Рудольф Гесс - ИЗБРАННЫЕ РЕЧИ

Но мы не верим в то, что отравители источников международных отношений хотят нам внушить, что есть хоть один народ, который хотел бы нарушить мир Германии и тем самым и Европы, если не всего мира. Мы не верим, что этого хочет французский народ, потому что мы знаем, что и он жаждет мира. Мы, фронтовики, помним, что население Франции за линией фронта всегда воспринимало войну как несчастье для себя и для всего народа.

С искренней симпатией воспринимают в Германии — особенно фронтовики — голоса организаций французских фронтовиков, которые требуют честного взаимопонимания с Германией. Это требование, несомненно, происходит из знания истинного лица войны, равно как из уважения, которое французские фронтовики в силу солдатских чувств питают к подвигам немецких фронтовиков.

Французские солдаты знают, как отважно немцы четыре с половиной года бились против превосходящих сил. В равной мере немецкие фронтовики никогда не подвергали сомнению храбрость французских фронтовиков. Эта храбрость находит своё выражение в том факте, что французская армия изо всех союзных армий пролила больше всего крови.

Фронтовики хотят мира.

Народы хотят мира.

Германское правительство хочет мира.

И если нам время от времени режут слух слова видных представителей французского правительства, мало соответствующие духу взаимопонимания, мы не теряем надежды, что, несмотря ни на что, и правительство Франции хочет мира. Если французский народ несомненно желает мира, то мы убеждены, что и правительство Франции не хочет войны с Германией.

И если авторитетные французские представители не говорят языком французского народа и его фронтовиков, то их речи не следует расценивать как выражение точки зрения Франции. Один француз сказал мне: «Посочувствуйте нам! У нас ещё правит парламентаризм». Он хотел этим сказать, что государственные деятели часто вынуждены говорить в своих речах не то, что думают, а то, что желает слышать парламентское большинство. А это большинство, как мы знаем, выражает не мнение народа, а, напротив, представляет интересы сил, часто находящихся вне народа. История скорее увенчает лаврами тех людей, которые в столь трудные времена стремятся достичь взаимопонимания народов и тем самым спасают культуру, чем тех, кто думает, будто с помощью политических и военных агрессивных действий можно достичь победы, даже если они действительно достигнут победы.

Сами народы, которым они обеспечат мир, поблагодарят их за это, так как безработица и социальная нищета вызываются, в первую очередь, слишком малым объёмом товарообмена между государствами, которому всегда препятствует недостаток взаимного доверия. Несомненно, что из взаимопонимания между Германией и Францией извлекут выгоду не только эти государства в целом, но и каждый немец и каждый француз. Конкретно это означает, что каждому из них будут на долгое время обеспечены повышенный доход или повышенная зарплата.

Насколько мало война и продолжение войны иными средствами, под именем «мира», идёт на пользу культуре и благосостоянию народов, настолько большие выгоды для всех приносит подлинный мир.

Подлинный мир и настоящее доверие между народами дадут возможность сократить вооружения, которые сегодня пожирают большую часть дохода народов и каждого человека в отдельности. Адольф Гитлер постоянно подчёркивает, что Германия хочет только равноправия во всех областях, включая область вооружения. После достижения взаимопонимания в этом вопросе между Германией и её соседями Германия может довольствоваться минимумом вооружения, необходимым для обеспечения её безопасности и мира. Беззащитная страна представляет собой опасность для мира. Её беззащитность слишком легко побуждает иностранные армии к безопасным «прогулкам». Безоружность одного народа посреди хорошо вооружённых народов может соблазнить честолюбивых людей на завоевание дешёвых лавров или соблазнить правительство отвлечь внимание своего народа от внутренних проблем с помощью внешней военной авантюры.

Именно старые солдаты из нашей среды, мои товарищи по партии, могут, как бывшие солдаты, засвидетельствовать, что старые фронтовики, к которым я с гордостью причисляю себя, хотят мира по глубочайшему внутреннему убеждению.

