Вера Шапошникова - Ярославичи

Достав из сумки коробочку, я протянула ее соседу. Я постоянно возила ее с собой. Гербы эти были теперь для меня живыми свидетелями всего, что видела на Ярославской земле за время моих многократных поездок, за годы жизни в переславской деревне Криушкино, окрестности которой исходила, изъездила, где на центральной усадьбе совхоза «Рассвет» и был вручен дорогой мне подарок. Храню его как память об Иване Андреевиче Макарове, человеке редкой искренности и доброты.

Спутник задумчиво посмотрел на гербы, пожевал губами. О ростовском гербе говорилось: «В червленом поле олень серебряный, грива, копыта и рога золотые». Изящный и благородный.

— Может быть, это символ? — пытала я.

— Право, не ведаю, — он возвратил мне коробочку. — Мария Николаевна тоже предположительно говорит. Вы знаете Тюнину?

— По книгам ее. Их называют путеводителями, но в них не увидишь того равнодушного перечисления фактов, событий, которыми отличаются многие из подобных изданий. Впрочем, благодаришь и за это: при современной тяге к истории, к знаниям и это ориентир. Живое повествование о жизни древнейшего города области, от первого упоминания его в летописи до наших дней.

— В книжке ее о Ростове Великом тоже сказано предположительно о том, что, возможно, связано это с язычеством, с отголосками культа обожествления оленя древними жителями этого края. Как, скажем, медведя. Оленя просили лето начать. Песенку она разыскала:

Поверье было, что олень и кончает лето. Говорили старики: придет олень к воде, копытцем попробует — холодна ли вода? А уж знает, когда приходить. День был определенный. С этого дня и кончают купаться.

— Если даже вода не остыла?

— Да, представьте, эдакий психологический барьер, как теперь говорят. А если вдуматься, это особая дисциплина жизни. Как, скажем, посты. Но вот что я давно еще замечал: с этого дня действительно пропадает к реке интерес. Какая-то происходит перемена в природе. И солнце светит и жарко, вода блестит и вовсе не холодна, а от купанья нет полноты ощущений.

Зато яблоки есть разрешают. Праздник справляли — яблочный спас. В августе. К этому сроку они поспевали. Опять дисциплина. Порядок. Не рви раньше времени. Дай завершиться процессу.

— Медовый тоже был, я даже это помню. Шли с мамой на рынок, с возов закупали яблоки, мочили, в ящиках перекладывали соломой. Тогда заботился каждый сам о себе. Это теперь больше требуют от государства...

Машина бежала без остановок. В деревнях вдоль дороги стояли дома, оплетенные затейливым кружевом резьбы. Иногда в их строй вторгались новые кирпичные и блочные постройки. И уже глаз привык к ним, и не всегда они кажутся инородными: уже программируются в восприятии новые формы. Нам, людям, всегда тяжело отвыкать от комплекса восприятий детства, да иногда и не нужно совсем отвыкать — в поисках нового много неотстоявшегося. В городах уже много архитектурных находок. Хотелось бы видеть и в сельской местности лучшие формы архитектуры.

Мысли опять возвращаются к прошлому.

— Летописи скупы, — спутник задумчиво смотрит в окно. — По топонимике узнаешь о многом. Когда-то здесь жили древние скотоводы. Угро-финские племена слились со славянами. Кто дал ему имя Неро? — Опять он об озере.

— А что предполагают?

— Неро — от меря, племя, вы знаете, в летописи о нем говорится: «...а на Ростовском озере меря, а на Клещине же озере меря же». Вот и названия рек: Нерль, Сара, Вёкса. Селение Сулость тоже ростовское, близ озера Неро. Древность. Озеро нынче мелеет, наполнилось сапропелем, нам только бери. — И снова смотрит в окно, на дорогу, по которой идут машины. Мы перегоняем их. Везут картошку, морковь, свеклу.

— А почему не видно цикория? Не приспела уборка?

— Нет, время приспело давно, уборка кончается. А только куда его из Ростова везти? Заводы-то там перерабатывают на месте, делают пасту, порошок...

Но вот показались городские постройки, и вскоре автобус остановился на площади, возле вокзала и железнодорожной станции. Попутчик мой тоже сошел и отправился по своим делам, а я отыскала на Пролетарской улице старый бревенчатый дом и постучалась в дверь.

Почти половину комнаты занимал старинный письменный стол с резными дверцами и толстыми ножками. И весь он заставлен картотеками, книгами, лежащими в строгом порядке. Конверты с письмами хранятся отдельно. Много конвертов, не нужно спрашивать, обширна ли переписка этой немолодой, но красивой женщины. Болезнь ограничивает ее подвижность, но сколько энергии и пытливости в ее ясном взгляде!

