Марк Вишняк - Годы эмиграции

Дальше – больше. «Кавказ, вероятно, надлежит трактовать как часть проблемы турецкой империи. Нет информации, которая оправдывала бы мнение о правильности политики по отношению к магометанской России, – короче говоря, к центральной Азии. Очень возможно, надо будет дать какой-либо державе ограниченный мандат действовать в качестве протектора». («The intimate papers of colonel House arranged as narrative by Charles Seymor». Vol. IV, pp. 195–196).

Эта историческая справка о мыслях и чувствах вершителей судьбами мира в отношении России накануне Конференции мира затянулась. Она казалась мне необходимой для осведомления о том, с чем мы столкнулись, очутившись в Париже и соприкоснувшись с политическим Западом. В упомянутой статье Керенского в «Современных Записках» хорошо передано наше общее настроение – разочарование, вызванное непониманием и несправедливостью.

«Мы думали, что там, за далекими, бескрайними русскими просторами, вдали от жестокой царской реакции, есть блаженная страна всяческого демократического и гуманистического совершенства. Увы, этой, я бы сказал “русской Европы”, созданной по образу и подобию наших собственных политических идеалов, мы, оказавшиеся в эмиграции, нигде не нашли. “Нашей” Европы так же нигде не существует, как не существует идеального СССР, созданного ныне воображением европейцев, чающих нового, справедливого порядка. За наш самообман мы отмщены самообманом горшим европейцев». Это было написано в 1934 году.

Сказанное касается одной стороны – отношения к России ее бывших Союзников или того, что они называли русским вопросом. Но была и другая сторона. «Нейтральное» отношение к России, постепенно превратившееся в открыто-враждебное, вызвало естественную реакцию со стороны призванных и непризванных защитников России, – вызвало попытки отстоять ее права и интересы.

Еще до открытия Конференции мира оказавшиеся за границей русские дипломаты, государственные и политические деятели царского и революционного времени были озабочены тем, что произойдет, когда станут подводить итоги войне и победе и, в частности, понесенным Россией жертвам и сепаратному миру, заключенному Совнаркомом за 8 месяцев до общего перемирия. Совещание русских послов в Париже приступило заблаговременно к подготовительной работе в твердом убеждении, что Россия так или иначе будет представлена на Конференции и голос ее во всяком случае будет услышан. На совещании были послы, назначенные Временным Правительством: Бахметев (Вашингтон), Маклаков (Париж), Стахович (Мадрид), К. Д. Набоков (поверенный в делах в Лондоне), министры иностранных дел царского времени Сазонов и Извольский, посол в Риме Гире.

Позднее Сазонов формально представлял правительства генерала Деникина и адмирала Колчака и стал играть одну из руководящих ролей.

Это совещание, и в первую очередь Маклаков и Бахметев, не могло не сознавать, что по политическому своему прошлому оно мало соответствовало пережитому Россией и послевоенным настроениям широкого общественного мнения в Париже, русского и нерусского, с которым оно вынуждено было считаться. Поэтому в состав своего «Политического совещания» они привлекли кн. Львова (премьера Временного Правительства первого состава), бывшего министра Коновалова, Ефремова (посланника в Берне), П. Б. Струве, А. А. Титова, шлиссельбуржца Иванова. Более дальновидные понимали, что это далеко недостаточно. Это засвидетельствовано в телеграммах между Парижем и Омском, копии которых сохранились в бумагах Маклакова, поступивших в Архив Института Гувера.

26.XII.1918 года Маклаков телеграфировал Ключникову, управлявшему министерством иностранных дел у Колчака: «В виду настроения политических кругов Европы и Америки, считаем абсолютно необходимым участие как в этом Совещании, так и в представительстве, левых групп. Решили, поэтому, вызвать Чайковского, как единственного кандидата, учитывая при том, что Вы принципиально не высказались против его кандидатуры». В другой телеграмме о том же ходатайствовал и кн. Львов. Но Ключников возражал: «Полагаю, что Чайковский не может быть достаточно полезным с деловой точки зрения». Все же, в конце концов, на Чайковского Омск согласился. Иным было отношение, когда Маклаков предложил «привлечь Авксентьева по его приезде» к работам Совещания потому, что «в вопросах внешней политики с ним разногласий не будет, а ваше согласие на его участие произвело бы хорошее впечатление на левые элементы за границей. С организациями общественными стараемся быть в полном контакте». (24.XII.1918 г.).

