Энтони Бивор - Сталинград

Существует историческое указание, что, хотя «вермахт не следует рассматривать как единое целое», сама степень, в какой солдаты и офицеры были «готовы участвовать в войне на истребление с Советами, будь то антирусский, антибольшевистский или антиеврейский крестовый поход, представляет собой отдельную тему для исследований».[46] Князь Дона из 60-й механизированной пехотной дивизии сказал, что был потрясен собственной черствостью, когда много лет спустя перечитал свой дневник. «Сегодня невозможно понять, что я без единого слова протеста оказался заражен той манией величия, но тогда в нашем сознании доминировала мысль, что мы являемся частью огромной военной машины, неудержимо катившейся на восток уничтожать большевизм».[47]

22 июня в 3:15 утра по берлинскому времени немецкая артиллерия начала обстрел. Мосты через реки были захвачены до того, как на советских заставах смогли понять, что происходит. Семьи пограничников, жившие на заставах, погибли вместе с ними. Некоторые заставы были уничтожены еще до начала боевых действий специальными диверсионными группами. Отряды из состава спецподразделения «Бранденбург» (название оно получило в соответствии с районом, где базировалось) уже действовали в тылу передовых частей Красной армии, разрушая линии связи, в первую очередь телефонные. Подрывная деятельность началась с конца апреля – через границу переправлялись группы антикоммунистически настроенных белоэмигрантов и националистов из числа украинцев. Эти отряды имели радиопередатчики. Еще 29 апреля Берии доложили о трех диверсионных группах с рациями, задержанных при пересечении границы. Тех, кого удалось взять в плен живыми, передали органам НКВД для дальнейшего расследования.[48]

Перед выдвинувшимися вперед пехотными частями на востоке заалели первые проблески зари. Наступало 22 июня. Ударные подразделения спускали на воду лодки, готовясь форсировать водные преграды. Пехотинцы, преодолевая последние сотни метров до исходных позиций, слышали надвигающийся сзади гул армад бомбардировщиков и истребителей. Пикирующие бомбардировщики Ю-87 – их называли «штуки»[49] – летели на малой высоте. «Юнкерсы» заранее знали, где им искать скопления танков, штабы и транспортные узлы.

Один из советских офицеров, инженер при штабе 4-й армии, проснулся из-за гула множества авиационных моторов. Он хорошо знал этот звук по гражданской войне в Испании, в которой участвовал в качестве военного советника. «Разрывы, следуя один за другим, слились в чудовищный грохот, – рассказывал впоследствии он. – По штабным коридорам бежали люди, слышалась команда покинуть помещение… Эскадрилья фашистских бомбардировщиков шла прямо на штаб. Мы – через площадь, через канаву – в какой-то сад. Вовремя бросились на землю. Видели, как окуталось дымом и пылью здание штаба армии. А бомбардировщики все прибывали. Взрывы рвали и рвали землю, повеяло гарью, в небо поднимался дым… Враг бомбил беззащитный городок около часа».[50]

Главный удар люфтваффе был нацелен на авиационные полки Красной армии. В течение первых девяти часов войны в ходе превентивных налетов оказалось уничтожено 1200 советских самолетов, причем подавляющее большинство на земле. Немецкие летчики не могли поверить своим глазам, когда, делая боевой заход над аэродромами, которые они сразу узнавали по данным аэрофотосъемки, видели вражеские самолеты, аккуратно стоящие крыло к крылу вдоль взлетно-посадочных полос. Те советские самолеты, которым все-таки удавалось подняться в воздух или которые прилетали с удаленных аэродромов, становились легкой добычей. Некоторые советские пилоты, не обладавшие опытом ведения боевых действий в воздухе и сознающие, что их устаревшие машины не имеют никаких шансов в противостоянии с новейшими самолетами, в отчаянии шли на таран. Некий генерал люфтваффе назвал эти воздушные бои с неопытными летчиками избиением младенцев.

Танкисты, сидевшие в своих машинах и полугусеничных бронетранспортерах, не слышали ничего, кроме того, что звучало у них в шлемофонах. Они получили приказ идти вперед, как только передовые отряды пехоты захватят мосты и переправы. Задача танковых соединений заключалась в том, чтобы прорывать оборону неприятеля, окружая его части и создавая Kessel – «котлы». Именно так вермахт намеревался разгромить главные силы Красной армии, после чего можно было бы практически беспрепятственно продвигаться к главным целям – Ленинграду, Москве и на Украину.

