Тимофей Печёрин - Железная поступь свободы

Вот только ситуацию это не спасло ни на йоту.

Участники отряда возроптали — немедленно вспомнив о тяжелых условиях существования, об отсутствии элементарных благ цивилизации, о скудной (и нередко нерегулярной) кормежке. Шквал этих упреков обрушился на командира, как будто именно Ларгос был виноват в тяжелой участи своих бойцов. Как будто по его вине (а не до присоединения к отряду) они были лишены вышеупомянутых благ.

Остаток дня прошел в бессмысленных перебранках — пока наконец Ларгос не объявил о своем решении. Он сообщил, что любой желающий волен в любой момент покинуть отряд и идти на все четыре стороны. Хоть под властную руку дель Гадо с его штатовскими патронами — а хоть и к дьяволу в пасть.

Генерал напомнил, что участие в отряде — дело сугубо добровольное, что он сам никого не принуждал и под дулами к себе не вел. Что те, кто совсем недавно считались его верными соратниками, сами и по собственной воле пришли в отряд. Проще говоря — сами напросились. И коли уж он, Ларгос, не особенно возражал против их принятия — он тем более не будет препятствовать уходу. В конце концов, в таком деле, как нажимание на курок, незаменимых точно не бывает.

В итоге с Генералом осталось лишь несколько человек — тоже бывшие военные, судя по выправке. Остальные (примерно девять из десяти бойцов отряда) отправились к ближайшему лагерю для раздачи гуманитарной помощи. Ушел и Пако — невольно поддавшись общему настроению.

Вышеупомянутые лагеря были организованы под эгидой ООН вскоре после прихода к власти дель Гадо. Предназначались они вроде бы для благородной цели — помощи гражданам Маньяды, страдающим от голода и болезней. Вот только сколь либо заметно облегчить их участь эти лагеря были не в силах.

Положение народа Маньяды становилось день ото дня все более бедственным, к лагерям тянулись все новые толпы страждущих; подачек же, выделяемых ООН, просто не могло хватить на всех. Многие из маньядцев, ставших беженцами в своей стране, даже поселялись подле лагерей гуманитарной миссии. Так что лишь редкий лагерь не был окружен целыми импровизированными поселениями — из палаток и собранных наспех лачуг.

Но в тот день, что удивительно, ни палаток, ни лачуг не было, но бывшие соратники Ларгоса не придали этому значения. Они не знали о проведенной накануне зачистке… а также о трупах — сожженных либо сваленных в ближайшую реку. Равно как и о людях — что провели вышеназванную зачистку и готовились провести еще одну.

Бывшие повстанцы шли покорно и не раздумывая — точно бараны на бойню, а вовсе не разумные существа. Вереницей проходили они через единственные ворота лагеря — за которыми оказывались в ловушке, наедине отнюдь не с профессионально-заботливыми сотрудниками миссии. Ибо ооновских «тюфяков» заблаговременно выдворили и заменили на других людей. На тех, кто способен был заботиться лишь о самих себе, и тех, кто почитал за верх милосердия контрольный выстрел в голову.

Один за другим повстанцы укладывали на землю оружие, называли свои имена… и сами не замечали, как оказывались в прицеле снайперов и под дулами автоматов. И когда загрохотала стрельба — подавляющее большинство пришедших даже понять ничего не успело.

Кто-то упал, изрешеченный пулями. Кому-то пуля досталась всего одна — пущенная снайпером. Но, так или иначе, скопление людей, пришедших в лагерь, очень скоро превратилось в свалку трупов.

Подручные Пабло Хименеса (а за данный конкретный лагерь отвечали именно они) работали четко и слаженно. Работали, как высококлассные профессионалы — без брака и без промаха. Отрабатывали контракт. И ни один из повстанцев не остался обделенным своей порцией свинца. Другое дело, что даже пули способны были отнять не всякую жизнь.

Для кое-кого даже пули были пустяком — по крайней мере, для человека, пережившего удар ракеты «воздух-земля»…

Тогда-то Пако и понял все — когда выбрался из-под трупов боевых товарищей и уполз вон из лагеря-бойни; когда смотрел, как стремительно затягиваются раны от трех боевых пуль. Пако смотрел — и понимал… понимал истинное предназначение немудрящего амулета Колдуна. И причину, по которой он умудрился выжить после того удара; выжить, в то время как бывшая рядом Ирма погибла. И свое прямо-таки чудесное везение во время вылазок («ни единой царапины») — тоже понял.

