Алексей Евтушенко - Сдвиг

Не зря мудрые люди говорят, что мечтать надо аккуратнее, поскольку мечты могут и сбыться. Доказательство этому – прямо передо мной. Да что там передо мной, оно вокруг меня! Я просто в самом центре этого гребаного доказательства! И что, радуюсь тому, что мечта сбылась? Екает ли сладко мое сердце в предчувствии необычайных приключений? Черта с два. Самое насущное желание – убраться отсюда как можно дальше и оказаться вновь среди живых людей. Вот прямо сейчас. Не заходить в дома, не пытаться понять, что здесь произошло, а просто взять и убраться. Благо бак почти полон (я заправился утром, перед съездом на грунтовку, как чувствовал), и у меня есть целых три вполне съедобных пирожка с мясом, фляжка с коньяком (неприкосновенный запас, всегда беру в дорогу), пистолет с двумя обоймами патронов к нему, канистра с водой и неизвестно что в недоставленной посылке клиенту. Кстати, неплохо бы посмотреть, что там действительно. Ибо есть крепкое подозрение, что не будет уже посылка доставлена. Ох, не будет. Извините, у нас форс-мажор. И, возможно, не только у нас. У всех.

«Меня зовут Шадрин Иван Гордеевич. Мне шестьдесят два года, и я по-прежнему существую».

Эти слова (менялся только возраст), проснувшись, он мысленно произносил каждое утро на протяжении последних без малого тридцати лет. С тех самых пор, когда после взрыва, разнесшего к чертовой матери все его прошлое, настоящее и будущее, Иван обнаружил себя и Леню Максимчука в зимней дальневосточной тайге практически без средств выживания. А уж потом, когда выжить все-таки удалось, понял, что в этом мире их как бы не существует. Во всяком случае, официально. И, что было особенно трудно осознать, никогда не существовало. Леня был ранен. Один из обломков ракеты, которые огненными метеорами падали вокруг и, остывая, бессильно шипели в снегу, почти нашел возможность прервать молодую жизнь капитана госбезопасности Леонида Святославовича Максимчука, и, если бы тот, убегая, вовремя не споткнулся о невидимую под снегом валежину, тем самым отклонившись на несколько сантиметров от смертельной траектории, сегодня Ивану не пришлось бы свидеться со старым товарищем.

Такие встречи были у них регулярными и даже вроде бы ритуальными.

Когда-то, в самом начале новой жизни в изменившемся мире, Иван и Леонид виделись чуть ли не каждую неделю. Это было необходимо обоим. Хотя бы для того, чтобы напомнить друг другу о том, что все с ними произошедшее и происходящее не плод больного воображения, а самая что ни на есть натуральная реальность. Пусть уже и не та, в которой они родились и прожили первую часть своей жизни. Иван – тридцать три года, а Леонид – двадцать девять лет. Именно в этом возрасте Родина, партия и родная Контора доверили им миссию, важнее которой вряд ли выпадало на долю кого бы то ни было за всю историю человечества. Разве что Христу, но Иван Гордеевич, хоть и был атеистом еще советского разлива, всегда понимал, что подобное сравнение неуместно.

– Проснулся? – дверь отворилась, и в спальню заглянула жена Лида. – Вставай, а то мне скоро убегать. Придется тогда самому завтракать.

– Куда это? – спросил Иван Гордеевич, потягиваясь. – Суббота же сегодня.

– Я тебе еще вчера говорила. Мы с Галкой на выставку идем, в Пушкинский. С утра надо, а то потом очередь набежит – замаешься стоять.

– А, – вспомнил Иван Гордеевич. – Экспрессионисты. Не люблю.

– И об этом мы вчера тоже говорили, – усмехнулась жена. – Давай вставай. Реалист.

И закрыла дверь.

Вовремя закрыла. Иначе наверняка заметила бы, как изменилось его лицо. На короткий, почти неуловимый миг (навыки владения собой, полученные на службе в КГБ, оставались с человеком на всю жизнь), но все же достаточный для жены, прожившей с мужем двадцать восемь лет. Ерунда, конечно. Спроси Лида заботливо, что случилось, он бы искусно сделал вид, что не знает, о чем она говорит. А она бы сделала вид, что ему поверила. Так и ходили бы каждый со своим видом до вечера. И потом все равно пришлось бы выдумывать по-настоящему правдоподобную версию. К примеру, что слово «реалист» неожиданно вызвало у него неприятную ассоциацию (и это чистая правда!). Только вот в связи с чем… Ага! Что-нибудь про давным-давно позабытую вражду между реалистами и гимназистами – учениками дореволюционных реальных училищ и гимназий, описанную еще у Вениамина Каверина в «Двух капитанах». Или это было у Валентина Катаева в «Хуторке в степи»? Неважно. Лида поймет. Она, в данном контексте, со своим филологическим образованием выступает, ясное дело, как гимназистка. Почти дворянка, можно сказать. Невольно указавшая мужу на его рабоче-крестьянское происхождение. Хе-хе. Пусть вспомнит, что ее муж тоже временами бывает весьма тонкой и впечатлительной натурой. Особенно с утра и до завтрака. В любом случае узнать истинную причину его реакции на «реалиста» Лида не должна. Ни при каких обстоятельствах.

Тридцать лет назад им с Леней Максимчуком пришлось выдумать себе прошлое. Да такое, чтобы ни у кого, включая коллег из Конторы, не возникло ни малейших сомнений в его истинности. Да, поработали они как следует, вспомнили и применили на практике все, чему их так тщательно учили в Высшей школе КГБ имени Ф. Э. Дзержинского. Особенно много пришлось повозиться со шлифовкой мелочей, на которых чаще всего и палятся агенты. Ничего, соорудили в конце концов две шикарные крепкие легенды, подтвержденные безупречными документами, и начали новую жизнь. Ну ладно, почти безупречными. Но обо всем этом, как выяснилось, не стоило особо беспокоиться. Через четыре года грянул 1991-й, «великий и нерушимый» Советский Союз развалился, словно детский замок из кубиков, на который случайно наступила нога нетрезвого отца, и всем на все стало наплевать. А потом появились новые документы, абсолютно подлинные, потому что хотя и делались на основе поддельных, но выдавались уже официальными органами власти, а соответствующие данные раз и навсегда заносились в официальные же базы данных. А значит, имели полную и настоящую силу – не подкопаешься.

Как бы то ни было, никто в этом мире, кроме Лени Максимчука, не был знаком с истинной биографией Ивана Гордеевича Шадрина. Включая любимую жену Лиду и не менее любимую, хотя и без меры своенравную дочь Олю. И хорошо, что не был. Потому что, вздумай они с Леней рассказать кому-нибудь о том, как обстоят дела с их биографиями на самом деле, слыть бы им тронутыми умом чудаками до конца жизни. В лучшем случае. На Руси беззлобно и даже с симпатией относятся к тем, кто любит ради красного словца приврать, озвучить невероятную байку, прихвастнуть. Но совсем иное отношение к тем, кто пытается сочинить себе новую жизнь, убедить хорошо знающих тебя людей в том, что ты не тот, кто есть на самом деле, а какой-то другой, таинственный человек с таинственным прошлым (настолько таинственным, что о нем и поведать толком нельзя – сведения, мол, секретные). Проще говоря, не любят на Руси самозванцев. Очень не любят. Говорят, в стародавние времена, если человека уличали в подобном, то и пришибить до смерти могли. А не присваивай себе не свою жизнь, не носи личину, будь собой!