Вера Шапошникова - Ярославичи

Примерно в VIII—IX веках в Залесье возникли первые крепости-города. Гридно — так называлось городище в местах позднейшего Берендеева царства; Ждан-городок на юго-западе озера. А на северной стороне, там, где шел старинный торговый путь из Новгорода в богатое хлебом Ополье, высоко и красиво встал Клещин.

Слова «клескать» нынче нет в языке, ушло оно, растворилось в языковом потоке. Раньше же означало звук, похожий на щелканье бича или громкий хлопок в ладоши. Похоже щелкали, хлопали озерные воды в бурю.

Весело, шумно жил городок, прислушиваясь, как щелкали волны. Клескали. Плыли челны по озеру. Ветер играл в парусах. Бросив якорь, стояли поодаль. Мелко тогда у берегов, как и нынче, было озеро, путники и купцы подплывали к Клещину на лодках.

А по низкому берегу протекала река, природная гавань. И как повествуют древние летописцы, внук Мономахов, Долгорукий Юрий, деятельность которого в истории связано со строительством городов, в том числе и Москвы, решил Клещин перенести с горы в низину, к реке, впадающей в озеро, им нареченной Трубежом. Город, который стал быстро расти, поименован был Переславлем в честь южного Переяславля Хмельницкого, более древнего.

Клещин жил, как полагают, три века. Укоренился, оброс посадами, был славен ремеслами, что подтверждают раскопки. В них найдены секиры, мечи, топорики, женские украшения: затейливые подвески, колечки, фигурные пряжки, бусы, керамика с орнаментом. Короче, люди обжились и начали украшать свой быт. И как повествует легенда, ремесленный и торговый люд, узнав о переносе города, возроптал. Привычка ли, могилы предков на склоне горы, простор, приволье, с горы дивный вид на озеро, на окрестности, — кто знает теперь, какие причины заставили жителей Клещина противиться воле князя.

— Только, — передавал Головин бывальщину бабки, — днем избы в Клещине разбирали, перевозили на низкий берег, а утром они оказывались на прежнем месте. За ночь их успевали перетащить и снова сложить, как будто и не было никаких переездов.

Новое победило, в конце концов, но старое не забылось.

Слушая Головина, я представляла, как темной, сырой сентябрьской ночью, в посконь одетые бородатые мужики, собравшись миром, тянули на старое место бревна, а жены и ребятишки, боясь проронить хоть единый звук, тащили добришко и гнали скотину, веря, что богоугодное дело вершат, не разрешая опустошать родное гнездо, где жили многие поколения предков.

По утоптанной дорожке мы поднимались вверх от того места, где сошли с попутной машины, оставшейся на лужайке у озера. Впереди, то и дело оглядываясь и останавливаясь, чтобы дополнить рассказ еще какой-нибудь интересной деталью, шел Юрий Николаевич Стародубов, Юра, Юрочка, — как-то не хотелось его называть полным именем, очень уж казался он юным.

Карие, широко посаженные глаза открыто и доверчиво смотрели из-под медно-рыжеватой челки, совсем закрывающей лоб, и от этого казались еще больше. Никак не верилось, что ему двадцать семь лет и вот уже пять из них он работает в Переславском историко-художественном музее, а связан с ним еще больше — с того времени, когда он действительно был еще школьником.

Сейчас мы идем в филиал музея — «Ботик Петра». Само здание стоит на высокой горе Гремяч, где в Петрову пору и началась эпопея создания первого военно-морского флота России.

Шестнадцатилетний Петр приехал сюда после того, как обнаружил где-то в сарае остатки какого-то суденышка и воспылал идеей построить флот. Охота его, как он вспоминал позднее, становилась час от часу все более. И он стал пробовать, где находятся воды, подходящие для его потешной затеи. Ему объявили, что Переславское озеро «наибольшее». Мелководное Неро тоже было в поле внимания Петра.

Юра остановился, повернувшись к синим водным просторам, уходившим к самому горизонту.

— Подождем тетю Талю, — сказал озабоченно.

Татя Таля — Татьяна Ивановна Ямщикова хранит ключи от музея и убирает его. Еще внизу, пока Юра, задержавшись на несколько минут, договаривался с каким-то представителем об экскурсии, которую тот хотел привезти на следующий день, она, появившись из магазина, успела мне сообщить, что работала вышивальщицей на фабрике «Новый мир».

— Ждала пенсии, думала, вот отдохну, нагуляюсь вволю, ездить буду везде. Пять месяцев, правда, гуляла и отдыхала, кое-куда даже съездить успела, а потом от этого отдыха не знала куда и деться. В пору было криком кричать, звать людей. А все заняты. Хорошо, что тут вот работа нашлась. Людей посмотришь, текут, как река. И всякие, и молодые, и старики, интересуются...

