Александр Абердин - Три года в Соединённых Штатах Америки

Часть вторая. Бегство из СССР.

      Как же сладко мне спится в поездах. Мерное покачивание вагона и стук вагонных колёс усыпляют меня чуть ли не моментально, а вот на каждой остановке я просыпаюсь, но не полностью, а лишь пребываю в сладкой дремоте. Едва только поезд снова трогается, я тут же засыпаю до следующей остановки. Да, поездки в поездах, пусть даже длительные, не смотря на множество неудобств, мне нравились всегда. Ещё мне нравится выходить на станциях и полустанках, чтобы купить к столу что-либо в киосках на перроне или ещё лучше с рук у тётечек, приходящих к проходящим поездам, кто с чем. Раньше за это на некоторых станциях милиция гоняла гражданок, но далеко не на всех. Так, если ехать на поезде в Москву, то проезжая берегом Азовского моря, всегда можно купить просто шикарнейших вяленых и копчёных лещей, причём иногда просто громадных с банную шайку. Разумеется не ту, которая круглая, а другую, побольше, овальную и что же за чудо эти азовские лещи. Если через такого леща очистить от чешуи и посмотреть на солнце, то он же, подлец, полупрозрачный, и, светится, словно рубиновый. С пивом такой красавец длиной сантиметров под шестьдесят, просто объеденье, особенно если у тебя имеется к нему свежий белый батон.    Отменное лакомство можно купить и в порту Кавказ, если поехать в Крым с Юга. У-у-у, каких бычков ловят там мальчишки неподалёку от паромной переправы. Размером больше, чем в половину мужской ладони. Не иначе, как их там специально откармливают. Бычков юные рыбаки тут же потрошат и бегом несут своим мамкам, а те немедленно жарят их на примусах, на небольших сковородках, предварительно перемешав с подсоленной мукой так, что получается коричнево-золотистый рыбный коржик. У-ух, какое объеденье! Таких бычков я едал в своём детстве трижды, когда мы всей семьёй ездили на море в Крым, в Алушту, где у нас живёт младший брат деда. Сейчас в порту Кавказ скорее всего бычков жарят в небольших кафешках, а вот в мои зрелые годы, когда развалился Союз, я такой вкуснятины больше не едал, но всё же наверное из-за того, что море засрали так, что в нём кроме медуз уже больше ничего не водилось, да, и те были грязные, словно тропические кочегары.    Зато мне хорошо помнится, как середине девяностых, когда я ещё не забрал родителей в Москву, но часто ездил к ним поездом, то уж не помню на какой станции в вагон садились весёлые, озорные и насмешливые, прелестные красавицы-хохлушки и звонкими голосами предлагали:    - А кому конфеты? Купите конфеты, вкусные, сладкие, просто объеденье! А какие свежие, только что с фабрики своровала!    И я покупал конфеты когда ехал домой, немного, килограммов десять, не больше. Зато когда возвращался в Москву... Вот тогда я набирал их целую сумку размером с хороший чувал. Набирал по полсотни килограммов, из-за чего на вокзал меня всегда приходил встречать мой друг, здоровяк Вася, и эти украинские конфеты, очень вкусные, как сейчас помню, мы потом ели всей нашей весёлой компанией недели две, а когда они заканчивались, то я снова ехал домой. Ещё одно лакомство мы покупали не так давно в Сочи, на рынке, и поэтому я взял с собой в дорогу двадцать бутылок пива и как только проснулся, сразу же выставил его из сумки под столик. Семён Петросян сунул было руку под стол, но я шлёпнул его по ней и с улыбкой сказал:    - Рано, Сеня, рано. Скоро выедем к морю и я дам команду.    