Михаил Кириллов - Перерождение (история болезни). Книга первая. Восьмидесятые годы – 1992 год

«Самыми яркими были выступления Троцкого. Говорил он вдохновенно, грамотно, понятно. На трибуне стоял факелом, зажигая революционностью делегатов. Слушали его внимательно и заинтересованно. Но чувствовалась и некая отстраненность его от солдат и рабочих. Отталкивали интеллигентские манеры, высокомерие и самолюбование. Чувствовался барин». «А Ленин?» – спрашивали мы. «Ленин говорил негромко, с картавинкой, не всегда понятно, длинными речевыми кусками, скрепленными одной мыслью, но очень страстно, самозабвенно, живя только необходимостью быть полезным. Выступая, он как бы отдавался людям. Был особый секрет в его речи – доверительное единство с аудиторией. Каждый, даже тот, кто его не вполне понимал, точно мог сказать про него: «Свой!».

«Ну, а Сталин?» – спрашивали мы (только что прошли торжества по случаю его 70-летия…). Нас поражало, что о Сталине (о Сталине!) он говорил особенно неохотно и как о чем-то второстепенном. «Да, был, да, выступал, но редко. Он ведь был наркомнац, а эти вопросы тогда не были первостепенными. Говорил Сталин тихо, с сильным акцентом, не владея аудиторией. Его плохо слушали: солдаты в зале ходили, курили махорку, переругивались, ели хлеб с салом…». Эта оценка так не вязалась с нашими представлениями о действительно любимом и гениальном руководителе огромной страны, победившей во главе с ним немецкий фашизм, что казалась неправдоподобной.

История самого нашего собеседника тоже была нестандартной. Он ушел из активной партийной работы еще в конце 20-х годов, по-видимому, в силу противоречий с партийными установками, а может быть, в связи с ранними репрессиями. Жил скромно, нигде не упоминая о своем довольно ярком политическом дебюте. Изучил в совершенстве немецкий и английский языки. Когда началась Великая Отечественная война, ему было лет 45. Пошел на фронт, служил переводчиком при штабе одного из фронтов. При форсировании Днепра был ранен, еле выплыл. Партбилет и другие документы были утрачены. Вернувшись в строй из госпиталя, восстанавливаться в партии не стал. После войны он поселился в Шереметьевке (под Москвой) у родных. Жил отдельно, в утепленном сарае. Заделался фотографом, ходил по деревням и снимал мужиков и их семьи. Этим жил.

Чем объяснить его внутреннюю оппозиционность к строю, который он сам завоевывал и защищал в гражданскую и отечественную войны? Может быть, уход в подполье, в небытие был способом выжить в годы репрессий? А человек-то он был, несомненно, более значительный, чем форма его существования.

Нужно сказать, что пересмотр представлений о роли И. В. Сталина в 1956 г. был болезнен для всех. Привычное ломать трудно. Партсобрание в полку, где я служил, посвященное итогам 20-го съезда, помню, напоминало улей. Недоумение, разочарование, обида, неприятие разделили людей тогда. Непривычнее всего оказалась возможность свободного критического мышления в ранее недоступных глобальных вопросах.

Возникшая тогда раздвоенность в отношении к роли Сталина сохранилась на всю жизнь. Как-то, сравнительно недавно, в 1984 г., я возвращался из Красного Села в Ленинград с группой офицеров, участников командно-штабных учений. Разгорелся спор: многие упрекали Сталина в неоправданной жестокости, говорили о невозможности прощения при всех его заслугах в годы войны; другие – их было меньше – утверждали: «Нынешним» легко на готовеньком они могут спокойно спать на капитанском мостике государственного корабля, настолько все прочно заложено Сталиным. Тому было труднее: он строил государство, готовил его к войне, он организовал победу и восстановил мощь страны. Да, он уничтожал тех, кто мешал этому, и правильно делал». К единому мнению так и не пришли.

Как-то после возвращения из Грузии в Москву (в 1981 г.), мы с женой вечером поехали на Красную площадь. На склоне ее, как на краю земли, возвышался храм Василия Блаженного. Высокие стены Кремля. Брусчатка. За мавзолеем, несмотря на сумерки, был хорошо заметен светлый бюст Сталина. Вспомнились испытанные в детстве трепет и волнение, радость от подчиненности чему-то простому и ясному, общему для всех. Как далеки мы сейчас от этого времени и чувства! К Сталину следует относиться объективно, по его заслугам и ошибкам, но к его памяти нельзя относиться несерьезно.

Так или иначе, вопрос о партийности, по-настоящему серьезный в 50 – 60-е годы, сложный еще недавно, в последние годы как-то незаметно стал формальным, престижным только внешне, для многих лишь вопросом служебной карьеры. Сейчас это особенно чувствуется в безвоздушном пространстве партийного формализма, подкрепляемого еще большим формализмом политорганов.

Июль. На набережной Волги открывается вид почти как на Феодосийский залив. На верхнем ярусе – детское кафе «Лакомка» – любимое место саратовцев особенно в знойный день. Мороженое всех сортов. За столиками на низких стульях сидят мамы и малыши. Косички, веснушки, вихрастые головы. Посещать «Лакомку» – традиция.

Октябрь. Киев. 1-й Всесоюзный конгресс пульмонологов. Каждый день проходим из гостиницы в зал заседаний через площадь, где разместился палаточный городок руховцев. Молодежь, студенты. На головах повязки. Плакаты против КПСС, против России и СССР. Злоба. Раскачивают лодку. Многое искусственно: в магазинах Киева – до 10 видов колбас и никакой очереди. Власть пассивна. Школьника, посмевшего выйти на улицу с красным знаменем, забили на Крещатике.

28-й съезд партии. В стране и в партийных рядах былого единства нет. Авторитет Горбачева явно падает. Кто-то сказал: «Так хотела его послушать, а он все говорит, говорит…» Среди делегатов съезда подставленный Горбачевым и Шеварднадзе генерал И. Родионов. На него свалили события в Тбилиси. Предательство стало нормой. Предал Горбачев (походя) и замечательного латышского коммуниста Рубикса. Неугодными стали Лигачев, Рыжков.

С начала 80-х годов ощущалось замедление течения жизни в стране вообще и партийной, в частности. Постоянно усиливалось тягостное чувство почти полной остановки большой сонной реки, где все предопределено, где невозможна инициатива. Апогей общества «развитого социализма» – время Брежнева. Застой становился абсолютным признаком предстоящего быстрого крушения системы. Это чувствовалось, но срабатывали воспитание и неинформированность: значит, так надо… И это мешало думать критично до конца. Так и жили – по инерции.

В этих условиях приход Горбачева был воспринят как возможность развития или хотя бы перемен. И даже его ранние ошибки и просчеты (в том числе поведение в период аварии на ЧАЭС) рассматривались как цена развития. Река действительно потекла быстрее, но в условиях ослабевшей власти и нараставшей коррупции и неавторитетности этого бездарного и бессовестного правителя – не по руслу социализма. Человек этот не имел глубоких пролетарских корней. Измена самому себе, предательство очень характерны для людей с низкой политической культурой.

В числе первых, кто увидел Горбачева таким, какой он был на самом деле, была делегат съезда крановщица из Чечено-Ингушетии Сажи Умалатова. Она не просто увидела, а потребовала от съезда отстранения генсека от руководства партией и власти в государстве. Но это публичное обвинение было превращено… в шутку. Для большинства тех, кто был тогда в зале, застой в партии и стране и нарастание коррупции были выгодны. Ну, какое значение могло иметь мнение рабочего человека на съезде нерабочей партии!

Партия никогда не имела механизма самоочищения. Это предполагало бы высокую нравственность руководства. По Ленину: «нравственно то, что служит интересам рабочего класса», читай – трудящегося. А этого служения в последние годы и вовсе не осталась.

На съезде впервые промелькнули фамилии таких коммунистов, как Зюганов, Тюлькин, Пригарин… Слабенькая, еле слышимая оппозиция.

Постоянная картина: Ельцин и Горбачев как пауки в банке. Очевидно, что один другого стоит. Просто у одного еще есть власть, а у другого ее нет. У нас любят поддерживать безвластного, даже если уже ясно, что страна рухнет под его тяжелой поступью.

Май. Ощущение благополучия и уверенности в правильности происходящего в стране постепенно исчезает. Зло идет из верхних эшелонов власти, парализуя партию и массы людей. Аритмия нарастает, вытесняя правильный ритм жизни. Но пока страна работает, урожай будет собран, заводы – на ходу. Утром на трамвай не сядешь – все спешат к проходным. Но жизнь все более однообразна. На полках в магазинах безликая обувь, сахар-рафинад, рис навалом, макароны всех сортов, карамель – обертку не оторвешь, редуты банок с томатами. Молоко – 20 копеек литр, квас – 3 копейки стакан. Недорого, но многих раздражает, что везде одно и тоже… Пожалуй, только в Москве и Ленинграде пошире выбор.

В лоне КПСС рождается компартия РСФСР. Что это? Дань возрождению России теми, кто упорно отстаивает ее независимость от СССР? Что-то ненужное: секретарь повыше – Егор Кузьмич, пониже – Иван Кузьмич…