Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

– Смерть, – говорит она, – это очень холодно.

Панихида состоялась в старинном здании больницы Сеульского государственного университета. Отдать дань покойному пришли кинозвезды шестидесятых и семидесятых – большинство с той золотой поры и не виделись. Син Ён Гюн, один из любимцев покойного, блиставший, помимо бесчисленных прочих фильмов, в «Евнухе» и «Красном кашне»[45], произнес речь – сказал, что корейская киноиндустрия своим нынешним обликом обязана Сину. Министр культуры и туризма Ким Мён Гон, сам бывший актер и сценарист, выразил соболезнования и возложил на гроб орден за культурные достижения «Золотая корона» – это высшая награда художнику в Южной Корее. Некролог напечатали газеты по всему миру, от «Нью-Йорк таймс» до «Гардиан», и все авторы первым делом вспоминали не фильмы Сина, а похищение. Как подытожил заголовок в «Таймс», «УМЕР ПОХИЩЕННЫЙ ДИКТАТОРОМ КОРЕЙСКИЙ КИНОРЕЖИССЕР СИН САН ОК, 80 ЛЕТ».

Ким Чен Ир испустил дух пять лет спустя, 17 декабря 2011 года. Ему было семьдесят. Скончался он в своем личном поезде, и пока члены ТИК раздумывали, как объявить о смерти великого руководителя и кому передать власть, поезд стоял на запасном пути. Спустя два долгих дня СМИ наконец объявили, что Ким Чен Ир умер от обширного инфаркта, вызванного «рабочим переутомлением». В некоторых позднейших сообщениях говорилось, что инфаркт случился, когда Ким Чен Ир «в приступе ярости» орал на подчиненных за халтурно строящуюся электростанцию.

В репортаже о его смерти преемником был назван его сын Ким Чен Ын. Старший сын Ким Чен Нам десятью годами ранее оказался в опале после унизительного ареста в токийском аэропорту: он пытался въехать в Японию по поддельному паспорту Доминиканской Республики на имя Пан Сюна (что на мандаринском означает «Жирный Медведь»). Нелепицу усугублял ряд дополнительных обстоятельств: Чен Нама сопровождали две женщины, и ни одна не была его женой; при нем был чемодан, полный налички; и он утверждал, что просто хотел посетить токийский «Диснейленд» (хотя, вероятнее всего, ехал в Японию по делам отдела 39). Еще несколько недель японские газеты пестрели нелестными показаниями многочисленных хостес из сомнительных массажных салонов, куда регулярно наведывался Ким Чен Нам, приезжая в Токио. После этого Ким Чен Ир быстренько переключил свои милости на младшенького Чен Ына, который вел себя поприличнее.

С сообщением о смерти великого руководителя выступил тот же телеведущий, что возвестил кончину Ким Ир Сена, – в том же самом традиционном траурном костюме. Центральное телеграфное агентство Кореи отрапортовало, что по всей стране осиротевшие люди «содрогаются от боли и отчаяния… Наш народ и солдаты в печали бьют себя в грудь».

Тело Ким Чен Ира забальзамировали и на неделю выставили в Кымсусанском дворце, чтобы люди сходили поклониться. После похорон объявили суточный траур, на исходе которого устроили тяжелый артиллерийский салют, затем три минуты молчания, а затем «загудели все государственные автомобили, локомотивы и суда».

От властей Южной Кореи соболезнований не поступило, но сожаления сдержанно выразили генеральный секретарь ООН и верховный представитель Евросоюза; самые прочувствованные отклики пришли из Азербайджана («Я глубоко опечален вестью об этой тяжелой утрате», – сказал президент Ильхам Алиев), Бангладеш («Народ КНДР лишился великого руководителя, а мы потеряли дорогого друга… Мы желаем народу Северной Кореи сил и мужества пред лицом этой невосполнимой утраты», – высказался президент Зиллур Рахман) и Сирии (Это «огромная потеря не только для корейцев, но для всех народов, сражающихся за мир, свободу и справедливость», – заявил президент Башар Асад). На Кубе Госсовет Кастро объявил официальный траур и на два дня приспустил государственные флаги.

В день похорон великого руководителя Пхеньян оделся в ослепительно-белый свежий снег – излюбленный символ режима Кимов, которые нередко изображали Северную Корею бедным дитятей, жертвой вездесущих волков и прочих хищников. Хореография была на высоте: черная автомобильная кавалькада медленно прокатилась по улицам, вдоль которых выстроились около двухсот тысяч рыдающих граждан. Армейские джипы, лимузины и блестящие белые седаны «мерседес», военные грузовики, заваленные венками (в кузовах стояли генералы с флагами). Между машин маршировала пехота, и всю процессию сопровождал военный оркестр.