Ну, а пока мы не выехали на позиции, то первым делом решили взгреться чайковским. Ох, до чего же я люблю тот, а теперь нынешний, советский вагонный чай! Индийский, со слоном, в маленьких цибиках. Или краснодарский, который ничуть не хуже, а даже ярче, краснее цветом и тоже имеет отличный вкус, куда там до него всяким липтонам в презервативчиках. Поэтому, достав из сумки большую картонную коробку с провизией, я попросил Ниночку, старшего лейтенанта из Москвы, работающую в спецподразделении "Жрецы Оракула", посмотреть, что следует взять из неё на стол, отправился к проводнице. Это был специально подготовленный к моей поездке вагон, и потому миловидная женщина лет сорока, явная куэрнина, широко улыбнулась мне и сразу же стала наливать нам чай в стаканы тонкого стекла, вставленные в мельхиоровые подстаканники с рельефным изображением локомотива, тянущего за собой вагоны. Заварка наливалась из большого заварочного чайника. Верный своим привычкам, я поставил на взятый у проводницы коричневый поднос восемь стаканов чая и понёс их в купе, там уже всё было готово к завтраку. Все мои провожающие неделю назад прилетели из Москвы, а потому вряд ли могли взять в дорогу домашние вкусности, приготовленные женами и матерями.    За завтраком мы немного поговорили о деле. Зелёную тропу мне подготовили, всех, кого нужно предупредили, а на сопредельной стороне моего прибытия ждали провожатые, Игорь, Володя и наш агент в Турции, курд Махмуд Инжевад. Провожатые у меня были отличными ребятами. Они, как и все офицеры КГБ, входившие в подразделение "Жрецы Оракула", прекрасно знали, кто я такой и мне можно было разговаривать с ними совершенно откровенно, но негромко, почти шепотом. Посмотрев на меня так, как мать смотрит на ребёнка, Нина тихо спросила:    - Борис, ты хорошо отработал прыжок с поезда? Учти, там хотя и не слишком высоко, будут сплошь одни только камни сразу за насыпью. Ты сможешь сбежать по откосу вниз?    Капитан Шевцов, сидевший справа от меня, улыбнулся коллеге и тихим, но строгим голосом сказал:    - Нинуля, у Бориса двенадцатая ступень в куэрнинге, а это что-то запредельное. Ты просто не была на тренировочной базе в сентябре и не видела, что он там творил. Для него спрыгнуть на полном ходу с поезда, это, как глазом моргнуть.    Кивнув молодой женщине, Нине было всего двадцать семь лет, я широко улыбнулся и подтвердил слова Николая:    - Да, Ниночка, это так. Мне будет достаточно всего лишь сделать семь шагов и я окажусь на ровном месте, но всё равно очень приятно, что ты за меня переживаешь и волнуешься.    Старший лейтенант Алябьева улыбнулась и сказала:    - Коля, если бы в куэрнинге было тридцать шесть ступеней и Борис стоял на высшей, то я всё равно волновалась бы за него. Он выбрал для себя самый сложный путь для бегства.    - Зато самый демонстративный. - Отозвался Семён - Его побег почти весь поезд сможет увидеть и когда будет нужно, то хоть французы, хоть американцы, сразу же смогут убедиться, что у нас в Союзе ещё не перевелись конченые психи.    - На это я и делаю ставку, Сеня, - сказал я посмеиваясь и, покрутив головой, добавил, - ну, у меня будет немало и других возможностей убедить французскую контрразведку, что Боренька Картузов не дружит с головой и всё, о чём он станет говорить, можно смело делить на восемнадцать. Лишь бы они не стали меня раньше времени принимать всерьёз, но я позабочусь, чтобы у меня было такое паблисити, с которым прямая дорога в дурдом. Или на кладбище. Чокнутые же долго не живут.    Провожатые не стали спорить со мной, да, они и не знали всей моей легенды полностью. Им было лишь известно то, что после того, как Бореньку Картузова, не захотевшего учиться даже в местном политехе, не говоря уже о московских ВУЗах, бросила жена и ушла от него с ребёнком к молодому полковнику КГБ, юноша начал не по-детски бухать и в конце концов, когда его вызвали в военкомат, восемнадцать лет ведь исполнилось, с перепугу, чтобы не служить в армии, решил сбежать из СССР. Ещё эта и без того достаточно острая и пикантная легенда была густо приправлена соусом из того, что юного гения-автомеханика сначала оттёрли от его изобретений и новшеств, а затем не дали ему стать прославленным авто и мотогонщиком. Зато его одноклассник Виктор Батраков, гонявший на его сверхмощном супербайке, изготовленном из новых конструкционных материалов, даже тогда, когда на его мотоцикл ставили шестицилиндровый четырёхтактовый двигатель в два с лишним раза меньшего объёма, принятый в "Мото Гран При 500", обгонял на нём всех, включая такого прославленного гонщика, как англичанин Фил Рид, четырёхкратный чемпион мира в гонках на ста двадцати пяти и двухсотпятидесятикубовых мотоциклах, пилот итальянской команды "MV Agusta". Тем самым он больно ранил сердце Бори Картузова.    