— Мария Николаевна, я к вам так давно хотела попасть! Такой вас и представляла.

Смотрю на стол, на письма со штампами «Правды», на книги, цветы на лежанке. Старинные изразцы с синим цветочком на желтовато-тусклой, как будто покрытой мелкими трещинками, поливке, такие же старинные, с высокими спинками стулья, сундук, этажерки с папками, книжная полка. И чистота, аккуратность, порядок. В такой обстановке она и могла появиться, книга, передающая дух Ростова, его вековую сущность, этапы его развития. Маленькая книжка, путеводитель. Разве уместишь в такой объем все то, что важно для истории города? Богатства огромные. Материалов столько, что можно тома написать.

Из стопки свежих газет беру лишь несколько верхних: «Язык далеких предков», «Учительское счастье», «К 100‑летию Ростовского музея». Такие разные темы. Впрочем, краеведы вторгаются во все области жизни края, людей. Ищут, волнуются, радуются открытиям, вникают в жизнь, дела и судьбы ушедших поколений, ведут учет современным событиям, как древние летописцы. События врываются в эту комнату-кабинет Марии Николаевны с газетами, книгами, по радио, телефону. Но ничто не заменит живого общения.

Наш разговор не раз прерывали и посетители, и телефонные звонки. Вошла почтальон с пачкой писем, еще одна женщина, спросила, не надо ли Тюниной срубить в огороде капусту — грядки ей засадили ее бескорыстные помощники.

— Вот так каждый день. — Мария Николаевна откладывает конверты. — Порой телефон звонит непрерывно, особенно перед датами, перед началом нового года партийной учебы. В районе работает семнадцать народных университетов, десятки лекториев, политинформаторы, агитаторы. Какие-то справки нужны им и от меня — уточнение дат, советы, какие материалы использовать по некоторым вопросам, где их найти.

— А где же ваш огород? — спросила я.

— Да тут же, за домом. Несколько гряд. Участок-то больше, но я его отдаю. Кстати, вы знаете, что Ростов наш — родина русского огородничества? Еще люди меря сажали лук, чеснок. Так и пошло в века. Даль отметил: «Ростовцы у нас лучшие огородники. Почвы пригодны для овощей, богаты органикой».

— Использовали сапропель?

— Вы знаете об этом? Да, свойства нашего озерного ила известны издревле. В семнадцатом веке треть населения садили на грядах лук, чеснок, хрен, редьку, другие овощи. Торговали чуть ли не на всю страну.

Мария Николаевна открыла книжку.

— Послушайте, как хорошо говорили: «Маслишком конопляным торгует», «Капустенку сажает», «В огороде пашет лук и чеснок, тем и кормится...» Я ведь языковед. В свое время окончила в Ярославле литературно-лингвистический факультет. Был такой в педагогическом институте. Вернулась вот сюда, в родное гнездо. Дом этот, представьте, деду еще принадлежал, бывшему крепостному. Случай был, повезло ему. Дом достался и воля. Женился он на дочке бурмистра, бабке моей. Тогда и она стала вольной. Меня часто спрашивают: кто такой был бурмистр? Вроде как крупный начальник. А это такой же крестьянин, староста, которому барин поручал следить за порядком.

Жили мои дед и бабка в этом вот самом доме. Скудно жили, на то, что половину его сдавали. Это узнала уже от родителей. Мы тоже бедствовали. Семья большая. Отец работал один на «Рольме» — самое крупное предприятие в Ростове. Льночесальное, Готовит для ткацких фабрик сырье. Сейчас мы остались тут двое с братом. Родители умерли давно. Два брата погибли на фронте.

— А деда помните?

— Очень смутно. Он был ровесник Толстого. Мне ведь тоже теперь уже много лет.

«Возраст все-таки измеряется не годами, а запасом жизненных сил», — подумала я.

— Недавно в Ростов приезжал ученый-филолог, — все более увлекаясь, рассказывала Мария Николаевна, — Халипов Сергей Григорьевич. Полиглот. Он собирает материалы для книги, которую хочет назвать «Загадки топонимики Верхневолжья». Ко мне приходил, мы говорили о языке когда-то здесь живших племен. От них остались только слова, названия, и то изменившиеся в веках, стершиеся, как говорят. Халипов пытается восстановить их значение. Скажем, о слове «Неро» у него две гипотезы: оно могло означать или мыс, или низкий, топкий. В догадках он опирается на группы родственных мерянскому языков. Он пришел к выводу, что слово Которосль означает извилистая, вертлявая. Такая и есть река, вытекающая из Неро. Взгляните на карту.