Лицо стало совсем мокрым от пота. Пако сидел, привалившись спиной к одинокому дереву; сидел, сжимал рукой каменный бублик и тяжело дышал. Он понял — не только почему, но и для чего остался жить; снова выжил там где простые смертные были обречены.

Пако понял — и был готов использовать это открытие сполна.

Над входом в полицейский участок горел яркий фонарь — словно привлекая ночных гуляк в это не шибко гостеприимное заведение. Пошел на свет и Пако Торрес; не будучи гулякой, он, тем не менее, считал это место наиболее подходящим для себя. Подходящим, правда, не для отдыха, а для исполнения первого пункта своего плана. Проще говоря, Пако почти сразу понял: лучшего места, чтобы найти оружие, в маньядской столице ему не найти.

Не Диего же во второй раз беспокоить?

Дежурный офицер, попивая крепкий кофе из алюминиевой кружки, отвлекся, завидев вошедшего. И расплылся в улыбке — одновременно наглой и насмешливой.

— Сегодня просто… мой день, — произнес он таким же насмешливым голосом, — сам пришел? За-ме-чательно… Что ж, пойдем — я провожу тебя в камеру.

Видимо, внешность у Пако была соответствующая. Заросший, давно не мытый — он казался идеальным «клиентом» полицейского участка. Вот только у бывшего шахтера (а также беженца, крестьянина и повстанца) были совсем другие планы.

— Нет. В камеру я не пойду, — молвил он просто, — лучше дай мне что-нибудь огнестрельное. Пукалку свою… не стоит, а вот дробовик или винтовку…

— А огненной воды тебе не надо? — хмыкнул офицер, вставая из-за стола и протягивая руку к дубинке, — огнестрельное… Пойди проспись… по-хорошему. Не то придется помочь.

— По-хорошему, — повторил вполголоса Пако, — придется помочь… Да, пожалуй, придется помочь.

— Чего ты там бормочешь, забулдыга? — осведомился полицейский с раздражением в голосе.

И в следующее мгновение получил кулаком в ухо.

Пако бил не в полную силу — но у него была тяжелая рука. А полицейский, как видно, изнежился, расслабился на службе в столице. Все-таки жизнь в Сан-Теодоресе — это не существование за городом: не перестрелки с янки и не прогулки по джунглям. Так что от первого же удара дежурный офицер отлетел к стене.

— Сам напросился, — прорычал он, хватаясь за кобуру.

Мозг этого служаки тем временем прокручивал варианты формулировки для рапорта: от «нападения на сотрудника полиции» до «я не я и лошадь не моя».

В последнем случае писать в рапорте следовало, конечно, другими словами. Вот только суть оставалась той же: и данный конкретный сотрудник, и вся полиция сразу, выдвигая подобную версию в качестве официальной, официально же открещивались от найденного подле участка трупа. В конце концов, не в раю живем — в грешном и суровом мире, где люди могут умереть. Причем, как естественным, так и, увы, «искусственным» путем.

Дежурный офицер как раз рассчитывал для Пако на последнее — выпустив в него аж несколько пуль подряд. И почти сразу же пришел в ужас — когда увидел, что незваный ночной гость не думает не то что умирать, но даже шелохнуться. Офицер еще раз, чисто инстинктивно (и в отчаянии) нажал на курок; пистолет ответил лишь бессильным щелчком.

— Повторяю, — терпеливо и спокойно проговорил Пако, — мне нужно оружие, и желательно…

Его дальнейшие слова потонули в нечленораздельном вопле дежурного офицера — который затем бухнулся на колени и принялся скороговоркой читать молитву. Офицер был весьма набожным человеком; в Пако же в тот момент он увидел не больше, не меньше, посланника Преисподней. Потому и молился — дабы прогнать нечистого.

Очень скоро молитва превратилась в истерический плач — достойный скорее женщины, чем мужчины. Хотя куда там: Пако не помнил, чтобы, к примеру, Ирма вела себя подобным образом. О жене Лукаса Мартинеса и говорить было нечего: поведением (а точнее — невозмутимостью) она как две капли воды копировала своего мужа. Наверняка, даже умирала без плача…

Табельный пистолет валялся на полу. Пако не решился ни подобрать его, ни, тем более, пристрелить то жалкое существо, что несколько минут назад было офицером полиции. Бывший шахтер лишь взял один из ключей, что висели на стене, и отправился в арсенал.

Когда он вернулся (разжившись штурмовой винтовкой), дежурный офицер все так же оставался коленопреклоненным. Из всех звуков, что выходили в тот момент из его горла, более-менее членораздельной была всего фраза: «Святая Дева, зачем ты оставила меня?..»