Борис Подопригора - Запомните нас живыми

Знамя в тубусе.
Дежурный БТР перед штабом.
Забеленные стенды с призывами.

Резкие порывы ветра
разносят по опустевшим дорожкам
разорванные картонные коробки.
Прощайте.

Пустой аэродром.
Использованные гильзы ракет-ловушек.
…сегодня на Кабул что-нибудь будет?
Смена ооновцев. Мэйджер Борис. Лиэйзн офисер.
…один «горбатый» на Ташкент. 200 человек всего.

Пронзительные сирены КамАЗов.
Колонной выруливают со стоянки.
Автобат провожает раненых. Домой.
…уже эхо.

Когда я вернусь и Ташкент мне объявит о рейсе,
Пускай на узбекском, но все же родном языке,
Растают, затихнут разрывы душманских эрэсов,
Я вспомню о строчках на этом тетрадном листке.

«Мы уходим, уходим, уходим, уходим…»
В последний раз.
Завтра будет: вышли.

На трезвую голову не придет.
Пристрелят завтра, а пока высплюсь.

6 февраля. 7.03. Последний восход.
Единственная в Шинданде аллея.
Посажена нами. Девять лет назад.
Колючие ветки.
Остается.

Память выталкивает на поверхность самое-самое.
15 декабря.
Грозная толпа.
Идущая, направляемая, устремленная.
Белые чалмы, черные повязки, рваные бушлаты, поношенные пиджаки.
Долго расставляли охрану у оружия.
Сандалии и кроссовки на босу ногу.
Останавливались в кустах. И снова шли.
Сели.
Под торжественными портретами Маркса и Ленина
щуплый мулла зычным простуженным голосом
распевал выворачивающие душу аяты.
Траурная месса по погибшим от землетрясения в Армении.
Мурашки по спине.

Жалобная песня двигателя.
Зато погода бодрит.

Афганская колонна с продовольствием и горючим.
Заночевавший в грузовике водитель-пуштун
сосредоточенно совершает утренний намаз.
На раскрашенном под лубок кузове
витиеватая надпись: «Аллах даст все!»
Пришло на память:
– Что везешь? –  Рис.
– Откуда? –  Из Кушки.
– Так кто его дал? –   (улыбается) Аллах.

– Скажите, майор, а что вы делаете со своими мусульманами, если они хотят вступить в партию?
– Операцию, обратную обрезанию.

Английский журналист.
– С каждым приездом я вижу здесь все больше оружия и разрушений.
Я был в Афганистане уже трижды. Сейчас в четвертый…
– Ее Величество должна вами гордиться…

Для нас Афганистан – боль.
Для них – шахматная доска.

Черные тени машин медленно переходят со скалы на скалу.
Расплывающиеся в зимней дымке фиолетовые горы.
Холодные краски последнего утра.

На ходу из машины в машину передают спички.
Не останавливаясь.

Проходим Адраскан.
Вывеска на русском языке:
«Управление Царандоя».
Удержатся ли?

Революцию не делают
с четырехчасовым перерывом на обед.
И пятикратным намазом.

Тишина. Ни души.
В пустом небе беззвучный вертолет.
Когда я вернусь и доверюсь проверенным картам
Вполне безопасных воздушных наезженных трасс,
В газете прочту, как там было у нас под Шиндандом,
И вспомню, как было на самом-то деле у нас.

Перебивает команда в наушниках:
– Пахарь. Я – Раскат. Увеличить скорость.
Впереди обстреливают эрэсами.
Докладывай через каждые десять минут…

Герат.
Взрослых мало.
Дети машут.
Постарше – пытаются на ходу снять детали с проходящих машин.
Кажется, вот этому в прошлый раз подарили собаку.
Что запомнят они?

Холод. По ночам втихую спиливают сосны.
Повсюду ишаки с дровами.
Несколько дрожек-такси у поворота к лицею.
На дугах – пурпурные цветы из поролона.
Поразительно ярко.
К черту блокнот!
Запоминать, запоминать как можно больше.

Ожила сценка.
Лицей.
Портрет Авиценны.
Европейская косметика на лицах обворожительных преподавательниц.
Без паранджи!
Подтянутый директор в накрахмаленной сорочке.
Литературный фарси. Мягкая английская речь.
Можно ханум задать вопрос?
– Аллах с вами, ее сегодня же зарежут.

Последняя гератская застава.
Еще наша.
Обстреливали здесь.
Последний раненый: капитан Лисовский.
Погибший? – Наверное, Андрей Шишкин.
29 января. Разбился.
Что там, на востоке, не знаю.
– Товарищ майор, разрешите обогнать?
– Я тебе обгоню…
Ни на метр с бетонки.
Опытный.

Ослепительные снега Рабати-Мирза.
Серебряное небо над перевалом.
Отличие от Терскола состоит в том,
что там нет сожженных машин.
Постепенно погружаемся в туман.

– …и еще запишите:
рядовой Теркин, такелажник…
Две недели перетаскивал машины. А у самого – желтуха.
– Как зовут Теркина-то?
– Василий. Отчества не знаю.

Потихоньку, Ваня, потихоньку.
Осталось до Родины недалеко.

Возвращение к бетону – постепенно и безэмоционально.
Как сквозь сон.
Может, устал.
Повсюду машины:
живые и мертвые.
Мелкий полудождь-полуснег.

