Роман Злотников - Русские сказки

К исходу недели стало ясно, что тысячи насильно мобилизованных представителей эксплуататорских классов никак не успевают закончить возведение неприступных рубежей обороны, а также то, что и занимать-то их особо некому. Добравшиеся до столицы дезертиры ничуть не горели желанием вновь оказаться на пути наступающей армии. И после полудюжины отчаянных перестрелок между патрулями, имевшими строгий приказ задерживать дезертиров и направлять в резервные полки, дабы хоть немного разбавить необученную массу, и дезертирами, готовыми с оружием в руках отстаивать свое право послать ко всем чертям эту войну, патрульные решили, что с них тоже хватит, и просто перестали возвращаться в казармы. А поскольку в патрули назначали всех, кто умел хоть мало-мальски обращаться с оружием, то и прежде невеликая боеспособность резервных полков окончательно перешла в область чисто гипотетическую. С исчезновением патрулей с улиц старой столицы окончательно исчезло всякое подобие порядка. А потому и сформированные на заводах отряды вооруженной защиты революции, остававшиеся последней надеждой верхушки Комитета, приняли решение отказаться от обороны города, а личный состав отрядов использовать только для поддержания порядка на улицах рабочих кварталов.

Накануне праздника Триединения на Центральный вокзал прибыл рано утром штабной поезд Птоцкого, занятый теперь соратником Срайей. Когда начавшаяся так блестяще, на его неискушенный взгляд, операция, сулившая ему так много, вдруг обернулась чудовищным разгромом, он впал в полную прострацию. Весь первый день вражеского наступления, когда еще оставалась какая-то, пусть очень ограниченная, возможность организовать планомерное отступление хотя бы на некоторых участках, как это удалось сделать соратнику Птоцкому со Вторым корпусом — он хоть и потерял половину состава, но все-таки умудрился отойти к Кастину, сохранившись как боеспособное боевое объединение (впрочем, следовало иметь в виду, что Второй корпус находился в стороне от направления главного удара), — Срайя провел на широком диване салона, свернувшсь калачиком под тремя шинелями и потея от страха. Командиров и политуполномоченных, сумевших в тот день добраться до штаба и прорваться в салон, он встречал с трясущимися губами, по-старушечьи бормоча и жалуясь на ужасную мигрень, которая абсолютно не дает ему подняться с постели и заняться неотложными делами.

— Вы уж давайте, голубчик, послужите делу революции, а я за вас непременно походатайствую перед Центральным бюро, — бормотал он, елозя толстыми, потными пальцами по ладони очередного посетителя.

Как правило, эти посещения заканчивались тем, что очередной командир или политуполномоченный отдергивал руку, брезгливо вытирал ее платком и, после нервного перекура у ступенек салон-вагона, спешно собирал подчиненных, до которых мог дотянуться, и, бросив на произвол судьбы вверенную ему часть или соединение, уходил к Птоцкому. Тот принимал всех, молча выслушивал произносимые срывающимся голосом признания в неверности и ослеплении мнимым постановлением бюро, милостиво оставлял очередному посетителю жизнь, но тут же отправлял его на передовую, утвердив в должности командира того отряда, который он привел. Так что относительные успехи Второго корпуса объяснялись еще и оказавшимся в распоряжении Птоцкого значительным числом боеспособных бойцов и командиров. Однако отошедший к Кастину Второй корпус ничем не мог помочь древней столице, поскольку, во-первых, Кастин находился лишь немного ближе к столице, чем злополучный Коев, правда, к северо-западу от нее в сторону новой столицы, а не к северу, как Коев, а во-вторых, только безумец решился бы в такой ситуации на какие-то наступательные действия. А Птоцкий был кем угодно, но только не безумцем.

На Центральном вокзале соратника Срайю встретили автомобиль и скромный конвой из десятка бойцов и двух сотрудников Особого отдела в черных кожанках. Срайя, выйдя из вагона, облегченно вздохнул и, бормоча:

«Ну, слава богу, добрались», — торопливо направился к автомобилю.

— Давай-ка, голубчик, в городской Комитет. И побыстрее.

Очутившись наконец в городе, который, как ему казалось, находился в надежных руках, и оставив позади, как ему представлялось, все неприятности, Срайя начал тут же прикидывать, как ему вывернуться из этой передряги и свалить всю вину на Птоцкого. Разгром он воспринимал в первую очередь как личную неприятность и именно исходя из этого собирался бороться с его последствиями. Однако через некоторое время он вдруг обратил внимание на то, что машина едет совсем не туда, где находился Комитет.

— А куда это мы едем?

Сидевший рядом особист лишь стиснул зубы, да так, что на скулах выступили желваки.

— Эй, милейший, я к вам обращаюсь? — по-барски раздражительно окликнул его Срайя.

Особист выругался вполголоса и, наклонившись k шоферу, хлопнул того по плечу:

— Ну его к черту, тормози.

Машина резко остановилась. Особист повернулся к «соратнику» и, направив на него дуло барабанника, зло бросил:

— А ну выходи, паскуда.

— Что-о-о? — округлил глаза Срайя.

— А что слышал, ыбло. — И особист ткнул дулом в лицо высокопоставленного пассажира.

Потрясенный Срайя взвизгнул, вывалился из салона автомобиля и, подгоняемый болезненными тычками барабанника, уткнулся носом в какую-то стену. Когда же он повернулся, то увидел, что напротив, в нескольких шагах от него, выстроилась короткая шеренга бойцов. Особист стоял у правого фланга, в его руке белел смятый листок бумаги.

— Что все это значит?

Особист, осклабившись, расправил листок:

— Городской Комитет действия, рассмотрев персональное дело…

У Срайи все поплыло перед глазами. Всю свою сознательную жизнь он прожил в убеждении, что его предназначение — властвовать над людьми. Именно это непонятно откуда взявшееся и на чем основывавшееся убеждение привело скромного помощника аптекаря в подпольный кружок, потом заставило принять предложение жандармской охранки, а еще позже ввело в узкий круг людей, вставших во главе великой страны. Жизнь раз за разом подтверждала его право на власть, вознося его все выше и выше несмотря ни на что. Те, с кем он когда-то начинал в кружке, давно уже сгнили на каторге. Те, кто был завербован жандармами в одно время с ним, либо нашли свою смерть от руки товарищей, либо, благополучно выполнив иудину миссию, отошли от дел и мирно доживали век под чужим именем. А он поднимался все выше и выше по лестнице власти, и вот, когда до вершины ему оставался только один шаг, все рухнуло. Срайя всхлипнул и, пронзительно крича: «Не-е-е-ет!» — бросился бежать по улице. Особист торопливо скомкал последние фразы длинного постановления и скомандовал быстро развернувшимся фронтом к беглецу бойцам: