Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

— Откуда заявился, болезный?

— Не спрашивай, хозяйка! Досталось сивому мерину! — Кузовчиков оставил во дворе обтёрханные пиджак, шапку, прохудившиеся ичиги. В пристрое обмылся тёплой водой — Марфа нагрела на летней плите в дворике бачок.

За столом сидел босиком в исподнем. На плечи Марфа накинула свою пуховую шаль. Пили чай с малиновым вареньем. И он томился в уюте и покое. В углу за печью дожидался его топчан. Ватное одеяло, смётанное из разноцветных лоскутов. Суконные шлёпанцы на манер китайских «Все только вперёд!» без задников. Марфа натёрла грудь Кузовчикова барсучьим жиром на денатурате. Сверху одеяла набросила изношенный овчинный полушубок.

Печь истопила, как в морозное время.

— Утворил ты себя, казак! — пеняла она Ивана Спиридоновича, подтягивая одеяло к его подбородку — Пропотеешь, даст Бог, оклемаешься. И где тебя черти носили!..

Под её незлобивое ворчание он умиротворённо посапывал, засыпая на топчане. Для него в тот час полуразвалившаяся фанза чудилась райским уголком. Ночью он метался в жару. В бреду звал неведомую тут Грушу. Размахивал исхудалыми руками, словно плыл по воде. Вскакивал, пытаясь покинуть закуток. Марфа силой укладывала его на волглую от пота постель. Горевала, глядя на длинное костистое тело постояльца: был-то мужик справный — тело не уколупнёшь! Как огонь солому, извела хворь. Поместить бы казака в Казым-Бековскую монастырскую больницу страждущих — кто похлопочет?

Утром, придя в себя, Иван Спиридонович слабым голосом попросил пить. Марфа дала ему отвар липового цвета. Пил он жадно, проливал жидкость. Капли светлыми катышками застревали в его взлохмаченной бороде. Почувствовав облегчение в груди, он откинулся на подушку и попытался представить себе своё будущее. Сотник Ягупкин дознается о его возвращении. Как объяснить ему нарушение приказа?.. Изменил человек с угольного склада. На вокзал в условленное время никто не явился — не его вина! Он расскажет про новый арсенал, про гарнизон… Разве было бы вернее, если бы он вывел другого посланца на предателя?.. Сотник поймёт причину возвращения. Придя к такому итогу, Иван Спиридонович отправил Марфу к сотнику Ягупкину.

— Сбегаю, милок, сбегаю, — суетилась она, затвердив адрес, названный Кузовчиковым. Хлебнув в сенях денатурата, Марфа пустилась в центр города.

Иван Спиридонович, собрав оставшиеся силы, вынул из фанерного чемодана истрёпанные брюки с жёлтым лампасом, выстиранную гимнастёрку, чистые портянки. Покашливая и отплёвываясь, обулся. Истратив запас энергии, вернулся на топчан. Опирался на стенку печи. Надеялся, что сотник отзовётся и навестит своего спасителя, ходока в Россию.

Хозяйка вернулась к обеду. Перекрестилась с порога:

— Преставился твой знакомый, царство ему небесное! Сорокоуст отпели уж…

Кузовчиков расстроился вконец. Его било в ознобе, изо рта показалась кровь. Сквозь хрипы Марфа разобрала его жалобу:

— Как же обещанное? Кто ж отблагодарит, должок закроет?..

— Бог обласкает, Бог обогреет. — Марфа стянула с него сапоги, уложила на топчан, вытерла рот белой тряпицей. Скоренько согрела молоко. Добавила капли меда. Пил он с трудом, в горле булькало. На время затих.

Марфа сгоняла к соседу, пожилому, в отставке военному фельдшеру. Тот простукал ребристую грудь казака, послушал со спины, посмотрел язык.

— Легочное заболевание, — заключил лекарь.

— Ой, боженька! Отчего ж приключилось?

— От длительного переохлаждения, мадам. Скоротечная чахотка! Истощение сопутствует. Яички, сметана, фрукты. Желательно мёд с коровьим маслом…

Старая Марфа понимающе кивала седой головой, провожая фельдшера до воротец.

— Нет у него денег, — сказала она откровенно. — И родни никого. Карман пустой! А мои прибытки, сами знаете, сосед.

— Слыхал, в Союзе резервистов помогают.

— Где такой находится?

Фельдшер растолковал, как проехать к центру Харбина, найти клуб фашистской партии, обратиться к её председателю Родзаевскому.

— Приварочное довольствие для неимущих эмигрантов. Просите настойчиво! Или пусть определят в дом призрения.

— Премного благодарны, ваше благородие!

Марфа пустилась в неближний путь на поиск Родзаевского. Ей не повезло: председателя на месте не оказалось. Его правая рука по партии, господин Зиберг, открестилась. Другие ничего не посоветовали. Разгневанная, брела старуха к трамваю. На остановке увидела Варвару Акимовну Игнатову. Когда-то они были знакомы. Вахмистр Егор Усов какое-то время работал на товарном дворе станции «Сунгари», а Марфа — стрелочницей.

