Олег Никитин - Корабельщик

– Так получилось, – нехотя проговорила девочка. Лицо ее стало каким-то отстраненным, замкнутым, и спорщики осеклись, поняв – ничего она не расскажет, как ни проси, особенно в такой шумной компании. Вот если наедине, тогда может быть. И каждый сразу сделал зарубку в памяти: расспросить ее как-нибудь при случае, выведать “страшный” семейный секрет. А потом щегольнуть в разговоре тайным знанием, но не выдавать его, конечно, а так, намеком.

В последующие дни Еванфия нечасто выходила из дому, а если и появлялась во дворе, то все больше с отцом. Это был уже взрослый, почти старый человек со странным именем Игнатий, чуть ли не тридцати лет от роду. Он выглядел истощенным, не слишком опрятным, и почему-то сразу становилось понятно, что он стыдится своего преклонного возраста. По тихим разговорам среди сверстников Максим уяснил, что старик разыскивает родственников или ищет работу, но никто не хотел брать его.

Жили они у двоюродной сестры, в маленькой полутемной комнатушке на четвертом этаже, в компании многочисленной ребятни всех возрастов.

Еванфию определили в тот же самый класс, в котором учился Максим. Ничего удивительного, в нем как раз и собрали всех ребят одного возраста, обосновавшихся в третьем и пятом домах по Моховой улице. Правда, за четыре года учебы состав уменьшился вдвое, и в сентябре в класс пришло всего семнадцать учеников.

– Встречаем новенькую! – развязно крикнул Лупа, рыхлым снежком врываясь в кабинет и театрально вытягивая руку, словно объявил появление Королевы. Максим обернулся – он рассматривал старую географическую карту, на уголке которой в мае зачем-то нарисовал звездочку – и успел увидеть смущенную Еванфию, которая вошла следом и нерешительно мялась у порога. – Ну что же вы, барышня? Выбирайте место, – продолжал паясничать Лупа.

Ученики, успевшие собраться, сдержанно загудели.

– Прекрати, Лупа, – заметила Аделаида, возникая в классе последней. – Ой, извини, Харитоша. – Она взмахнула журналом, указывая перекосившемуся Лупе на его традиционное место в дальнем углу кабинета, и усмехнулась.

– Здравствуйте, Аделаида Серафимова, – загалдели ученики.

– Познакомьтесь с Еванфией Питиримовой, – сообщила природница. – Хотя вы наверняка уже видели ее… Не знаешь, куда приткнуться? Да вот к Максиму, у него, похоже, соседки не стало. С Ираидой что-то случилось, Макси?

– Утонула, – кивнул мальчик, а Еванфия тем временем юркнула за парту.

Максим и не заметил, как прошел урок. Пару раз учительница обращалась было к нему, спрашивая что-то о каникулах, но отвечал он явно невпопад, отчего по классу гуляли смешки, а Лупа попросту гоготал так, что стекла дребезжали. Еванфия один раз покосилась на соседа насмешливо, но не засмеялась, даже не фыркнула. А потом Аделаида будто забыла о Максиме и пытала других учеников, заставляя их мучительно вспоминать, что же им было задано на лето.

Ко второму уроку Максим немного пришел в себя, и к тому же в расписании значились столярное мастерство и рукоделие. А значит, класс разделился на две половины – девчонки скрылись за таинственной дверью, в самом загадочном кабинете школы. Тот и находился-то в углу, совсем далеко от выхода. А ребят погнали во двор, где издавна в сарае, в окружении некачественной мебели, изготовленной учениками, и проходили такие уроки.

– Что-то ты какой-то квелый сегодня, – заметил к середине занятия Макарий Ферапонтов по прозвищу Риска. – В прошлом году у тебя с металлом куда лучше получалось. Не любишь ты дерево, похоже. Или оно тебя не любит…

– Да где ж его любить-то? – заметил Пров. – У нас тут и деревьев-то нет. Вот если на юге…

– А я знаю, в чем дело! – загундосил Лупа, ухмыляясь. – Он в Евку влюбился.

– Ничего не влюбился! – вскинулся Максим. Но ребята только засмеялись, а некоторые даже похлопали его по плечам.

– Она девка ничего, хоть и авачка. Симпатичная.

– Рано тебе еще о семье думать, – нахмурился Макарий. – Вот закончишь школу, поступишь на работу, а там уже можно. – Учителю было уже далеко за двадцать, и он, по слухам, имел троих живых детей и еще двух погибших. – Если о девчонках мечтать, и до беды недалеко – инструмент штука хитрая, палец фуганком оттяпаешь, и вся недолга. А ты парень способный, только ленишься…

– Дурак он, – скривился Лупа, но его никто не поддержал.

