоже польза от них…

От тихого и неторопливого голоса деда подступала и накатывалась дрёма. Она поднимала волной, и, пока голова скользила по ладони, я пролетал сквозь вереницы то ли слов, то ли мыслей, вздрагивал, открывал глаза, но дрёма снова смыкала веки.

Старик глядел через костёр, ласково улыбаясь.

— Ты спи, спи. А я у огня посижу — в охране вроде. Дело наше стариковское… Человека любить надо, человека!.. И к тебе удача не так приходит, не за науку твою. Любишь то, что человек сделал, да не само по себе, а за того человека. Главное это!

Засыпая, сквозь несомкнутые щели век я видел, как старик ещё раз поправил костёр и поднял с земли то, что я принимал за косу. На конце длинной отполированной палки было привязано чёрное остриё — кремнёвый наконечник, обмотанный жилами и залитый смолой. Старик что-то мурлыкал себе под нос, глядя в огонь и поглаживая рукой древко.

Потом встал и подошёл ближе.

— Не признал… Ну да бог с ним — ещё признает! Да и где ж ему всех упомнить. Не один здесь я жил — род-то большой наш, древний… А он — пришёл и ушёл. Вот в подарок разве оставить — своего-то теперь у него нет. А мне что, я и другое сделаю! Сноровка осталась…

Старик ещё раз погладил древко копья, словно прощаясь со старым другом, нагнулся и осторожно положил его рядом со мной, наконечником в руку. Я почувствовал прикосновение холодного камня, сжал его и, собрав все силы, проснулся.

Над лесом уже вставало солнце. От росы трава казалась матово-серебристой, и в этой дымке вспыхивали маленькие капельки, преломлявшие солнечные лучи. Туман поднялся, уходил за озеро, а в лесу гомонили птицы.

Юра, вскочивший раньше меня, то прыгал и размахивал руками, делая зарядку, то бросался к почти погасшему костру и выдувал из него облака золы с бедными жиденькими искорками.

Ещё под впечатлением пережитого я разжал руку. На ладони лежал наконечник копья. Он был не чёрный, как мне показалось ночью, а серый, с крупинками чёрной земли, забившейся в изломы камня. Мы нашли его вчера в разведочном шурфе на полянке. Когда-то он действительно увенчивал длинное полированное древко, был привязан к нему жилами и залит смолой. Но всё это было очень давно.

Из развязавшегося мешочка с находками на плащ высыпались черепки.

— Что ж, мне одному костёр разжигать? — Юра повернул ко мне раскрасневшееся лицо.

Отбросив клапан мешка, потяжелевшего от ночной сырости, я поднялся.

— А старик что, ушёл?

— Какой старик?

— Ночью. Приходил к нам?

— Приходил. С парнем приходил. А потом ушли.

— И никого больше не было?

Юра с ожесточением дул на разгоравшиеся угли.

— Пока я не заснул — никого. А я и не знал, что ты во сне разговариваешь! Всю ночь: бу-бу-бу… Хотел было разбудить тебя, чтобы спать не мешал, да лень просыпаться было. Ну, вот что: вот тебе котелок. Сходи-ка ты к ручью за водой, пока я костёр раздуваю…

По пути к ручью я остановился. Далеко, в самом углу озера, на Лочме, кто-то косил.

…Из капли, просочившейся в песке,

среди корней появится ручей;

зазеленеет яркая трава,

роса слезами в воду упадёт…

Зеленым мхом и разноцветным камнем

под пенье птиц, гудение шмеля,

под сенью листьев, жаждущих прохлады,

бежит он и струится вдаль и вдаль…

Он даст начало будущей реке,

он даст приют в своих глубинах рыбам,

над ним качнутся кисти тростника,

слюдой крыла сверкнут над ним стрекозы,

и парус, побелевший от дождей,

на солнце выгоревший от скитаний,

покинет пристань. Вдаль, к другим причалам

исчезнет в предрассветной синеве…

А на вершинах гор ещё туман…

Встречай рассвет — он не для всех наступит

Единый, он несёт тоску разлуки

и радость обещаний новых встреч…

Единственный, уже неповторимый,

сверкающий, мерцающий, туманный…

Мы помним, что за тучами есть небо,

что под землёй родятся родники!

И этот день прошёл — сухой, жаркий, солнечный, полнившийся ожиданием каких-то свершений, но перевернулась его светлая страница, и я опять ощущаю тепло костра, тишину ночного леса, слежу за искорками, взлетающими вверх, теряющимися и исчезающими среди холодных и неподвижных искр звёзд.

Впрочем, так ли уж неподвижных?

Маленькая, сверкающая точка движется между ними по прямой, но кажется, что она плутает, останавливается и петляет, как странник, пробирающийся сквозь лесную чащу. Наверное, это и есть тот самый спутник, о запуске которого мы слышали по радио ещё в Купанском. В Купанском — словно бы уже в другом мире или хотя бы в другом измерении. Там были свои дела, свои заботы, как в городе, где человек редко-редко поднимает голову к небу, а ещё реже просто рассматривает его, как рассматривает небо охотник, завернувшийся в одеяло возле теплящегося костра, — карту судеб и свершений, карту грядущих дорог, ведущих нас к неведомым нам самим целям. Вот почему эта маленькая звёздочка, собранная и запущенная в небо человеческими руками, предстаёт чем-то совсем иным, когда смотришь на неё с неолитического поселения на берегу пустынного лесного озера.

Она заставляет тебя по-иному ощутить и Время, и Пространство, но главное — ощутить Человека.

Ведь это где-то здесь, среди дымных костров неолита, рождалась первая мечта о звёздах; здесь тянулась к ним беспокойная мысль, которой требовалось всё понять и осмыслить; здесь создавались проекты таких точнейших солнечных и других обсерваторий, какзнаменитый Стоунхендж в Англии, как центры астрономических наблюдений в Карнаке, вычислялись спирали каменных лабиринтов, лежащих на берегах северных морей. У этих костров был заложен фундамент, лёгший в основу стартовых площадок первых космических кораблей Земли, и здесь же создавались первые легенды о звёздных скитальцах, легенды о Пространстве и Времени, как завет последующим поколениям не забывать неба, ибо уже тогда человек чувствовал, что ему суждено перерасти Землю и устремиться к звёздам.

Что сказали бы эти люди, увидев нашу жизнь? Какие мысли пробудил бы в них этот спутник? Нет, конечно, не у всех — только у тех, кто почему-то считал своим долгом вычислять точки восходов и закатов, углы склонений подвижных и неподвижных звёзд, составлять и держать в уме сложные математические выкладки, быть может, переносимые на орнамент сосудов, на украшение оружия, на костяные наконечники магических стрел.

А может быть, кто-то из них уже видел нечто подобное? Потому что человечество вряд ли одиноко во Вселенной, и хочется верить, что кто-то уже не раз преодолевал пустоту Пространства, чтобы разыскать собратьев по разуму, но каждый раз возвращался назад, убедившись в преждевременности поиска…

И глядя на пламя костра, в котором открывается нам бушующая плазма гигантских реакторов Вселенной, мерцающих искорками на черно-синем бархате неба, я начинаю догадываться, что весь этот день с его заботами, радостями и раздумьями нужен был для того лишь, чтобы с неолитической стоянки увидеть в небе эту рукотворную звезду, ощутив в себе связующее звено между прошлым и будущим. Звено не случайное, а необходимое, без которого будущего может и не быть, если в самих себе мы не почувствуем его рождения.