Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Этот головокружительный успех произрастал из умения Сина и Чхве дарить эскапистские фантазии народу, израненному оккупацией и войной, жаждущему сбежать от повседневной борьбы за выживание и тяжкого труда. И личная жизнь этих двоих тоже сияла ярко. Они были самой блистательной парой Южной Кореи. Син – эффектный, высокий, в дорогих костюмах скорее французского, чем американского покроя, с небрежно расстегнутым воротником, с челкой а-ля Ричард Бёртон. И Чхве – одетая и постриженная по последней моде.

Людям нравились сами кинотеатры: душным и влажным корейским летом там царила кондиционированная прохлада, обжигающе морозными зимами – уютное тепло. За смешные деньги, особенно в провинциях, семьи в полном составе могли на целый день сбежать из плохо отапливаемых домов в кинотеатры и порой дважды, а то и трижды подряд посмотреть один и тот же фильм.

Фильмы Сина пользовались огромной популярностью. И его верность кинематографу, а не политикам или идеологиям – тоже. Не вполне понятно, во что верил Син, помимо себя. Он насмехался над коллегами, которые претендовали на титул Творца Авторского Кино, но явно мечтал о нем и сам. Он снимал фильмы, отчетливо призывавшие к женской эмансипации, но публично заявлял, что полагать их таковыми «попросту неверно», и прибавлял: «Лично я восхищаюсь учением Конфуция». Он ценил сценаристов, платил им огромные гонорары, скупал права на экранизацию лучших книг и радиопостановок, но в то же время утверждал, что фильмы его в основном визуальны, и хорошо бы показывать их задом наперед, чтобы от сюжета не оставалось камня на камне. «Эти претензии на художественность я презираю, – говорил Син в период успеха, – а прикидываться, будто у тебя есть какое-то там гражданское сознание, – это вообще хуже некуда…»

В основном, судя по всему, он просто любил снимать кино. На фоне кино все прочее меркло. Позже Чхве Ын Хи в смятении пополам с восхищением напишет, что Син «без колебаний» продал бы собственную жену, если бы это помогло ему снять фильм. Современник Сина, кинокритик Ким Чхон Вон, отмечал, что «ради съемок фильма [Син] прыгнул бы в преисподнюю».

Что до Чхве, она была воплощением современной Кореи во времена, когда страна разрывалась между традициями и современностью. Послевоенная Южная Корея, по-прежнему движимая конфуцианскими ценностями, под активное понукание президента Пака, внушавшего корейцам, что их ролевой моделью должен стать капиталистический Запад, вступала в эру вульгарного потребления. Новейшая американская бытовая техника стала желанным символом статуса и достатка, и дома корейцев среднего класса смотрелись порой слегка абсурдно: прихожую гордым трофеем загромождал холодильник, тостер стоял на видном месте в гостиной, а на полках высились пустые коробки, беззвучно кричавшие о том, что семье доступны некие товары и продукты. Сам президент Пак прославился эффектными летчицкими черными очками и привычкой курить сигареты через длинные тонкие мундштуки. Как это часто случается, битва между сохранением традиционного жизненного уклада и приятием современной культуры свелась к выяснению вопроса о том, что прилично или неприлично, безопасно или небезопасно делать женщинам. Снова и снова в фильмах Сина Чхве Ын Хи олицетворяла этот конфликт, играя проститутку, военную вдову, целомудренную студентку, королеву или неразборчивую в связях девицу за барной стойкой.

За пределами кино имидж Чхве тоже разрывался между двумя полюсами. Мужская аудитория поневоле ее вожделела, и после выхода очередного фильма мужские разговоры неизбежно переходили от качества собственно кино к телу Чхве. СМИ, поощряемые пиарщиками «Син Фильм», изображали Чхве послушной и преданной женой, которая ради супруга усердно трудится на съемочной площадке и дома, любит вязать и гладить мужнины рубашки. «Она прекрасная актриса и прекрасная жена», – восторгались журналы и газеты.

Но еще была Чхве Ын Хи, которая публично выступала в защиту прав женщин, сделала себе имя помимо семьи и, по некоторым оценкам, стала первым полноценным профессионалом женского пола в южнокорейском кинематографе. В 1960-х она самостоятельно поставила три фильма, став третьей кореянкой, смотревшей не в объектив, а в видоискатель, и все три получили признание зрителей и критиков. Когда женился один из самых популярных режиссеров «Син Фильм» Ли Чан Хо, церемонию проводила Чхве – почти неслыханная для женщины роль. Коммерчески она была успешнее мужа, замечательно умела общаться и налаживать контакты – с власть имущими и властями предержащими она вела себя гораздо непринужденнее Сина. Долг, эмансипация, сексуальность – Чхве провозглашала и воплощала все это одновременно; ее работа и ее жизнь – иллюстрация ограничений, налагаемых на женщин, и окно в мир, где никаких ограничений нет.