Группа армий «Север» под командованием фельдмаршала Вильгельма фон Лееба отвечала за наступление из Восточной Пруссии в Прибалтийские республики, захват морских портов и дальнейшее наступление на Ленинград. Группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала Теодора фон Бока должна была проследовать путем Наполеона на Москву, по дороге окружив главные силы Красной армии. Однако главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич и начальник его штаба Франц Гальдер были глубоко встревожены, когда Гитлер решил ослабить этот центральный удар ради того, чтобы усилить то, что им казалось лишь вспомогательной операцией. Фюрер полагал, что оккупация Украины с ее богатейшими запасами зерна и захват нефтяных месторождений Кавказа сделают рейх непобедимым. Решать эту задачу было доверено группе армий «Юг» под командованием фельдмаршала Герда фон Рундштедта, вскоре поддержанной на правом крыле небольшой венгерской армией и двумя румынскими. Когда румынскому диктатору маршалу Иону Антонеску за десять дней до вторжения в Советский Союз сообщили об операции «Барбаросса», он пришел в восторг. «Разумеется, я буду там с самого начала, – заявил Антонеску. – Когда встает вопрос о борьбе со славянами, можете всегда рассчитывать на Румынию».[51]

В тот самый день, когда Наполеон, штаб которого стоял в Волковыске, обратился к армии и заявил о своем решении начать войну с Россией, Гитлер, только сто с лишним лет спустя, выступил с длинной речью, в которой привел оправдания разрыва отношений с СССР. Фюрер все поставил с ног на голову, заявив, что Германии угрожали «около 160 русских дивизий, сосредоточенных на нашей границе».[52] Тем самым «крестовый поход Европы против большевизма»[53] Гитлер начал бессовестной ложью своим солдатам и собственному народу.

Редко кто из агрессоров оказывался в таком выгодном положении, как это было с Германией в июне 1941 года. Пограничники и передовые части Красной армии, которым было приказано не поддаваться на провокации, просто не знали, что делать. Даже после полудня 22 июня Сталин продолжал в отчаянии надеяться на примирение и не хотел отдавать своим войскам приказ нанести ответный удар. Офицер, вошедший в кабинет генерал-полковника Д. Г. Павлова, командующего Западным военным округом, услышал, как тот кричит на очередного офицера с передовой, докладывающего о действиях немцев на границе: «Знаю! Все это мне уже доложили! Но те, кто наверху, знают лучше нас!»[54]

У трех советских армий, вытянутых вдоль границы по приказу Сталина, не было никакой возможности организовать сопротивление: их танковые бригады оказались уничтожены ударами с воздуха еще до того, как успели развернуться в боевые порядки. Могучая крепость XVIII века в Бресте, том самом городе, где в 1918 году кайзеровский Генеральный штаб навязал такой унизительный договор Ленину и Троцкому, была окружена в первые несколько часов. Две танковые группы армии «Центр» под командованием генералов Гота и Гудериана стремительными прорывами окружили значительные силы Красной армии в двух «котлах». Через пять дней эти группы соединились под Минском, расположенном на расстоянии около 300 километров от границы. Больше 300 000 солдат Красной армии оказались в окружении, 2500 танков были уничтожены или захвачены.

На севере 4-я танковая группа, двинувшись из Восточной Пруссии и переправившись через Неман, без труда прорвала русскую оборону. Пять дней спустя 56-й танковый корпус генерала фон Манштейна, преодолевая почти по 80 километров в день, занял переправы через Двину, на полпути к Ленинграду. «Этот дерзкий бросок, – писал впоследствии Манштейн, – был мечтой танкового командира».[55]

Тем временем силы люфтваффе продолжали уничтожать авиацию Красной армии. К концу второго дня войны немецкие летчики уже довели счет уничтоженных самолетов до 2000. Советский Союз мог строить новые самолеты и обучать новых пилотов, однако «избиение младенцев» надолго подорвало боевой дух советских летчиков. «Наши летчики, поднимаясь в воздух, уже чувствовали себя трупами, – признался 15 месяцев спустя, в самый разгар Сталинградской битвы, политруку один командир эскадрильи. – Вот откуда такие большие потери».[56]