Когда я вернусь, непривычно погоны покроют
Метельные искры московской хрустящей зимы,
И гул эскалаторов вдруг наконец успокоит,
А после приснятся забытые детские сны.

В умиротворенном небе длинный косяк журавлей.
Как небесное отражение последней колонны.
Домой.
Турагунди.
На той стороне уже свои: Кушка.
Оборачиваюсь к пулеметчику.
Молчит.

Еще один образ из прошлого.
Сквозь покачивающуюся ленту крупнокалиберного пулемета
злое лицо военторговской продавщицы.
Глаза под цвет экрана микрокалькулятора.

Встали.
Девять верст до границы…
В утреннем гвалте очередная колонна готовится к пересечению.
Открытая дверь БМП:
маленький телевизор,
разбросанные банки с гречневой кашей,
новое обмундирование,
бутылки с машинным маслом
и много сахарных брикетиков, похожих на домино.

Задержали душмана.
В кошелке: деньги – заработал,
несколько пачек американских сигарет – хотел обменять,
граната с растяжками на колышках – нашел.
А почему колышки чистые?
Сволочь!

Нескончаемо долгие девять дней.
Место работы – нейтральная полоса.
Машина с флагом ООН.
Наши пограничники отдают честь.
Сидит афганец в фуражке с зеленым околышем.

Мимо грохочут последние колонны. Считаем.
Надписи на люках: Башкирия, Червоноград, Свердловск…
Ищу глазами: наконец, Ленинград.
Грязный танковый тягач.
Впервые за Афган.
Но больше: Имени… Имени… Имени…
Пламя над звездочкой.

«Я вернулся, мама!» —
Транспарант на КамАЗе-шаланде.
Следы от осколков на кабине.
А я еще здесь.

Когда я вернусь и проступит в лиловом тумане
Седой триумфальною аркою Охтинский мост,
Наверно, скажу постаревшей, взволнованной маме,
Что я все такой же, вот только немножко подрос.

Ежедневно возвращаюсь на «девятую версту».
Знакомый ряд дуканов.
Мигает беззаботная звездочка между раскрытыми створками бывшего железнодорожного контейнера.
Орешки-фисташки, гранаты-апельсины,
туалетная бумага и открытки с пакистанскими красавицами.

Шестилетние бачата —
хотелось бы сказать – дошкольники…
какая тут школа! – доверительно-заговорщицким шепотом:
– Камандон, щто нада, щто хочешь?
И сразу: – Давай бакшиш. Шапку давай.

«Хорошо» – знают в цензурном и матерном вариантах.
«Плохо» – только в матерном.

Солдаты-несолдаты
с автоматами за спиной и четками в руках.
Такое впечатление, что встали пройтись,
чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения.
Бесцельность в лицах.
При сиюминутной озабоченности: продать-обменять.

Откровенность афганского полковника:
Революция – хорошее дело.
Мы – плохие.

Утро 15 февраля.
Мягкая фланель парящего снега.
Прощание. Прощение.
Возбужденная суета последних сборов.
– Передай ооновцам, чтобы быстрее сворачивались.
Колонна на подходе.
– Дуглас, давай нож. Срезаю антенну.

Последний переполненный уазик.
Метры, метры.
Пограничники вышли из будки.
Неужели, это все?
Пульсируют мысли.
Мы выполнили женевское соглашение.
Они – нет.

Будут ли нас теперь приветствовать – «Рот Фронт»?..
Что с нами сделал Афган?
Может, он станет паролем, чтобы не заблудиться в лабиринтах жизни?
Может, его шепотом прозвучали такие истины, на которых будем воспитывать наших детей?

Машина останавливается.
У самой таможни.
Выходим вместе.
Полковник докладывает генералу.
Его обнимают, уводят.

Мы остались последними.
Слева от меня: старший наблюдатель поста ООН подполковник Альфред Туатоко, Фиджи, справа – наблюдатель майор Дуглас Майр, Канада.

Метры пешком.
10.10.
Бросаются журналисты.
Что вы можете сказать о выводе советских войск?
Перевожу.
Папахи, кокарды, разноцветные шарфы, кинокамеры, диктофоны…
Глаза сфокусировались в одной точке:
улыбающиеся, слезящиеся, слезящиеся…
Замершие на мгновения и готовые разрядиться в гомоне и заботах
первых минут, самых первых минут мира.

Отвечает Майр:
Насколько мне известно
(Пауза)
В западной части Афганистана
(Пауза)
Советских войск
(Пауза)
Не осталось…

Кажется, за спиной не только Афганистан,
эти сумбурные девять дней в пограничном местечке Турагунди…

Неужели этот полосатый шлагбаум
отсечет и испанцев тридцать шестого,
Че Гевару шестьдесят пятого?

И только снег,
одинаковый тут и там,
медленно тает на губах и ресницах…

Девять верст до границы,
Девять лет позади…
Все застелено белым туманом.
Легкий снег серебрится
Над Турагунди.
Белый, белый. Над Афганистаном.

Он бесплотен и тих,
Как иконный триптих…
Вот уж точно: не хлебом единым…
Ну а снег все летит
Под свирельный мотив,
Покрывая следы и седины.

…нотный скомканный лист…
Позабыть обо всем…
Просто время пришло возвращаться.
Снег наивен и чист.
Неслепящ, невесом.
А глаза почему-то слезятся.

Первая остановка автобуса на Кушку.
Теперь все.
Точка