Думаю, что такая легенда, полная любовных коллизий, спортивного соперничества и банального жульничества, обязательно понравится западным бульварным газетам. Талантливый юный автомеханик сбегает на Запад потому, что его облапошили и зажали нехорошие дядьки с партбилетами в кармане. При этом отца юноши, Виктора Картузова, также талантливого пилота, не раз вырывавшего победу у "Огненного Метеора", то есть Батрачины, тоже не выпускали за границу, но уже потому, что тот был самым лучшим тест-пилотом завода "Метеор". Это на его регулировках стасемидесятипятисильная, пятисоткубовая версия супербайка "Метеор-1200", под которую Борис Картузов изготовил уникальный двигатель, раскручивавшийся до четырнадцати тысяч оборотов в минуту, Виктор Батраков дрючил всю Европу. Ну, и если учесть, что мне по паспорту было всего восемнадцать лет, а в такие годы даже такие самые прославленные советские разведчики, как Конан Молодый, Рихард Зорге и даже Рудольф Абель не выглядели опасными, то контрразведчикам я и на фиг был нужен в той же Франции.    На роль юного городского партизана-подпольщика я ещё годился, хотя и выглядел слишком взрослым, но только не на роль разведчика. Да, и как носитель государственной тайны я вряд ли мог привлечь к себе внимание любых спецслужб, ведь согласно легенде меня держали вдалеке от завода "Метеор", основы которого я заложил, начиная с тех самых пор, когда на нём стали использовать поликарбон и асфальтеновую смолу. Поэтому, если грамотно, тонко, да, ещё и с пользой для французской полиции, проникнуть на территорию врага, то мне дадут спокойно погонять пару лет на супербайках и гоночных машинах Формулы-1, хорошенько заработать на этом деньжат и перебраться в Америку. Попутно я смогу ликвидировать нескольких мерзавцев и проделав ещё кое-какую работу. В общем рабочий график у меня обещал быть очень плотным, но самое главное я должен был подняться как можно выше в обществе буквально с самого дна и раскрутиться с нуля. Что же, чем сложнее и опаснее задача, тем интереснее её решать. Ну, а пока что я ехал в купе с отличными ребятами, смотрел в окно и ждал, когда же мы доедем до побережья Чёрного моря. В Туапсе я вряд ли смогу купить тот деликатес, которым мечтал угостить друзей.    Наконец поезд добрался до Туапсе и мы увидели море. Небо затянула лёгкая облачность и потому оно не было таким ярким, каким мне хотелось его увидеть. Середина ноября, ничего не поделаешь. Поезд остановился и мы вышли из вагона, чтобы размять ноги и покурить. Как я и предполагал, рыбы никто к поезду не вынес. Ничего, подождём, ведь впереди, до самого Адлера было немало остановок и потому я надеялся на лучшее. Мои ожидания оправдались уже через несколько часов. Во время короткой стоянки в Лоо я, не торгуясь, купил две большие, похожие на громадные ёршики для мытья бутылок, длинные низки вяленой ставриды и три копчёной. Купе, когда я внёс в него этот деликатес, сразу же наполнилось вкусным запахом копчёной рыбы. Мы застелили стол газетой "Труд", выставили на него бутылки с пивом и началось подлинное блаженство. Рыбу мы подвесили на трубках из поликарбона, которые я взял с собой, в проходе и начали с копчёной. Вчера отец специально съездил в одну частную пекарню, в которой наш друг, еврей, пёк замечательные багеты, и купил для нас в дорогу целую дюжину этих длиннющих батонов, для которых я не поленился изготовить специальный, широченный тубус-термос из поликарбона.    