Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман

Но в юности Роджер Кейсмент из всех подвигов Стэнли более всего восхищался даже не самим его переходом от истоков Конго до места ее впадения в Атлантический океан, но тем, что в 1879–1881 годах он проложил караванную тропу и та, протянувшись от истоков до устья великой реки, до огромной заводи, спустя сколько-то лет названной заводью Стэнли, открыла путь европейской торговле. Лишь впоследствии Роджер узнал, что и это сделано было во исполнение дальновидного замысла бельгийского короля, создававшего инфраструктуру, которая после Берлинской конференции 1885 года позволила ему начать освоение края. Стэнли был не более чем отважным до дерзости исполнителем его воли, его замыслов.

„Да и я тоже, — часто повторял потом Роджер Кейсмент своему другу Герберту Уорду, постепенно осознавая, чтО такое Независимое Государство Конго, — и я тоже с самого начала был всего лишь одной из его пешек“. Впрочем, дело обстояло не совсем так, потому что ко времени его приезда в Африку Стэнли уже пять лет прокладывал caravan trail и к началу 1880 года был готов первый участок — от Виви до Исангилы, — протянувшийся на восемьдесят три километра вверх по течению Конго через почти непроходимые джунгли с глубокими оврагами, трухлявыми, изъеденными червями деревьями, зловонными топями малярийных болот, куда сквозь сплошной купол листвы не проникал солнечный свет. Дальше, до Муянги, на сто двадцать километров к югу, река становилась судоходной — однако не для всех, а только для отчаянных смельчаков, умеющих огибать водовороты, не терять головы, когда выносит на быстрину, и пережидать в пещерах или на отмелях, пока не спадет вздутая дождями вода, грозящая разбить лодку о скалы. К тому времени, как Роджер поступил на службу в МАК, с 1885 года контролировавшую Независимое Государство Конго, Стэнли уже основал между Киншасой и Ндоло поселок и назвал его Леопольдвилем. Шел декабрь 1881-го, и до приезда Роджера Кейсмента оставалось еще три месяца, а до официального провозглашения нового государства — четыре. А пока это крупнейшее в Африке колониальное владение, созданное монархом, ни тогда, ни потом не наведывавшимся сюда, было осуществленным коммерческим проектом, и благодаря этому пути длиною почти в полтысячи километров, который проложил Генри Стэнли от Бомы и Виви до Леопольдвиля и заводи, названной потом его именем, деловые, торговые люди могли идти в обход средней Конго, недоступной для навигации из-за стремительного течения, водопадов, порогов, крутых поворотов и стремнин. Когда Роджер приехал в Африку, авангард короля Леопольда, состоящий из самых отважных коммерсантов, уже проник на конголезскую территорию — проник, внедрился и начал вывозить первые партии слоновой кости, шкур и латекса из этого края, где деревья-каучуконосы, росшие повсюду и в неслыханном изобилии, отдавали черный млечный сок всякому, кто желал собирать его.

В первые свои африканские годы Роджер Кейсмент несколько раз проделывал этот путь туда и обратно: либо вверх по течению, от Бомы и Виви до Леопольдвиля, либо вниз — от Леопольдвиля до самого устья, где тяжелые зеленые воды обретали соленый вкус и где в 1482 году бросила якорь каравелла португальца Диого Као. И Роджер узнал Конго в ее среднем течении лучше, чем кто-либо из европейцев, живших в Боме или Матади, — оттуда, от этих двух поселений двинулась в глубь континента бельгийская колонизация.

До конца дней своих Роджер сожалел — и в 1902 году, горя в лихорадке, понял это в очередной раз, — что первые восемь лет был пешкой в шахматной партии, какой представлялось ему теперь создание Независимого Государства Конго, и отдавал этому делу и время, и здоровье, и силы, в чаду идеализма считая, что трудится на благо человечества.

Иногда в поисках самооправдания он спрашивал себя: „Да разве мог я понимать, что происходит на двух с половиной миллионах квадратных километров, когда в 1884-м в экспедиции Стэнли, а потом, в 1886-м и 1888-м — у американца Генри Шелтона Сэнфорда простым надсмотрщиком или старшим команды шел по караванному пути от одной только что основанной фактории к другой?“ Он ведь и вправду был лишь ничтожным винтиком огромной системы, которая только начала складываться, причем никто, кроме ее хитроумного создателя и нескольких ближайших его соратников, еще не знал в ту пору, какова она будет.

