Чингиз Гусейнов - Семейные тайны

Головы одна краше другой, соединенные макушки которых, если бережно их обвести плавной линией, образуют диковинную фигуру, похожую на дракона… нет, о драконе уже было, понежнее б,- двугорбого верблюда: вырезать и, приделав ноги, склеить, чтоб держался,- вот круп с хвостом, два горба и меж ними седло, мощная выгнутая' шея и высокая, как шутовской колпак, голова, и уши прилипли к ней, большие мясистые губы, выступающие вперед, через миг отвиснет нижняя, и они задвигаются, жует и жует свою жвачку.

Аксакалы тоже есть, и трудно на ком-то одном сосредоточить взор, предпочтя другому, хотя, как в любом спектакле, есть главные, средь коих, кажется, и Бахадур, похожий временами отчего-то на Расула, второстепенные и эпизодические, подающие реплики из зала, чтобы выстрелом, поразить противника, он в каждом для каждого, статисты, из вольнослушателей, могущие, повинуясь самодеятельности, выйти на сцену-трибуну и заявить о себе, завоевывая позиции.

Впрочем, не привыкать ни к суду, ни к подсудимым (?): в белоснежной блузке, кружевной воротник которой торчит из строгого костюма, судья с нецелованными губами непорочной девы + заседатели из особо отмеченных, уже поседели, златоустов + прокурор как само бескорыстие, ни семьи, ни близких, курит и курит в однокомнатной своей квартире, просушивая в дыму единственную рубашку, и неотвязна вбитая в башку, как гвоздь, любимая строка артистического аскетизма о свежевымытой сорочке, мол, была б лишь она, и больше ничего не надо, а вместо вешалки, ход мыслей у прокурора ассоциативен, гвозди торчат в стене-(-за отдельным столиком лингвист-стилист, эксперт выискался в свободном соревновании чародеев, и ЧУМ посрамлен, и Каш (с пером), улавливающий, чтоб зафиксировать, фальшь, и пронзает невинным взглядом из-за тонких стекол очков в золотой оправе преступников, каковыми он считает каждого второго,- о!., сколько их, и такие знакомые фамилии!..

"Не толпитесь, товарищи, места всем хватит!.." А потом выплеснулся меджлис на улицу - митинг на площади перед аллеей почетного захоронения (как судить мертвых?!), и адвокат в недоумении разводит руками.

Бахадур смотрит раскованно, уверен в своей неотразимости, не ведая, что копирует то ли Джанибека, то ли Расула, серьезен по-доброму и непринужденно мудр, костюм на нем как влитой сидит, ни одной складки, отливает зеленоватым шелком, что-то еще неуловимое во взгляде, вот-вот подаст команду, бросив клич, и ликующий состав отправится в дальние края, и в каждом вагоне гитарист поет песни на собственные слова,- целые партии строителей-Энтузиастов, возводить гигантские бараки, и первыми они себя и замуруют, чтоб стены крепче были.

Привычная фразеология, но со сменой знаков, и грузят тоннами в самосвалы, и некуда выгрузить, свободных пустырей не осталось, высятся горы, и выбросам нет конца, вкрадчивые честолюбцы, и краска заливает лицо, зудит тщеславье, даже мертвые и те спешат высказаться, хватая живых, хотя, казалось бы, торопиться им некуда.

Поразить воображение: структура-то мозаична!.. Гипотезы, доктрины, инновационные концепции, вот и выходи на крутеж-разлом, чтобы, перехитрив ситуацию, собрать потом под эгидой метатеоретического, с двумя эР, целеполагания, возвращаясь назад, ко временам алых кумачей, модная нынче эпоха (а это цвет крови), или даже к нулевому циклу, с которого любая стройка начинается, фундамент + цоколь, и забегая вперед, рефлексируя: лучезарная надежда, что будет иначе.

Надо переключаться: Бахадура всегда спасала метафоричность как шифр или туманность толкования, а душевная рефлексия, о чем уже было, словно мираж, выступает антиподом рациональности.

Есть, конечно, запреты, как без них?.. Бахадур не станет скрывать исключающие попытки произвольного толкования мотиваций, и все же чем туманнее - тем надежнее, впрочем, это всего лишь привыкание к новомодным формулировкам, которые помогают ухватить за хвост убегающий сиюминутный миг и дать удержаться на волнах эйфорической толпы, она заполонила площадь, горят костры, прожгли толстый слой асфальта и глубокая яма пылает, люди скандируют, и шатры, видимо-невидимо их вдоль берега моря, и будоражат меджлис, где восседает тройственный союз.

Надо многое суметь и быть ГОТОВЫМ, захватывающие воображение картины, нет-нет, без единого выстрела (?), лишь дубинки из мягкого каучука да саперные лопаты, чтоб окопаться, может, еще и… ну да, из привычного снаряжения, чтобы вызвать у толпы обильные слезы, что ж: поплачут и успокоятся, деваться им некуда.