Когда я открыл его, то купе наполнилось ещё и запахом горячего хлеба. Кто-то, наверное, скажет, что есть копчёную, жирную ставриду с батоном и запивать сие блюдо отличным жигулёвским пивом это просто смешно и ошибётся. Ой, как сильно ошибётся такой скептик. Вытащив из тубуса один хрустящий, золотистый багет, он был ещё довольно горячим, я разломил его на четыре части, оставив себе и Нине горбушечки. Сноровисто открыв бутылки с пивом для себя и для неё, я оторвал от низки несколько ставридок, головы остались на ней, быстрым движением выпотрошил их от внутренностей и отправил в рот, откусив хвост и положив его на газету, вместе с куском горячего багета. Кушанье было просто неописуемое, особенно когда я глотнул прохладного, в вагоне ещё не топили, пивка. Мы быстро позабыли о всяческих разговорах и просто ели копчёную ставриду с горячим белым хлебом, пили пиво и если говорили что, так просто нахваливая наше яство. Как-то незаметно, исподволь, мы и укатали целую низку копчёной ставриды, четыре багета и двенадцать бутылок отличного, свежайшего пива. После такого роскошного распития пива, я завернул рыбью шелуху в газету и мы, оставив в последних четырёх бутылках по несколько глотков пива, чтобы помыть руки, завернув в обёрточную бумагу остальную рыбу, пошли относить мусор и мыть в туалете руки.    После такого обеда всем сразу же захотелось спать и я завалился на нижней полке, а парни, как истинные джентльмены, полезли наверх. Под мерный стук вагонных колёс я быстро уснул, но часа через три проснулся и вышел в тамбур покурить. Семён вышел вместе со мной, хотя и нисколько не сомневался, что я легко справлюсь с любым хулиганом. Он просто выполнял приказ Юрия Владимировича - умереть самому, но не дать погибнуть мне. Все трое моих сопровождающих хотя и не говорили об этом, именно с такой целью находились со мной в одном купе и были настроены очень решительно. Мне даже порой хотелось сказать им: - "Ребята, ничего не бойтесь. Если будет нужно, то я мгновенно ускорюсь и отведу от вас даже автоматную очередь." Нет, на счёт автоматной очереди я, конечно, малость прибрехнул, но когда ускорялся на полную катушку, то действительно могу отбить рукой пулю, выпущенную из пистолета, изменив направление её полёта. Да, куэрнинг это очень серьёзная штука и он действительно позволяет творить самые настоящие чудеса, вот только выматываешься при этом очень сильно.    Уже ближе к полуночи мы проехали Очамчиру и поезд поехал от моря в сторону Самтредиа. После Гудауты наше купе наполнилось ещё и новогодним запахом мандарин, которых я купил целую корзину. Бросив последний взгляд на море и выбросив в открытое окно окурок, я завалился спать. Утром нас всех ждала самая интересная часть путешествия - проезд на поезде через горы. Не такие уж и высокие, как горы Большого Кавказского хребта, но всё равно красивое и впечатляющее зрелище. Во всяком случае мои спутники во время завтрака куда больше глядели в окно, чем на то, что они едят. Когда мы въехали в Грузию, то после весёлой и жизнерадостной Абхазии меня сразу же поразило мрачное и настороженное настроение грузин. Мджаванадзе был в числе тех первых секретарей, кого сняли с поста за перегибы во внутренней политики республики, партийное чванство и отход от генеральной линии партии. Абхазам было с чего радоваться, ведь им дали самую широкую автономию и ввели в их республике, как в Южной Осетии и Аджарии, новые экономические порядки, а вот грузинское руководство почистили самым основательным образом, наказав в первую очередь за то, что в этих трёх автономиях они повсюду насаждали грузинское руководство.    