Мир знает, что фронтовик Адольф Гитлер с удивительной откровенностью излагает свои настоящие мысли. Фронтовики в правительстве Германии честно хотят мира и взаимопонимания. Я призываю бывших фронтовиков в других государствах, а также людей доброй воли в правительствах этих государств поддержать нас в стремлении к этой цели.

Я обращаюсь с этим призывом со священной земли Восточной Пруссии к бывшим фронтовикам всего мира. Здесь, на этой пограничной немецкой земле, некогда началась великая Мировая война, повлекшая за собой ужасные жертвы, от которых воевавшие страны и сегодня ещё не оправились. Быть может, поле исторических битв, с которого я сейчас говорю, сделает более эффективным этот серьёзный призыв к миру. На восточной границе Германии разумные пакты гарантируют мир жителям соседних государств. Мы надеемся на то, что и правительства народов у других границ нашего Рейха увидят скоро, что большую безопасность их народам обеспечат мирные договоры, а не накопление вооружений. В память о наших солдатах, многие из которых пали в борьбе за Восточную Пруссию, воля к миру в Германии всегда будет сильной.

Старые фронтовые солдаты и молодые борцы за свободный, гордый и миролюбивый Рейх приветствуют фронтовика и Вождя Адольфа Гитлера!

Гиндендбург умер — Гинденбург живёт в своём народе!

Он продолжает жить в наших сердцах как символ славной немецкой истории.

Он продолжает жить как победитель при Танненберге.

Он продолжает жить как генерал-фельдмаршал Мировой войны.

Он живёт как отец великого народа!

Борцы за свободу Германии склоняют знамёна перед этим великим немцем в знак траура, почтения и благодарности.

Гинденбург призвал Вождя и открыл тем самым новую историю Германии.

Живое завещание Гинденбурга Германии — Фюрер!

Верность Гинденбургу значит верность Вождю, верность Германии.

Сплотим наши ряды для новой борьбы за будущее нашего народа!

Национал-социалисты! Немецкие соплеменники!

Вряд ли какая-нибудь речь будет для меня трудней, чем эта, ибо трудно обосновать то, что само собой разумеется — что Адольф Гитлер должен стать преемником Гинденбурга. Если кто-нибудь, как я, был убеждён на протяжении четырнадцати лет, что никто иной, как этот человек, будет решать судьбу Германии, и если это убеждение крепло у него из года в год и, будучи первоначально эмоциональным, нашло своё обоснование в почти бесконечном ряду доказательств превосходства Адольфа Гитлера, как Вождя, то для него действительно трудно сегодня, после практического выполнения требований прошедших четырнадцати лет, выставлять себя и собирать отдельные причины, которые оправдывали бы то обстоятельство, что Адольф Гитлер теперь — высший и единственный Вождь немецкого народа.

Мне посчастливилось — не знаю, был ли это случай или предопределение, — зайти однажды летом 1920 года в маленькое помещение в пивной Штернэккерброй в Мюнхене, где до того совершенно неизвестный мне человек, некий Адольф Гитлер, выступал перед дюжиной собравшихся с докладом, в котором чётко, логично, убедительно рисовал новую политическую программу. Этот человек говорил о том, что мне самому по возвращении с войны смутно представлялось предпосылкой спасения нации. Он рисовал картину новой Германии, какой её видел в душе бывший фронтовик, и я вдруг понял: так и должно быть!

Этот человек сочетал в себе увлекавшую за собой страстность, убедительную логику и удивительное знание ситуации. От него исходила невероятная вера — я никогда прежде не испытывал ничего подобного. Особенно удивительным было то, что я и другие слушатели, находясь в здравом уме, не смеялись, когда он совершенно серьёзно говорил своим немногочисленным последователям, словно ему было видение, что наступит день, когда знамя нового Движения, за победу которого он сражается, будет развеваться над Рейхстагом, над Берлинским замком и над каждым немецким домом как победоносный символ новой, всеми уважаемой, националистической и социалистической Германии. В тот момент, тогда, в Штернэккерброй, было лишь два варианта: либо сразу же убежать от этого «безумца», либо — как я и сделал — проникнуться убеждением : этот человек, и никто другой, спасёт Германию!