Все-таки не так-то быстра стала на ногу Татьяна Ивановна. Глаза живые, а на подъеме отстала. Услышав последнюю фразу Юры, подхватила: «Куда там Неро, разве сравнишь с нашей красотой...»

Место действительно было редкостно живописное. Синело озеро, шуршали листвой березы, остро пахла сочная, густая трава, вся в желтых фонариках одуванчиков.

— Скоро косить, — заметила Татьяна Ивановна, окинув взглядом зеленый и радостный склон холма. — Как одуванчики покроются, можно и начинать.

Юра пропустил ее замечание. Его увлекало другое. Вот любопытно: наверное, сколько раз он об этом рассказывал, как Петр строил здесь корабли, и все равно с каким увлечением! Наверное, к этому трудно привыкнуть. Слова Петра читал наизусть, как стихи: «Я под образом обещания в Троицкий монастырь у матери выпросился, а потом уже стал просить ее и явно суды делать».

Пояснял:

— Время было тогда беспокойное. Боярские заговоры, происки Софьи. Наталья Кирилловна и боялась за сына, не разрешала длительные отлучки из города.

— Где вы читали об этом? — я имела в виду Петровы слова.

— У нас в музее хранятся подлинные письма Петра. Другие исторические документы. Удивительно, правда? Нельзя прикасаться к ним без волнения. А как он относился к матери...

И снова читал:

— «Вселюбезнейшей и паче живота телесного дражайшей моей матушке, государыне царице и великой княгине Натальи Кирилловне, сынишка твой, в работе пребывающий Петрушка, благословление прошу. А о твоем здравии слышать желаю. А у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего [20] числа, и суды все, кроме большого корабля, в отделке...»

Это он писал в апреле 1689 года. Постройка флотилии ведь шла в два приема. В первый период он жил, правда, предположительно, в Никитском монастыре, в настоятельском помещении. Когда приехал опять, в девяносто первом году, тут уже для него, для его жены Лопухиной Евдокии и сына дворец был построен.

— В нем и находится музей? — мы снова остановились передохнуть.

— Того дворца давно уже нет. Усадьбу для «Ботика» строили специально, уже в начале XIX века. Но полагают, на месте Петровых хором. Красивое место!

Подлинное не утомляет. Им не устаешь любоваться. Оно наполняет душу высокими чувствами. Вот эта живая вода в гигантской чаше, продавленной ледником. От синего пространства ее, над которым простиралось такое же безоблачно синее небо, веяло свежестью, дышалось легко. На северо-восточном Плещеевом берегу, венчая холм, стоял «Городок Гвидона», обнесенный белой зубчатой стеной. Сказочные сооружения Никитского монастыря были возведены на месте древнейшей деревянной обители и укреплены при Иване Грозном. С XVI века Никитский монастырь дошел до наших дней почти в том же виде.

Какой поразительной силой обладают эти просторы, этот неописуемой красоты среднерусский пейзаж. Да, Петр выбрал самое живописное место, и, кто знает, может быть, созерцание этих просторов укрепило в нем чувство величия своей родины и породило его особое отношение к уроженцу этого города — князю-воину, князю-дипломату, великому защитнику родного народа и родных земель Александру Невскому. Это он, Петр I, перенес прах князя, умершего по пути из Сарая, где он улаживал дела с ордынцами, и захороненного в Городце, в лавру города на Неве, полагая, что только там — на месте своей победы — должен покоиться тот, кто защитил эту землю, свой народ от иноземного порабощения,

Пока Татьяна Ивановна открывала музей, мы осматривали выставленные на площадке у входа пушку, якоря.

— Такие удержат любой корабль. — Я обошла прислоненные к столбам шесть якорей, помечающих, подобно пропилеям, парадный вход в помещение.

— Ну не говорите, — возразил Юра. — Озеро коварно. Петр на нем терпел кораблекрушение. Сохранилась запись о том, как он приказал его отстегать кнутом. Гнев выразил как-то по-детски. К озеру как к живому существу. Якоря эти и правда с больших кораблей: «Марса» и «Анны». — Он стучал по глухо откликнувшемуся металлу. — Ковали их наши, переславские, кузнецы. Мастеровиты были. Может быть, слышали, что отец Ивана Моторина, того самого, что отлил кремлевский Царь-колокол, — наш, переславец. Работал тут, на литейном дворе, один из его колоколов висит в Москве на колокольне Ивана Великого. Вообще-то вы знаете, как возник музей? Нет? Ну тогда слушайте...