Испортило грузинам настроение и то, что в Армении ввели свободную экономическую зону, а в их республике нет, да, ещё и поставили во главе республики чужака и к тому же русского. По другому поступить Москва просто не могла. Руководство Советского Союза и так слишком долго закрывало глаза на то, что творится в союзных республиках и не одёргивало их первых секретарей даже в самых вопиющих случаях. Увы, но далеко не в каждой республике у руля стояли такие люди, как Машеров, которого попросили переехать из Минска в Тбилиси. Между тем, когда мы приехали в столицу Грузии, я увидел, что далеко не все грузины мрачны, а поговорив с одним усатым дядькой с мозолистыми руками, услышал от него интересные вещи. Оказывается, из Тбилиси уехало очень много отнюдь не интеллигентов, а всяких цеховиков и прочих подпольных воротил, что не явилось для меня сюрпризом. Зато удивился, когда дядька сказал, что они на Машерова молятся, как на Бога и надеются что он поднимет республику, но не станет грузин заставлять сажать картошку. Ну, на этот счёт я его сразу успокоил, сказав, что Машеров не такой дурак, чтобы заниматься всяческими глупостями.    Купив в киоске сулугуни, мацони и хачапури, мы вернулись в свой вагон и вскоре поезд тронулся, направляясь на юг, в Армению. Наступили последние часы моего пребывания в Советском Союзе. По этому поводу я достал из сумки бутылку отличного армянского коньяка и в обед, в вагоне ресторане, мы её прикончили. До Ленинанакана оставалось ехать всего ничего. Там в поезд сели пограничники, но я не боялся этих молодых парней, солдат и офицеров. Они проверили наши паспорта, улыбнулись мне и пошли дальше. Это тоже были парни из Москвы. Половина пограничников сошла на перрон, а остальные поехали до Еревана, чтобы затем вернуться обратно в Ленинакан. На участке от Ленинакана до Алагеза в некоторых местах железная дорога проходит всего в ста пятидесяти метрах от границы и как раз не доезжая семи километров до этого города мне предстояло сойти с поезда, а пяти пограничникам открыть огонь. Разумеется, хотя пули и будут свистеть у меня над головой, парни обязательно промажут, но зато чуть ли не все пассажиры поезда увидят, как я спрыгнул с поезда на полном ходу и майнул в Турцию.    Начиная от Гори и до самого Тбилиси мы ехали под нудным, мелким дождём, но как только въехали на территорию Армении, небо очистилось от туч и дальше мы ехали при свете яркого солнца. Правда, пейзаж не был слишком живописным, невысокие горы, почти выбеленная солнцем трава и почти полное отсутствие лесов. Пейзаж изредка оживляли сады и виноградники. Почти все дома в Армении были построены из туфа различных цветов, начиная от светло-песочного до почти фиолетового. Многие лома были построены очень красиво, но самыми красивыми зданиями всё же были каменные храмы, многие из которых были украшены резьбой по камню. Поэтому несколько часов я не отрывался от окна. Мы проехали мимо нескольких городов и вскоре поезд замедлил ход и въехал в Ленинакан, где мы стояли почти час. В отличие от Грузии, в Армении царила совсем другая обстановка и на перроне мы увидели не только много киосков, торгующих всем, чем угодно, но и лоточников. У пожилой армянки я сразу же купил две дюжины больших, но очень тонких пирогов с начинкой из зелени и яйца. Со сладким грузинским мацони они были просто объеденье и я с удовольствием слопал целых три пирога. Ужинать мне придётся уже блюдами турецкой кухни, но до того места, где я смогу подсесть к столу, нужно ещё добраться.    