И все эти годы муж и жена поминались вместе: Син и Чхве, киностудия «Син Фильм» и ее звезда Чхве, режиссер Син Сан Ок и ведущая актриса Чхве Ын Хи. И в реальной жизни, и в представлении публики эти двое были неразлучны – и в радости, и в горе.

На деньги с проката фильмов студии они купили дом в западном стиле в сеульском районе Чанчхундон, поблизости от Национального театра, и погрузились в семейную идиллию. Они установили дома монтажный стол и проектор и монтировали вместе. Чхве этот дом обожала. После переезда она начала покупать дорогую мебель, но недели шли, и она стала замечать, что некоторые предметы то и дело исчезают из комнат, а затем появляются вновь. Вскоре загадка разъяснилась: Син, натыкаясь дома на мебель, которая ему нравилась, забирал ее для декораций на съемочную площадку. Первое время эта его привычка раздражала Чхве, но затем она полюбила и это свойство мужа – еще один знак его бесконечной страсти к кино.

Жили они суматошно, но счастливо, и Чхве не хватало только одного – ребенка. Син к детям был довольно равнодушен («Наши фильмы – это наши дети», – говорил он жене), однако не возражал при условии, что дети впишутся в загруженное рабочее расписание. Но когда они наконец попробовали, выяснилось, что Чхве не может забеременеть. То ли генетическое отклонение, то ли результат изнасилования десятью годами ранее; так или иначе, Чхве была безутешна. В корейской культуре неспособность женщины родить мужу ребенка – ужасный позор; чуть ли не еженедельно в мыльных операх какая-нибудь бесплодная женщина рыдала и умоляла семью о прощении. Син не очень-то расстроился – он снова и снова твердил: «Я тебя люблю такой, какая ты есть», – однако Чхве, которой в 1970-м было уже за сорок, отчаянно мечтала о настоящей семье и только сильнее переживала. Поэтому они решили кого-нибудь усыновить. В 1971-м они взяли к себе девочку Мён Им, спустя три года – мальчика Чон Гюна. Когда Мён Им впервые сказала «мама», Чхве от радости разрыдалась.

1960-е близились к концу, а Южная Корея вопреки ожиданиям усиливала свои позиции в регионе: теперь это была мирная, экономически независимая страна, чей народ вновь обрел человеческое достоинство. В домах появились водопровод и надежная система электроснабжения, над Сеулом уже вздымались первые небоскребы. Единственным грозовым облачком на горизонте маячил сумрачный сосед – Корейская Народно-Демократическая Республика.

Во время войны северокорейские солдаты были фанатично преданы Народно-Демократической Республике, человеческими лавинами накатывали на противника в самоубийственных атаках и провозглашали свои идеологические принципы с таким жаром, что южнокорейцы терялись: казалось бы, вот эти самые люди еще недавно были их соседями, их братьями. И конец войны не положил конца конфликту. За прошедшие годы нападения и провокации северокорейских военных участились. В 1958 году северяне похитили южнокорейский самолет и отпустили пассажиров лишь спустя два месяца (восемь человек остались в Северной Корее – их судьба неизвестна). В 1965-м северокорейские истребители открыли огонь по американскому разведывательному самолету над Японским морем. Между тем режим Пхеньяна герметично запечатал границы, почти не пуская внутрь иностранцев и почти не выдавая информации наружу, так что внешнему миру доставались разве что мимолетные и весьма тревожные кадры из жизни страны.

И поэтому южнокорейские школьники смотрели мультики про угрозу сатанинских «красных», учились бдительности и верности родине, которые могут понадобиться, чтобы дать этим красным отпор. Многим даже внушали, что северокорейцы – взаправду краснокожие, с копытами, рогами и шипастыми хвостами. В новостях северокорейцев никогда не называли корейцами – только «красными» или «чудовищами с Севера». Поговаривали, что можно превратиться в красного в результате нескольких часов «воздействия коммунизма». По закону о национальной безопасности, принятому в конце 1940-х, но ужесточенному при Паке, сочувствие или похвала северянам, признание их реальной политической силой или сомнения в позиции правительства по любому вопросу касательно Северной Кореи карались тюремным заключением, а порой и смертной казнью. Вскоре людей стали арестовывать за чтение социалистических памфлетов, за прослушивание северокорейской музыки, даже за владение северокорейскими почтовыми марками. Любой безнадзорный контакт с гражданином Северной Кореи – даже если этот гражданин твой родной брат, сестра, мать или отец, а северокорейцем стал потому лишь, что во второй половине 1945 года очутился по ту сторону тридцать восьмой параллели, – считался крайне серьезным преступлением.