Женщины разговорились. Вздыхая и сморкаясь, Марфа поведала о несчастье Кузовчикова. Изругала всех и вся последними словами.

— Тянет ярмо человек — нужен. Упал в борозде — пропадай, как бездомная собака! На одной дорожке со смертью казак — вряд ли разминутся. Отлучился в конце лета. Теперь кровью исходит. И им — по херу! Рожи наели — щёки лопаются!

— Лицо, как занавеска от души, Марфа! Оно закрывает то, что темнится в душе. Такого издали видно: несердечный истукан!

Варвара Акимовна извелась в тоске да походах к японскому следователю — с Ягупкиным всё вяжут. Несла она в мастерскую прохудившееся ведро — запаять дно. Отложив своё намерение, она позвала Марфу к знакомому китайцу за собачьим салом. Все годы пребывания в Маньчжурии Варвара Акимовна видела и испытывала на себе доброту китайцев. Они знали русские праздники досконально. На Троицу приносили в корзинах траву, скошенную в поле, берёзовые ветки, срезанные в посёлке Бариме за городом. Перед Пасхой разносили творог, яйца, масло, свечи… Зеленщики просили наличными. Молочники, булочники давали в кредит. Вся бухгалтерия — дверной косяк или оконная рама. Химическим карандашом записывали долг, а в конце месяца — расчёт. «Нет чэна? Ничаво, будут чэна?»

— Не чужой, русский, — как не помилосердствовать? — говорила на ходу Варвара Акимовна. Из разговора Марфы она поняла, что Кузовчиков был связан с Ягупкиным. Мелькнула искра: вдруг знает что-либо про Скопцева?!

— Китаец — травник или как? — Марфа едва поспевала за быстрой на ногу Игнатовой. — Ему от груди зелье…

Китаец расспросил Марфу о состоянии казака и дал баночку желтоватой мази, научил, как её пользовать. Рекомендовал покормить больного собачьим мясом.

Женщины приняли его поучения, но от последнего совета их затошнило. Не сговариваясь, до самой фанзы и не вспоминали его.

В тёмной клетушке Кузовчиков лежал, вытянувшись — голени за краем топчана. Скулы и кости у шеи выпирали. Глаза в яминах провалились. Открыты, а как остеклившиеся. Синюшные губы. Дыхание с хрипом и хлюпаньем внутри. Борода смочалилась. Над лбом в волосах ползали вши. Вонь мочи и застарелого пота — не продохнуть! Он жалко растягивал губы, силясь улыбнуться. Пытался подняться, худое тело, как скелет, не слушалось. Иссохшие руки теребили одеяло в поисках опоры.

— Лежи, казак! — Варвара Акимовна с трудом сдерживала себя, чтобы не расплакаться. Дошёл мужик до ручки!

— Грей воду! — Варвара Акимовна сняла тёплую кофту, засучила рукава платья. — Как же ты допустила? Гниёт человек!

— Он — колодина! А у меня где силы?

— Бухаешь? — Варвара Акимовна учуяла винный перегар. Глаза Марфы гноились.

— За свои, кто указчик!

— Она на меня с шашкой, а я отбиваюсь прикладом! — Иван Спиридонович оголил свои бескровные дёсны в улыбке. Слезинки таились в уголках его глаз.

Женщины сволокли его в большое корыто с горячей водой. Обмыли щелочным раствором. Он стеснялся своего тщедушия, своей беспомощности.

— Дома был. Дуралей побежал. Ну, тюрьма. Ну, фронт…

— Где — дома, Ваня? — не поняла Варвара Акимовна.

— В Сотникове… В России.

— Платона моего не встренул?

Кузовчиков обессилел, язык не повиновался ему. Он отрицательно вертел головой.

В сумерках пришёл коренастый китаец, снял соломенную конусообразную шляпу.

— Капитана Кузовчиков еся? Его плосят…

— Кто просит? — Иван Спиридонович, напившись чаю, лежал в запечье.

— Его капитана плосят. Тачибана — большой капитана.

В кругах бывших казаков Иван Спиридонович краем уха слыхал такую фамилию.

— На кой хрен понадобился?

— Моя звать. Твоя ходи!

— Какой из него ходок?! — осердилась Варвара Акимовна, наступая на посыльного. — Видишь, ходя, человек хворью скован? Япошка не велик барин, пусть сам подымет зад!

— Его начальник. Ходи нада. Зад нилизя.

Кузовчиков воспрянул духом от явления посланца. Он посчитал, что покойный Ягупкин сообщил японцам о «ходке» в Советскую Россию, и теперь его требуют, чтобы выслушать да отблагодарить вознаграждением.

— Встану на ноги, всенепременно найду капитана Тачибану. Так и передай, ходя, мол, казак Кузовчиков подбился маненько…

Посыльный поклонился, отпялился к выходу и удалился с полусогнутой спиной.