Через полчаса после того, как мы выехали из Ленинакана, я остался в купе один. Николай с Ниной пошли в соседний вагон, а Семён вышел в коридор. Перед этим мы тепло попрощались и Нина даже поцеловала меня. Как только они ушли, я сразу же достал вторую сумку и принялся готовиться к предстоящему побегу. Первым делом я переоделся в свой гоночный, защитный кожаный комбинезон вишнёвого цвета. Думаю, что меня в нём будет видно очень хорошо. Мне уже сообщили, что на сопредельной стороне всё тихо и там, где мне предстоит нагло перейти через границу, на сопредельной стороне нет ни души. С той стороны меня страховали мои старые друзья с нашим турецким агентом, а с этой сразу четверо снайперов, готовых снять кого угодно на турецкой стороне огнём из эсвэдешек. Надев на себя гоночный комбинезон и поликарбоновый шлем-интеграл, я быстро собрал три части шеста пятиметровой длины. Он тоже был изготовлен из поликарбона. После этого я надел на себя рюкзак с вещами, взятыми в дорогу и принялся ждать сигнала, поглядывая на швейцарские часы, подаренные мне Георгием Ивановичем. Через тридцать две минуты Семён, увидев через окно маяк, постучал в дверь купе и я немедленно вышел.    Отдав Семёну честь, я бесшумно бросился к тамбуру и, как только оказался там, открыл дверь и принялся собирать шест. На бегу мне будет некогда это делать. Из соседнего вагона в тамбур вышел Николай, которому Нина уже поставила фингал под глазом, так как я наотрез отказался делать это. Хлопнув его рукой по плечу, я встал у открытой двери наизготовку и стал всматриваться в контрольно следовую полосу и заграждение из колючей проволоки. Специально для меня этой ночью в полозе малозаметного заграждения был сделан проход. За триста метров от него был установлен первый сигнальный маяк, блестящая консервная банка, а за сто второй, ещё одна. Сам проход десятиметровой ширины, тоже был обозначен маяками, но уже из сорванных веток полыни. Как только я увидел первый маяк, Николай похлопал меня по плечу и тут же заорал диким голосом:    - Стой, сука! Ты куда это бежать собрался!    Думаю, что через открытую дверь его услышали все пассажиры нашего вагона. Я моментально шагнул вперёд и высунул шест наружу почти полностью, а Николай быстро присоединил к нему оставшуюся треть, состоящую из двух трубок. Как только он упал, навалившись спиной на дверь, ведущую в соседний вагон, я немедленно ускорился, пока что не на максимум, а только в пять раз. Этого уже хватило, чтобы все звуки сделались басовитыми и жутко протяжными. Нет, время не стало идти при этом медленнее. Просто вся моя нервная система, метаболизм, со всеми обменными реакциями, стали работать в пять раз быстрее и втрое сильнее. Мои мысли тоже побежали быстрее, а зрение резко обострилось и потому поезд резко сбросил скорость. Я видел, как метрах в семидесяти от насыпи, на коричневом столбе сидит большой орёл и осматривает окрестности, не появится ли где суслик или заяц, чтобы взлететь, поймать его и слопать. В состоянии ускорения всех функций организма, я мог пересчитать на этой большой и сильной птице все пёрышки и даже увидел, что по желтоватому клюву орла ползёт какое-то насекомое. Поэтому второго маячка, консервной банки из-под венгерского зелёного горошка, повёрнутой донышком к поезду, я ждал долго.    Когда же я увидел её и основательно рассмотрел, то встал поудобнее, наполовину высунулся из поезда, мощно оттолкнулся и прыгнул вперёд по ходу движения, отправив своё тело в плавный и неспешный полёт. Оттолкнулся я очень хорошо и отлетел от поезда метров на пять. Земля, а точнее крупные каменные глыбы, медленно плыли мне навстречу. Уже в полёте я увидел снайпера, устроившегося меж двух больших камней прямо за кустом полыни. Он лежал метрах в тридцати и я никак не мог его зацепить, но пробежать мне придётся прямо перед ним. Снайпер, мужчина лет тридцати, был одним из тех куэрнов-ликвидаторов, которому вскоре придётся отправиться за границу, чтобы исполнить свой долг перед Человечеством. Он внимательно вглядывался через оптический прицел в то, что творилось на сопредельной стороне в его секторе ответственности. Ну, как раз там ничего не творилось. Если с нашей стороны вдоль границы проезжали на машинах или проходили пешком пограничные наряды, не говоря уже о пограничниках, находящихся в секретах и внимательно наблюдающих за тем, чтобы в Советский Союз из Турции не пролезла какая-нибудь вражина, то на сопредельной стороне я, как ни старался, ни увидел ни единой души, кроме Игоря, лежащего за каким-то кустом в трёх километрах от границы и наблюдающего за поездом в мощный импортный бинокль. Буржуй!    