Тем не менее, когда ему в 1900 году пришлось дважды беседовать с королем бельгийцев, — узнав, что недавно назначенный британский консул сейчас находится в Брюсселе проездом в Конго, тот пригласил его на ужин, — Роджер чувствовал, что не доверяет сверкавшему регалиями и орденами широкоплечему рослому человеку с крупным носом, длинной, выхоленной бородой и глазами пророка. У гостя голова пошла кругом от роскошного убранства дворца — от всех этих штофных кресел, хрустальных люстр, зеркал в резных золоченых рамах. Помимо королевы Марии-Генриетты, ее дочери принцессы Клементины и французского принца Виктора-Наполеона, присутствовало человек десять. Весь вечер король говорил без умолку. Вещал как впавший в транс прорицатель, а когда принялся описывать, как зверски обращаются арабские купцы с невольниками, которых ведут из Занзибара, в звучном голосе стало слышаться даже нечто мистическое. Христианская Европа обязана положить конец этой наживе на человеческом теле. Он сам предложил это, и, если удастся избавить страдающую часть человечества от подобных ужасов, маленькая Бельгия вправе будет гордиться таким вкладом в цивилизацию. Нарядные дамы позевывали, французский принц вполголоса любезничал со своей соседкой, и никто не слушал оркестр, исполнявший концерт Гайдна.

Наутро король пригласил британского консула для беседы наедине. Он принимал гостя в личных покоях. Множество фарфоровых безделушек, резных фигурок из яшмы и слоновой кости. Монарх благоухал одеколоном; ногти поблескивали лаком. Как и накануне, Роджеру не удавалось вставить слова. Король бельгийцев говорил о своем донкихотском проекте и о том, какое непонимание и недовольство встречает он у журналистов и политиков. Да, бывают ошибки, случаются эксцессы. Почему? Потому что не всегда удается нанять достойных людей, которые согласились бы рисковать жизнью, работая в далеком Конго. Леопольд попросил, чтобы консул известил его лично, если при отправлении своей новой должности заметит нечто, нуждающееся в изменении. На собеседника король бельгийцев произвел впечатление человека напыщенного и самовлюбленного.

Сейчас, в 1902 году, по прошествии двух лет, Роджер мог бы сказать, что, хоть и не ошибся в своей оценке, Леопольд, без сомнения, обладал холодным и изворотливым умом настоящего государственного деятеля. Едва лишь создано было Независимое Государство Конго, король в 1886 году самоличным указом объявил своим Domaine de la Couronne[4] около двухсот пятидесяти тысяч квадратных километров земель в междуречье Касаи и Руки, которые, по мнению исследователей — и Стэнли в первую очередь, — были богаты каучуконосами. Эта территория никому не передавалась в концессию и предназначалась монарху лично. Международную ассоциацию Конго в качестве юридического лица сменило только что провозглашенное L'État Indépendant du Congo, единственным президентом и хозяином которого стал король Леопольд II.

Объяснив международному общественному мнению, что уничтожить работорговлю можно исключительно „силой порядка“, он направил в Конго две тысячи солдат регулярной бельгийской армии, к которым должны были присоединиться десять тысяч туземных ополченцев, а обеспечивать их всем необходимым — местное население. Хотя большую часть командования составляли бельгийские армейские офицеры, в рядах этого контингента, названного „Форс пюблик“, и более того — среди тех, кто начальствовал над ним, оказалось немало настоящего сброда, подонков общества, бывших уголовников, почуявших запах наживы авантюристов, которые из притонов и кабаков едва ли не всей Европы устремились в Африку. И, словно паразиты, проникшие в живой организм, угнездились в деревнях, разбросанных по территории размером с Европейский континент от Испании до западных границ России и поступили на содержание африканцев, из всего происходящего понимавших только одно — это вторжение оказалось бедствием почище набегов охотников за рабами, нашествия саранчи или красных муравьев, страшнее заклятий, погружающих в смертельный сон. Ибо люди из „Форс пюблик“ были ненасытно алчны, жестоки, охочи до еды, спиртного, женщин, скота, звериных шкур, слоновой кости и вообще до всего, чем можно овладеть — украсть ли, продать ли, съесть, выпить или изнасиловать.

Начав таким вот способом освоение, человеколюбивый монарх одновременно принялся раздавать концессии, дабы, как было сказано в следующем указе, „через посредство торговли вывести обитателей Африки на путь цивилизации“. Кое-кто из негоциантов, не знавших, что такое джунгли, погиб от малярии, от укусов ядовитых змей или клыков хищников, иных — немногих — сразили отравленные стрелы и копья туземцев, осмелившихся сопротивляться чужестранцам, которые угрожали им оружием, гремевшим как гром и разившим как удар молнии, и объясняли, что согласно договорам, подписанным вождями племен, местные жители обязаны бросить свои поля, прекратить промысел зверя, птицы, рыбы, забыть свои обычаи и повседневное устоявшееся бытие — и превратиться в проводников, носильщиков или безо всякого за то вознаграждения взяться за добычу каучука. Значительное число концессионеров — друзей и фаворитов бельгийского короля и прежде всего он сам — в краткие сроки обогатились сказочно.