Да, учеба в пятом классе у Максима не заладилась с самого начала. То ли предметы стали слишком сложные, то ли Еванфия и в самом деле была тому виной, только мало что у него получалось. В первые четыре года было почему-то не так тяжело. А сейчас редко когда удавалось удачно ответить, да и то случайно, почти наугад попадал. Особенно Максима дроби раздражали, всякие три пятых да семь шестых – и так-то язык сломаешь, пока скажешь, а их ведь еще и складывать заставляли. А то и вычитать, словно других чисел нет, попроще. Единственное, что ему давалось без всякого напряжения – дольменский язык: тот словно сам впитывался в мозг вместе со всеми временами, падежами и фонемами, не считая склонений и спряжений. “Юнаам-па-тепи-ни…” – читал он без запинки. – Поод-инда-у-и-ни” – “Переводи!” – “Не оттуда ли?… В смысле, не с огорода ли то, что… Это, короче. Оно принадлежит свинье”. – “Все слышали? Разберем подробнее…”

– Ты вряд ли сможешь найти хорошую работу с таким аттестатом, – однажды вполголоса проговорил Риска, когда Максим сколотил на редкость непрочную скамейку. – Я не помню такого случая с того времени, как у меня учился Гермоген. – Он сказал это себе под нос, но Лупа, конечно, услышал и тут же захихикал.

– Я передам Дрону, – радостно сообщил он, ничуть не понимая, что тому вряд ли понравятся слова Ферапонтова.

Несмотря на все школьные огорчения, кое-что столярное Максиму все-таки удалось. О том, чтобы достичь успехов в освоении права или, того хуже, химии, он и не мечтал, доверившись случаю и везению.

Прочитав однажды в учебнике истории о людях, одержимых небом, он тоже захотел подняться над толпой и воспарить подобно птице. Для этого требовалось всего лишь повторить подвиг первого летуна, которому удалось сконструировать деревянные крылья-махалки. В книжке даже приводилась очень грубая и приближенная схема летательного механизма, скорее даже не схема, а ее набросок. В общем, ее изучение могло дать серьезному столяру не больше сведений, чем созерцание полярной совы.

К тому же судьба легендарного летуна, проживавшего далеко на юге страны, в Кукшире, сложилась туманно – он то ли погиб при испытании своего изобретения, то ли был повешен за насмешку над природой. Учебник обходил этот вопрос молчанием, а учитель истории и права Спиридон по прозвищу Параграф выдвигал сразу несколько версий.

Но Максим рассудил, что картинки в учебнике достаточно. Натаскав отовсюду деревянных планок, он принялся увлеченно скреплять их между собой – клеем, гвоздями и проволокой.

– Не полетишь, – уверял его Ефрем, порой заходя в гости, но помогал мастерить крылья с увлечением. В итоге махалки стали их общим детищем, громоздким, едва пролезающим в дверь, но невыразимо прекрасным, как бесконечное ледяное поле с торосами. Крылья похрустывали “суставами”, шелестели парусиной, овевая “мастеров” волнующими потоками воздуха, и словно живые трепетали от предчувствия полета.

– Развели тут мусор, – ворчала Дорофея, подметая под распластанным изделием. – А ну как разобьешься? Помнишь, как мама с крыши упала?

– Были бы у нее такие махалки, не упала бы, – убежденно отвечал Максим.

Конечно, сохранить крылья в тайне не удалось, слишком уж подолгу пропадали ребята в квартире Рустиковых. Посмотреть на них приходили все, даже Лупа как-то раз пытался, но Максим не пустил того на порог, и Харитон в злобе убежал, выкрикивая гадости. Риска тоже прознал о мастерской Максима, и после этого относился в нему несколько мягче, почти не обращая внимания на проколы в учебе. Еванфия тоже приходила несколько раз. Погуляла вокруг конструкции, потрогала крепление ткани к планкам и сказала:

– Неплохо бы проволокой усилить. А то еще оторвется.

– Много ты понимаешь, – насупился Максим. – Куда уж усиливать-то?

Девочка хмыкнула и удалилась, задрав нос, даже спорить не стала.

– Не обращай внимания, – посоветовал Ефрем, который в это время как раз крепил петли для рук. – Но я бы сделал, как она сказала.

– Да я и не спорю, – признал Максим.

И вот наступил великий испытательный день. Осенние вьюги только что улеглись, и снег лежал на мостовой плотным слоем, почти не утрамбованным пешеходами и мобилями. Ефрем с Максимом вышли пораньше, пока Солнце не успело как следует выбраться из ледяного плена моря. Было сумрачно и холодно, но ветер не сметал с ног, так что держаться на скользкой крыше было несложно. Тут конструкторы окончательно собрали весь аппарат, наскоро соединив крылья между собой.

– Я первый полечу, – вдруг заявил Ефрем.