Передается как эстафета: забудьте дом и что рождены в муках, но пили сырое молоко, и пусть оно укрепит в вас сильные инстинкты,- шагнуть через отца родного, если дорогу тебе загородит, мысля эгоистично, привычка командовать, думая, что сын - его частная собственность, вроде недвижимости, дикость какая-то, мол, продолженье рода, зов крови предков и так далее; искоренять и жечь надо сухие ветви, хотя и зацвели на них зеленые побеги, огонь почернит их, и они сгорят, вспыхнув; и не отвращать очи, невзначай ввернулось теплое слово, если при сыне язык матери вырывают, зря она беснуется, редкие волосы на потный ее лоб прилипли, и уста изрекают всякие наивные проклятия, а известно, что сбываются лишь отцовские, материнские - нет, ибо невесомы и слетают лишь с кончика языка.

А уж отречься от жены, которой Бахадур, к счастью, еще не обзавелся, и дать упрятать ее за решетку, преспокойно прожив потом самому без году полных сто лет, если сказано, что шпионит в пользу врага (это из давних сердечных бесед с Джанибеком),- проще простого.

Дар воображения: а вдруг бы и с ним, Бахадуром, такое? Являются к его… Анаханум? Нисе?.. а ну где она тут прячется?.. Пришли и увели чужие мужчины, и пойдет она гулять по рукам, ИМ ДОЗВОЛЕНО, если во имя достижения цели: как взглянут, ни за что не упустят случая.

ПОДПИСАНА ИМ КЛЯТВА, и она подшита к личному делу, хранится в сейфе, который занимает всю стену, с замками-секретами,- сдирают кофту и впиваются в торчащие ее вишни, точки самые чувствительные, дрожь пробегает по телу, она стонет, слабея… Ну нет, не посмеют!.. Каждого, кто шагнет через порог, пристрелит самолично (?),- прячет, как некогда Расул, под подушкой, хотя положено ему по рангу.

Страхи лишь, это фигурально, или виденья, которые возникают, И СЛУЧИЛИСЬ, наполняя изредка тревогой, плод усталости или раздраженья, И В ХОД ПОЙДУТ САПЕРНЫЕ ЛОПАТЫ, чьи острые лезвия белеют и ржа их не берет, что ж, такова жизнь и ее логика, тут без борьбы не обойтись, коль скоро толпа беснуется, угрожая. Обильно пролитую кровь на тротуарах засыплют, как это не раз бывало, желтым морским песком, он пропитается, став черным, и засохнет под палящим солнцем, столь щедрым на юге, и, сметаемый ветром, осядет пылью на подоконниках и книжных полках; и дабы улицы приобрели прежний опрятный вид, по ним поползут машины-дворники, поглощая всю эту серо-черную грязь своими жесткими крутящимися щетками.

- Ты весь издергался,- как-то сказала ему Анаханум, жалея, КОГДА ОНИ БЫЛИ ВМЕСТЕ, еще до землетрясения, и нашла точные слова, будто читая с листа его думы.- Я вдруг увидела тебя бегущим последние сто метров марафонцем, и так тревожно стало за тебя, что захотелось тебя обнять, принять в себя твою усталость и опустошенность… Прости, что я пришла без звонка…- Она знала, что он это не любит: так рисковать!..

- Что ты? Я рад тебе…- И прижался к ней, будто ища защиты.- Ты так чутка, так внимательна, без тебя я б…-какое сильное слово найти? - я б умер, клянусь, так тяжко на душе у меня было!..

И вдруг Анаханум, надо же, как он ее всколыхнул,- словно не дочь она отцу своему.

- А ты не допускай сделок СО ЗЛЫМИ СИЛАМИ (?!), постарайся внутренне их перебороть в добро.

Легко сказать - но как? И что это такое - добро?.. Съедят в миг.

Анаханум ВОШЛА В РОЛЬ, и верит он в ее искренность, и недоумевает:

- …Нет-нет, ты не отчаивайся, я найду в себе силы, только если знать, что помогаю тебе хоть в чем-то, что нужна тебе даже тогда, когда не нужна практически совсем.

Что-то, помнит Бахадур, лирическое в нем пробудилось, никогда не простит себе минутной слабости:

- О чем ты говоришь? Каждый раз, когда я с тобой, тяжесть тайного груза неизвестности падает с плеч, что будет, - то будет, ты со мной, во мне, вокруг, ЕЩЕ БЫ! ДОЧЬ ДЖАНИБЕКА!.. Я постараюсь, только верь мне, не огорчать тебя больше своей резкостью.

- Ты отдохни… нет, нет, я сама!..- И пошла на кухню варить кофе. Чтоб и самой согреться, СТОЛЬКО ТЕПЛА ИСТРАЧЕНО, здесь так плохо топят, экономя энергию, хоть и престижный дом.

(Век будто с той поры минул.)

А потом, бедняжка, письма ему посылала, из своего заточения, Девичьей Твердыни: привяжет к ножке голубя и выпустит… Бахадур, не читая, складывал их, ее письма, душевные ее порывы (?). Чтоб не расслабляться.

Немало их накопилось, и однажды, разом все прочтя,- из двух писем выпали высушенные цветочки, желтые зонтички и голубые анютины глазки, ну да, ведь Аня, Анаханум…- порвал и выкинул, чтоб не отвлекали.