Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою…

Генералы объезжают войска, и динамики голосом Левитана комментируют происходящее. Над площадью летит «Раз… двай!.. А-а-а-а!» Наконец, смотр войск окончен. Сахаров с адъютантом подъезжают к мавзолею. Он всходит на трибуну и встает по правую руку от Верховного. Александр Павлович чуть придвигается к микрофонам.

Вначале он поздравляет весь народ России с годовщиной первой попытки патриотов взять власть в стране. Потом говорит о нынешнем положении в мире.

— Наша Родина идет вперед уверенно и спокойно, точно могучий корабль разрезает волны бурного океана. И нет таких сил, что свернули бы нас с выбранного пути. Мы показали всему миру, что бывает с врагами нашего Отечества, когда миллионы патриотов берутся за оружие. Подлые наймиты плутократов в бессильной злобе потрясали кулаками, стремясь задавить, уничтожить вольную и могучую Россию. Где они теперь?

Я невольно расправляю плечи. Да, мы раздавили жидовскую гадину в Англии, Франции, Польше, Румынии, Турции, Китае. Мне есть что вспомнить. Как начиналась эта война, когда укрепления на Сунгари и КВЖД захлебывались в крови, когда погибал, но не сдавался Тихоокеанский флот, когда мы рвались через выжженную солнцем пустыню, мечтая о глотке воды больше, чем о жизни. Как война продолжалась, когда наши полки сражались, ломая врагам хребты, и платя за победу самой дорогой ценой на свете — своей кровью и дыханием. И как она кончалась, когда мы давили гусеницами японцев и англичан, когда при виде одного танка с молнией на броне сдавались десятки французов и сотни китайцев, когда мы мчались вперед, обгоняя бегущего врага, ротами принимая капитуляции дивизий…

— Но еще остались в мире те, кто точит свой нож, готовясь вонзить его нам в спину. От имени всей России, от имени всего нашего народа, от Вашего имени, братья и сестры, я говорю им: «Не выйдет!» Никогда не будет по вашему, господа. Чтобы остановить вас, мы не остановимся ни перед чем и, если нас к этому принудят, мы снова поднимем винтовки, встанем к орудиям, сядем в бронированные чрева танков и кабины самолетов, поднимем флаги на наших кораблях. И тогда — тогда берегитесь, ибо мы не дадим вам пощады!

Правильно! Так и надо! Позови меня, соратник, я им всем покажу!

— Парад, смирно! К торжественному маршу… — гремит голос Сахарова.

Над площадью взвивается бессмертная «Славянка» и, чеканя шаг, по булыжникам шагают войска. Левитан сообщает о каждой части, чем прославилась и кто командует. Но вот прошли последние стрелки, проскакали последние казаки. Гром марша сменяется зловещей барабанной дробью. И на площадь выходят солдаты, несущие в руках знамена поверженных противников. Шеренга за шеренгой они подходят к мавзолею и швыряют их к подножию, к ногам Корнилова и Кутепова. Свидетели былой славы захватчиков и насильников, бандитов и поработителей грязными тряпками лежат у всех на виду. Под этими знаменами вы ликовали под Смоленском и Севастополем, на Альме и в Китае — и вот достойный конец!

Красную площадь заполнила техника. Орудия на тягачах, орудия на грузовиках, грузовики и бронетранспортеры мотострелков. И танки — целое море танков!

— Вот они — наши славные броневые машины! — грохочет из динамиков Левитан. — Это те, кто раз и навсегда поставил точку в агрессивных планах японцев и поляков, французов и англичан!

Ну, это ты, соратник, приврал. Были бы у меня эти «ЛК» под Бэйпином, я бы и не обгорел. Да и во Франции малость другие машины были.

— Впереди колонны идет танк георгиевского кавалера, генерал-майора Махрова! Он командовал нашими славными машинами, когда Союз крушил военщину Франции!

Алексей Михайлович здесь? Надо будет отыскать его…

— Вот мимо мавзолея проходит танк Героя России, подпоручика Айзенштайна. — Он пришел в армию добровольцем, сражался в Манчжурии и Великой Монголии. Во время штурма Бэйпина он горел в танке, но выжил, и после госпиталя вернулся в свою часть.

Айзенштайн? И даже не позвонил! Встречу — задам ему по первое число!

Но вот прогрохотали последние танки. А гул между тем нарастает. А, вон оно что: низко-низко над площадью идут самолеты. С ревом проносятся детища Мессершмитта, ровно гудят моторами истребители Хейнкеля, Микояна, Картвели.

— Эскадрилью наших соколов возглавляет Герой России подполковник Покрышкин. На его счету 142 сбитых самолета и более 300, уничтоженных на земле.

Я уже почти не слышу голос Левитана. Над площадью проходят бомбардировщики. Первыми идут штурмовики, затем пикировщики… Не может быть! С натужным ревом над головами проходят дальние бомберы. Левитан почти кричит от восхищения:

— Это — ударная мощь нашего Союза! Сводный полк дальней бомбардировочной авиации возглавляет машина, которую пилотирует Герой России, кавалер высших орденов Союза, полковник Российских ВВС, полковник Люфтваффе Макс Шрамм. Его машину помнит небо Испании и Маньчжурские поля, суровые волны Тихого океана и огненный зенит Британии!

Я от всей души кричу «Ур-а-а!». Молоток Макс, так держать! Где ж Вас всех искать-то после парада? Ну да ничего, найду с Божьей помощью. Я хочу выпить с Вами, друзья: за Родину, за Верховного и за всех тех, кто своим трудом, потом и кровью создает этот прекрасный, новый мир!

Никогда не думал, что на свете бывает так холодно. Насколько я помню, в Германии так не бывает, в Британии — тем более. Просто жутко становится. В бараках тепло. И после двенадцатичасового рабочего дня попасть туда считается за счастье. Но сначала — построение, вечерняя молитва, обязательное пение псалмов. Кормят скудно. Как правило треской в трёх видах и сухарями. Чтобы не было цинги поят противныи до невозможности зелёным настоем из еловой хвои. Но пьём. Иначе не выжить. Да ещё полярная ночь и метели… Не мог себе даже представить, что есть места, где зимой не бывает не то что солнца, а даже рассвета. Хорошо ещё, что мне с работой повезло, пусть и в штольне, но зато чистая. Учёт я веду. Добытой лагерниками продукции. Рубят кирками и кайлами никелевую руду. Над входом в шахту висит здоровенный плакат, написанный кем-то из грешников: «Всё для Фронта, всё — для Победы». Вот и стараются. Долбят камень с зелёными прожилками. Чистый никель придаёт несокрушимую прочность броне. И работают. Без выходных и празников, с утра до вечера. Контингент у нас разный. Есть и русские, есть французы, поляки, много и британцев. Последние — очень немногие уцелевшие из летнего конвоя. Я — наособицу. Меня все сторонятся. Я ведь немец. Да ещё и грешник, а не зэк. Никто не может подтвердить, что я был пилотом и дрался за Британию. Наоборот, считают меня лгуном, и что я скрываю прошлую службу в Рейхе. Вначале даже пытались убить, но спасли монахи, как ни странно. А сегодня объявили новость: обещают на Новый Год дать целые сутки отдыха. Не верится просто, после того, что я видел…