На это правительство Колчака не пошло. Ключников телеграфировал: «Авксентьев в настоящее время неудобен». И это неудивительно после того, как он же от имени правительства Колчака официально оповестил, что высланные омским правительством члены Директории «пытались дезорганизовать и разложить молодую русскую армию, составили заговор для свержения членов Директории ген. Болдырева, Виноградова и Вологодского, а Авксентьев лично получил от большевиков 200 миллионов рублей для большевистской пропаганды в армии». (См. потрясающий по абсурдности и трагизму «Сборник документов», изданный по свежим следам, в октябре 1919 года, В. Зензиновым в Париже. Стр. 182). (В архиве Маклакова сохранилась телеграмма некоего Волкова, который сообщает, что верховный суд, «оправдавший офицеров, которые из горячего патриотизма подвергли аресту Авксентьева и других», «установил, что на 25 ноября Центральный Комитет Социалистов-Революционеров назначил избиение офицеров, для чего нанял из разных городов Сибири палачей. Суд документами и свидетельствами установил, что Авксентьев во время пребывания у власти был в прямой связи с Троцким». (Письмо № 96 для Набокова)).

Телеграммой от 21.XII.1918 года Ключников отвел Авксентьева за «принадлежность его к Центральному Комитету социалистов-революционеров» (что было фактически неверно. – М. В.), который «в согласии с Самарским комитетом членов Учредительного Собрания, ориентирован в сторону большевиков» (что тоже было неправдой. – М. В.). (Полноты – и курьеза – ради приведу еще извлечение из телеграммы Маклакова тому же Ключникову от 14.XII.1918 г. «Чтобы избежать упрека в партийности, мы стараемся привлечь лиц разных направлений в комиссии. Нам рекомендуют слева вызвать членов Учредительного Собрания Ракитникова, Огановского и Вишняка. Если вам известно, где они находятся, сообщите». Здесь в первоначальном тексте стояла точка. Маклаков заменил ее запятой и приписал: «хотя не думаю, чтобы было основание их вызывать». При этом вопрос шел о включении этих лиц не в состав Политического Совещания, а лишь в комиссии при последнем.

Ключников отозвался, конечно, сочувственно: «Не нахожу с своей стороны оснований вызывать». Это было и естественно, и правильно, но мотивировка («их мнения неизвестны») свидетельствовала об уровне осведомленности министра Колчака. Ракитников и Огановский оба состояли членами преследуемого властью Съезда членов Учредительного Собрания и находились неподалеку от Омска, принадлежа к крайним флангам – Ракитников к левому, Огановский к крайне-правому. Что же касается меня, после падения Скоропадского я только что был освобожден из тюрьмы в Киеве.).

Пущенная по адресу Авксентьева бессмысленная клевета имела и другие последствия. Телеграмма Маклакова от 10.XII.1918 г. извещала Ключникова о том, что «англичане отказываются выпустить Авксентьева в виду установления (?) его связи с большевиками. Это обстоятельство смущает французское правительство. Благоволите сообщить, основательно ли это подозрение и считаете ли вы его приезд сюда политически опасным?»

Ключников «соблаговолил», и в Париж Авксентьеву путь был открыт, но не в Совещание.

Этот мелкий эпизод сохраняет историко-политиче-ский – и психологический интерес, когда знаешь, чем кончилась антибольшевистская непримиримость Ключникова. Переворот 18 ноября 1918 года, как известно, кончился весьма плачевно: торжеством большевиков и гибелью адмирала Колчака и оставшегося ему верным министра Пепеляева. Ключников же задолго до этого очутился в Париже, чтобы, разочаровавшись позднее уже не только в русской, но и в европейской демократии, «сменить вехи» и выплыть на берег Москвы-реки в качестве советского «спеца» по международному праву и внешним сношениям.

Надо прибавить, что, как ни несовершенна была, так называемая, Директория, всего за два месяца существования она все же добилась признания ее Всероссийским Временным Правительством как со стороны населения и незаговорщицких кругов армии на Волге и в Сибири, так и со стороны местных «правительств»: архангельское, уральское, закавказское и закаспийское по собственной инициативе признали ее власть. И среди российских дипломатов одни, как посол царского времени Гире, стояли за признание Директории Всероссийским правительством, тогда как другие и в их числе «левый» Бахметев «серьезно опасался такого решения» (письмо Маклакова к Набокову № 195). Даже такие авантюристы-головорезы, как атаманы Семенов и Калмыков, подчинились. И Союзники решили признать Директорию законным всероссийским правительством: такое решение приняли французское и английское правительства.