А посреди всего ехал черный катафалк. На крыше, в черном гробу, задрапированном флагом КНДР, лежало тело Ким Чен Ира. Катафалк сопровождал пеший конвой – слева генералы в парадных мундирах, справа руководители ТПК, мрачные и все в черном. Ими предводительствовал любимый сын и преемник покойного, двадцативосьмилетний Ким Чен Ын.

Центральное телеграфное агентство Кореи передавало «экспромтные» интервью со скорбящими на улицах. Одна красотка в военной форме, вылитая героиня фильмов любимого руководителя – грудь ходуном, голос прерывается, – сказала: «Глядя, как падает снег, я проливаю слезы, думая о тяжелом труде нашего полководца». Другой солдат ее переплюнул: «Как небу не плакать? Плачут люди – они плачут кровавыми слезами». Сплошная мелодрама – все как любил Ким Чен Ир. Кто-то в толпе закричал: «Как ты мог нас покинуть? Что нам делать без тебя?»

Северокорейцам сказали, что это прямой эфир, но соврали; съемки показали лишь спустя несколько часов. Власти предусмотрели возможность перемонтировать материал для пущего идеологического эффекта и стереть из кадра съемочные группы, которые рассыпались по всему пути следования катафалка и сочиняли для граждан идеальные реплики.

Похороны – это ритуал; в Северной Корее они, как и всё прочее, обернулись спектаклем. Похоронам Ким Чен Ира надлежало стать грандиознейшим шоу на людской памяти. Репродукторы ревели тщательно отобранные революционные гимны; «спонтанно» собравшуюся толпу выстроили так, чтобы в первых рядах стайками стояли самые симпатичные женщины в военной форме. В одном эпизоде несколько генералов наблюдают, как к ним подплывает гроб. Один смахивает слезу; трое других тотчас за ним повторяют. Дальше по дороге люди снова и снова делают вид, будто под тяжестью горя у них подкашиваются ноги. Они сцепляются локтями и раскачиваются вверх-вниз. Кое-кто вдруг переламывается пополам, словно от внезапного приступа аппендицита. Все мерзнут, все без шапок, все дышат паром на морозе. На крупных планах видно, как заплаканные глаза распахиваются и оказываются абсолютно сухи; обладатель этих глаз озирается и затем продолжает «плакать». Съемки эти постановочны, бесчеловечны и унизительны.

Похоронная процессия намотала сорок километров по западным районам Пхеньяна – красивым, витринным – и не заехала в восточные на берегу Тэдонгана, где ничего не изменилось с 1955 года. На западе города сорока километров дорог не наберется, так что порой процессия кружила по одним и тем же улицам и дважды обогнула площадь Ким Ир Сена. Спустя три часа тело Ким Чен Ира возвратилось в Кымсусанский дворец, где за закрытыми дверями состоялась церемония похорон. Тело сына выставили рядом с телом отца, и там оно лежит по сей день, и целые автобусы паломников приезжают ему поклониться. А спустя два месяца – спустя два месяца после смерти – Ким Чен Ира повысили до генералиссимуса Северной Кореи: в коммунистическом загробном мире сын, как и отец, вознесся на предвечные вершины руководства.

В Сеуле около сотни правых пожгли северокорейские флаги, а также портреты и чучела великого руководителя. Когда настала ночь, демонстранты запустили праздничные фейерверки.

Чхве очень серьезна, временами почти скорбна. Она теперь толком ничем не занята. После смерти Сина она переехала в совсем маленький домик в убогом районе на юге Сеула: от модного Каннамгу всего в трех остановках метро, от его ночных клубов и роскошных магазинов – на другом краю земли.

Здоровье подводит, Чхве почти все время устает. Много молится. Раньше занималась каллиграфией, но бросила – не может подолгу сидеть или стоять прямо. Люди к ней приходят только с вопросами про Северную Корею. Последний раз она играла в 2001 году, в семьдесят пять лет, «вытолкнула себя» на сцену – ставили мюзикл «По ком звонит колокол».

– Неплохо справилась, – говорит она. Но играть больше не собирается.

Несмотря ни на что, лицо ее светлеет, едва речь заходит о Сине. Она широко улыбается, в голосе пробивается восхищение. Невероятно, до чего она предана этому человеку. На фотографиях они в семьдесят с лишним романтически счастливы, как в тридцать. Син ее любил, а после их северокорейской эпопеи стал вернее. Он угомонился, ему больше не хотелось гоняться за другими женщинами. Но он никогда не скрывал, что величайшая его любовь, сильнейшая его страсть – не Чхве, а кино. «Я был фильм» – так называется его автобиография. В этой книге, которую Чхве отредактировала и завершила после смерти Сина, он говорит не о событиях своей жизни, а почти исключительно о кинематографе, о том, каково это – снимать. В частности, Син пишет, что ради фильма с радостью продал бы другому мужчине собственную жену. Чхве пересказывает это замечание с нежностью. Сама она никогда не чувствовала, что находится на вторых ролях.