Виктор Гюго - Возмездие. Поэма

Избавил джунгли от гнусного обмана,

Сказав макаке: «Ты – лишь обезьяна!»

Он – гнусный и убогий, законченная мразь!

И править будет этот понарошку князь?

Ведь оскорбляет небеса скипетр его порой,

Но милостию Божьей явился злой король!

И этот оборванец, что титул свой достал

С зачатием внебрачным и влез на пьедистал,

Подонок с эшафота, случайное дитя,

В чьем имени обман и ложь, сплелися не шутя,

Богема на смешеньи коварства или чванства,

Такой чужак войдет в кровь королей Браганса?

В домах Востока, Австрии найдется много мест! —

Благодаря обману, твердя: «Is pater est»,

Он закричит: Я – сам Бурбон (иль Бонапарт),

Цинично руки положив на стопку карт,

И скажет: это всё моё и я – герой войны!

Но верных нет ему солдат, бойцов его страны,

Что Курциусу возвратят монарха в воска мир!

Когда скажу я: негодяй! Мне эхо вторит: Cир!

Что! Этот вот, мужик, он – Франции король?

Кому оковы на ногах – прекраснейшая роль,

Гнить в трюме или же в тюрьме, ему там в самый раз!

Его Величество – томпак, фальшивый этот князь,

Ужасный, кровожадный, страна у ног его.

Он – император Франции? Величество его?

Он крутит ус свой мерзкий, не ведая того,

Что от лихих пощечин зардеется лицо,

И вот Сен-Клу покинув, как скомканный листок,

Он попадет в канаву и засорится сток.

– Мир! – говорят кретины. Окончен сей урок.

Три сотые от Бога! Мандрен – его пророк.

Он выбран был народом и царствует. Итак,

Понятно, что бесчестие – свершившийся факт.

Но кто голосовал? Кто урну там держал?

И кто средь ночи выборов на это всё взирал?

Где ж был закон в водовороте сброда?

Где ж наша нация? И где свобода?

Он выбран был!

Стадо, ведомое к пастбищу страхом

Между охранником и монахом,

Вы, полные ужаса! Чтоб Вас сожрать,

Ваш дом и леса, и ухоженный сад,

Люцерны стога и яблочный сидр,

Все время работают челюсти гидры,

Вы ждете законности, добрые люди,

Что в Ваших домах Божья воля пребудет?

Там души, погрязшие в золоте подлом,

И мэры на выборы тянут упорно;

Кюре и служаки кричат с аналоя,

И демона славят без сна и покоя.

Кто вас разгневал, как пламя полено?

Купцы, чьи балансы колеблются нервно?

Согбенные старцы, угрюмые слуги,

Разносят которые жуткие слухи,

Роковая трибуна и зловещая пресса;

Фат, сеющий страхи, исчадие беса?

Вольнодумцы, кутилы, фанаты, кричите,

Вы почти в преисподней, прошу – не молчите!

Эти парни собрали в единую кучу,

И мессы, и оргии, и страшную бучу,

Спасенье небес и интрижку с простушкой;

И спины, что кланяются колотушке;

Австрияк эшафотов созерцатели вечные,

И с пустым кошельком, аферисты беспечные;

Инвалиды и львы, обращенные в псину,

Идиоты, что гнут перед ним свою спину,

Вы, Панургово стадо, он – ловец ваших душ

Чудесами, где правит волшебник Картуш;

Вы – писаки бумаг и капустовы слуги,

Вы во Францию верите ль? Что с вами будет?

Разве это народ? Нет у вас, господа,

Права выбрать властителя. Куча скота!

Права этого, знайте же, псины Мопа! —

Сам французский народ не имеет пока.

Правду в грязь не уронишь, и как ты ни мажь,

Свобода – не тряпка для мелких продаж,

Что брошена в кучу дешевой торговке.

Когда для народа готова веревка,

Есть право иным – оставаться собой,

Ведь есть у нас шанс управляться судьбой,

Тогда, не страшась этих бестий безликих,

И худший из худших проснется великим.

Вы ж счастье нашли, о, ничтожные твари,

В грязи жить, обмане и ложном угаре,

Навоз обожая с парчовой накидкой,

Что для честных людей превращается в пытку.

Я, с падением других, не хочу быть все ниже.

Чести я не терял. Не посмеют в Париже

Отобрать мое имя, свободу, любовь,

На земле все равно день пробудится вновь.

Невозможно пленить миллионы рабов.

Я свободен. Так учит Катон. И никто

Не повержен, пока хоть один не упал,

В нем крови отцов непокорный накал,

Добродетель и гордость, история, право

И вся нация с вечно немеркнущей славой—

Всё в душе у него, он согнуться не может.

