Н. Соколов - Убийство царской семьи

В таких же выражениях говорят об этом и все другие свидетели.

Когда позднее Керенский объявил Корнилова изменником России и Государь узнал об этом, он выражал свое глубокое возмущение и негодовал за Корнилова.

Гучков был в Царском, видимо, один раз, и до приезда Государя.

Свидетели показали:

Князь Львов: «Он (Гучков) ездил туда как военный министр. Делал ли он тогда доклад по поводу своей поездки, я не помню; с кем он там имел общение, я не знаю».

Камер-юнгфер Занотти: «После, должно быть, приезда Корнилова приезжали к нам во дворец еще какие-то люди. Насколько я могу помнить, среди них был тогда Гучков. Я хорошо помню, что Государыня тогда очень волновалась по поводу их приезда и выражала свое негодование по этому поводу: ей было неприятно их видеть. Но она видела тогда Гучкова (я теперь хорошо помню: да, это был Гучков). Она после говорила, что приезд его был бесцелен, что ему не для чего было приезжать».

Камердинер Волков: «Зачем он (Гучков) тогда приезжал к Императрице, я не знаю. Его никто не звал. Приезжал он тогда сам и без предупреждения. Когда он шел назад, один из офицеров, приезжавших с ним, как заметно было, основательно пьяный, обратился ко мне, гардеробщику Ивану Мартышкину и лакеям Труппу и Предовскому (мы все стояли вместе) и злобно крикнул нам: «Вы – наши враги. Мы – ваши враги. Вы здесь все продажные». Он это кричал громко, с неприличными жестами, как пьяный. Я сказал ему: «Вы, милостивый государь, в нашем благородстве ошибаетесь». Больше я ничего не стал ему говорить. Гучков шел впереди в расстоянии всего нескольких шагов от этого пьяного офицера и даже головы не повернул на эти слова. Он не мог не слышать этих слов».

Относились ли эти слова к хозяевам дворца?

Хотя я допрашивал Гучкова[13] как свидетеля, но по узкоспециальному вопросу. Я надеялся, что он даст впоследствии более пространное, исчерпывающее показание. Но его дальнейшее отношение к делу дало мне основание думать, что он не желает более свидетельствовать. Поэтому, освещая его посещение Царского данными следствия, я, как судья, отнюдь не настаиваю, что они вполне соответствуют истине.

Первое свидание Керенского с царской семьей произошло 3 апреля 1917 года. Он был принят Их Величествами в присутствии Наследника Цесаревича и Великих Княжен Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны. Никто из посторонних при этом не присутствовал и очевидцем происходившего не был. Правда, няня детей Теплева находилась в соседней комнате, но она слышала только первые слова Керенского и ничего существенного в дело не внесла.

Сам Керенский показал: «Я видел тогда Царя, Александру Федоровну и детей, познакомился с ними. Я был принят в одной из комнат детской половины. Свидание в этот раз было коротким. После обычных слов знакомства я спросил их, не имеют ли они сделать мне как представителю власти каких-либо заявлений, передал им приветствие от английской королевской семьи и сказал несколько общих фраз успокоительного характера. В это же свидание я осмотрел помещение дворца, проверил караулы, дал некоторые указания руководящего характера».

Жильяр рассказывает в своей книге[14] со слов Наследника Цесаревича, что Керенский во время этого первого свидания, уединившись с Государем, сказал ему: «Вы знаете, что я добился отмены смертной казни как наказания… Я это сделал, хотя множество моих товарищей пало жертвой своих убеждений».

Я не имел в виду при допросе Керенского этого рассказа, и поэтому его слова про «общие фразы успокоительного характера» могу лишь оставить на его совести.

Керенский бывал в Царском неоднократно. Он говорит на следствии: «…Я был там приблизительно 8-10 раз, выполняя мои обязанности, возложенные на меня Временным Правительством. В эти посещения я видел Николая иногда одного, иногда вместе с Александрой Федоровной».

Как же Керенский относился к царской семье?

Многие из свидетелей, по их психологии, были несомненно враждебны Керенскому. Тем не менее истина в их словах довольно выпукла.

Чемодуров: «Отношение Керенского к Государю и его семье было вполне благожелательное и корректное».