А для стойкости храма колонна поможет.

Ведь француз – это Франция, римлянин – Рим,

Кто сломает народ – вечно будет гоним!

После сиянья яркого ликующей свободы,

После великих войн великого народа,

Вихрь небывало дикий;

После Маренго славного, что светится на карте,

Тацит назвал бы первым Бонапарта

Среди великих.

И после мессидора, прериаля и фримера,

И стольких предрассудков, гидр, химеры,

Исчезнувших в веках;

Когда трон пламенем объят, а скипетр в пепле,

Бастилия расстреляна, удары молний крепли

На царственных холмах:

Колоссам и гигантам этим вышли сроки,

На Бога осерчавших, как бульдоги,

Он им ответил: Вон!

Республика свободы подобна океану,

Где встретили отцы, как Левиафана,

Наш девяносто третий год,

Затем Дантон, Сен-Жюст и Мирабо, титаны эти,

Сегодня ж Франция, пример столетий,

Рассматривает злобный эмбрион,

Настолько малый, что война, как пародокс,

Где в капле бьется немощный вольвокс

Напротив вибриона!

Позор какой! И Франции сегодня не к лицу,

Знать, кто там нынче фаворит, в Сен-Клу,

Мопа или Морни?

Да, эти сберегли ему порядок и семью.

Один из них уж тащит девок ко двору,

Другому ближе холуи.

Как-то Абд-эль-Кадер в своем застенке

Мужчину узкоглазого приметил,

Кого страна и шут Тролон, заметьте! —

Зовут, меж тем, Наполеоном третьим; —

Он видел подлеца в оконный переплет,

Как стадо верных слуг за ним отныне

Почтительно поклоны оземь бьёт,

Он, этот рыжий человек пустыни,

Султан, под пальмами рожденный,

Хаджи – задумчивый, жестокий,

И спутник красных львов плененный,

Эмир со взглядом темнооким,

Фатальный и решительный герой,

Как привидение в бурнусе белом,

Когда-то прыгал, увлечен резней,

Затем в ночи он падал на колени,

Саджжаду из широкого шатра достав,

Спокойно руки к небу воздымая,

Молился он у придорожных трав,

В них кровь струилась липкая, живая;

Он жажду утолить сумел мечей,

И восседая на горе убитых тел,

Мечтатель пламенный убийственных ночей,

Он созерцать красу небес хотел;

Но повстречав коварный, лживый взгляд,

Он прочитал позор на лбу чужом,

И мусульманин, доблестный солдат—

Кто этот человек? – воскликнул он.

Он сомневался, но ему сказали так:

Смотри же и возьми свой меч, эмир!

Ты видишь маску эту подлую в усах?

Он самый главный среди них бандит.

Ты эти стоны горькие послушай,

Их крик в ушах, как горестный набат,

Он продал дьяволу свою гнилую душу,

И женами, и матерьми проклят;

Он разорвал им сердце беспощадно,

И сделал вдовами, бесславный душегуб,

Он Францию зарезал кровожадно,

Теперь он гложет этот бездыханный труп.

Тогда Хаджи приветствовал его,

Но силою воинственного духа

С повадкой хищника кочевник боевой

С презрением чудовище обнюхал.

«Как я счастлив, что родился в Китае! У меня есть дом, чтобы укрыться, достаточно всего, чтобы поесть и пить. У меня есть все удобства для нормального существования, у меня есть одежда, головные уборы и множество развлечений; по правде говоря, самое большое счастье – это моя доля!»

Есть буржуа, служащие коммерции покорно,

Что ближе даже к Хрису, чем к Младшему Катону,

И ценящие сверх всего лишь ренту и купон,

Держа гарпун на бирже, как будто мушкетон,

Хотя и честные, но из породы толстяков,

И чтят Фалариса за тугость кошельков,

Они и медного быка за золотого держат.

Они голосовали. И завтра же поддержат,

Но если кто-то вдруг напишет откровенно,

С ногами на камине, дымя самозабвенно,

То каждый голосующий рассудит дело так:

Да, эта книга – шок! Чудовищный бардак!

Да, по какому праву вот этот индивид

Напал на Бонапарта, я на него сердит.

Да, он, конечно, нищий. К чему ж такой памфлет?

Он прав, у Бонапарта Закона, Бога нет,

Да, он – клятвопреступник, грабитель и бандит,

И армия корсаров политику вершит,

Он выгнал высших судей, помощников прогнал

И принцам Орлеанским он в ренте отказал,

Он худший из злодеев, зачем же так кричать?