Теглева: «Я была невольной свидетельницей первого прибытия к нам Керенского и его первого приема Государем. Он был принят тогда Их Величествами в классной комнате в присутствии Алексея Николаевича, Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны. Я как раз застряла тогда в ванной, и мне нельзя было пройти в первое время. Я видела лицо Керенского, когда он один шел к Их Величествам. Препротивное лицо: бледно-зеленое, надменное, голос искусственный, металлический. Государь ему сказал первый: «Вот моя семья. Вот мой сын и две старшие дочери. Остальные больны: в постели. Если Вы хотите, их можно видеть». Керенский ответил: «Нет, нет. Я не хочу беспокоить». До меня донеслась сказанная дальше им фраза: «Английская королева справляется о здоровье бывшей Государыни». Дальнейшего разговора я не слышала, так как я удалилась. Я видела лицо Керенского, когда он уходил: важности нет, сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица… Он приезжал потом. Дети высказывали мне их общее впечатление о приездах Керенского. Они говорили, что Керенский изменился в обращении с ними. Он стал относиться к ним гораздо мягче, чем в первый раз, проще. Он справлялся у них, не терпят ли они каких притеснений, оскорблений от солдат, высказывая готовность все это устранить».

Эрсберг: «Относительно Керенского я могу сказать следующее. Я видела его или в первый раз, когда он приезжал во дворец, или в одно из первых его посещений дворца. Лицо у него было надменное, голос громкий, деланный. Одет он был неприлично: в тужурку, без крахмального белья. Вероятно, общение с Августейшей Семьей, в которой он не мог не почувствовать хороших людей, повлияло на него к лучшему, и он, вероятно, потом изменился в отношениях с семьей. Я не помню от кого, но мне пришлось слышать, что перед отъездом семьи в Тобольск он, разговаривая с Государем, говорил ему, что он из добрых побуждений переселяет семью из Царского в Тобольск, как удаленный от железных дорог, тихий и спокойный город, где им будет лучше; что он, Керенский, надеется, что Государь не усмотрит в его действиях «ловушки». Государь ему ответил, что он ему верит».

Занотти: «Сама я лично не могла быть, конечно, при приеме Государем и Государыней в первый раз Керенского. Лично Керенского я видела. Он был в простой рабочей тужурке. Держал он себя прилично. С детьми я говорила про Керенского. Я вынесла такое впечатление относительно Керенского: Керенский был в первые дни его приезда к нам очень нервен. Он совершенно не понимал Их Величеств. Потом он получил от них другие впечатления. Отношения между Их Величествами и Керенским стали проще, и Их Величества безусловно не относились, в конце концов, в душе их к Керенскому так, как, вероятно, сначала… Я должна сказать, что лично Керенский относился вполне вежливо к царской семье и лично не делал ничего ей неприятного».

Волков: «Под конец царская семья, как надо думать, привыкла к Керенскому. Я по совести могу удостоверить, что Государыня как-то говорила про Керенского мне лично: «Он ничего. Он славный человек. С ним можно говорить».

Жильяр: «Керенский в Царском был несколько раз. Он приезжал к нам как глава нового правительства, чтобы видеть условия нашего режима. Его обращение с Государем носило характер сухой, официальный. На меня это его обращение производило впечатление отношения судьи к обвиняемому, в виновности которого судья убежден. Мне казалось, что Керенский считает Государя в чем-то виноватым и поэтому обращается с ним сухо. Однако я должен сказать, что все же Керенский проявлял полную корректность… Явившись после этого (после отобрания бумаг у Государя) во дворец, Керенский был другой. Его обращение с Государем изменилось к лучшему. Оно утратило характер прежней сухости и стало более мягким. Я эту перемену объясню так. Мне казалось, что Керенский, ознакомившись с содержанием отобранных им у

Государя бумаг, понял, что Государь не совершил ничего плохого перед Родиной, и сразу переменился в обращении с ним».

Гиббс: «Государь мне (в Тобольске) немножко рассказывал про Керенского. Он мне говорил, что Керенский очень нервничал, когда бывал с Государем. Его нервность однажды дошла до того, что он схватил со стола нож слоновой кости для разрезыва-ния книг и так стал его вертеть, что Государь побоялся, что он его сломает, и взял его из рук Керенского. Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что он хочет заключить сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский обыск у Государя, я не знаю. Но Государь говорил мне, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя, и я понимал и видел, что, когда он рассказывал, у него в душе было чувство презрения к Керенскому за то, что Керенский смел так думать».