Моя нога, обутая в прочную мотобутсу с подошвой из прочнейшего асфальтана с резиново-поликарбоновым наполнителем, соприкоснулась с гранитной глыбой, прочно и уверено встала на неё и я снова оттолкнулся ногой и взлетел в воздух. Как я и говорил об этом Нине, мне понадобилось всего семь длинный прыжков, чтобы я спустился с откоса под острым углом к железнодорожному полотну. Мимоходом я успел снова посмотреть на своего коллегу по палаческому ремеслу, такая уж нам выпала доля, промчался перед ним и, как только соскочил на ровную каменистую почву, вышел из ускорения. Первыми на место вернулись привычные звуки, затем погасло моё серхзоркое зрение, а потом ко мне вернулось обоняние. Попутно я успел сделать с десяток шагов по направлению к проходу через малозаметные заграждения. Мы называли их в десантуре спираль Бруно. Тонкая стальная проволока, разложенная в траве. Не заметишь и так в ней запутаешься, что потом забодаешься её резать штык-ножом, а вот она тебе мигом порежет кожу на сапогах. Когда я бросился с шестом наперевес к проходу, отмеченному маяками из веток полыни, сразу четыре автоматчика открыли по мне из поезда огонь.    Да, парни были просто снайперы. Пули ложились справа, слева и сзади меня и я слышал непрерывный треск коротких автоматных очередей, но бежал к колючке не обращая на выстрелы никакого внимания. За тридцать метров от забора из колючей проволоки я снова ускорился, выбрал место, в которое должен упереться жестом и, набегая на него, мощно оттолкнулся от земли ногами. Мне не нужно было штурмовать какую-то рекордную высоту, ведь высота проволочного заграждения составляла всего каких-то два с половиной метра, но я и не собирался приземляться на контрольно-следовой полосе, Поэтому, перелетая через колючую проволоку, я быстро перебросил его через неё, воткнул тщательно проборонённую землю, а она тут была насыпной, и снова мощно сработал на шесте, на этот раз уже налегая на него руками и вскидывая кверху ноги. Шест мне был больше не нужен и потому, перелетая через второй ряд проволоки, я бросил его на контрольно-следовую полосу и по-кошачьи мягко приземлился на землю, но уже в Турции и тут же вышел из ускорения.    Прозвучало ещё несколько выстрелов напоследок и я, не оборачиваясь назад, стремглав рванулся вперёд. Во избежания международного скандала, как это так, советские пограничники убили человека на сопредельной территории, погранцам только и оставалось, что во весь голос материть прыгуна с шестом. Поезд при этом даже не притормозил. Не думаю, что среди его пассажиров найдётся хоть один человек, который захочет повторить то, что я только что сделал. Да, и зачем? Ведь можно же просто пойти в любое посольство, накатать заяву и пока весь западный мир пребывает в эйфории по поводу массового бегства советских людей, получить разрешение на въезд в какую-нибудь Гермундию, продать всё барахло, накупить золота или поменять рубли по коммерческому курсу на доллары, пять целковых за один зелёный бакс, и свалить из Союза тихо, мирно и культурно. Зачем рисковать головой? По этому прыгуну с шестом пограничники промазали, а ведь другого могут и изрешетить пулями. Ну, а раз так, то я был совершенно спокоен и бежал посмеиваясь.    А ещё я радовался тому, что у турок совсем по другому обустроена граница. Тот, кто думает, будто турки последние балбесы, раз их пограничники не ходят дозором вдоль своей границы, ничего не знает об их армии. В принципе та ситуация, которую описал в своей песне Высоцкий, когда пел, что на "нейтральной полосе цветы, необычайной красоты" и на ней встретились два капитана, русский и турецкий, решившие нарвать их для своих невест, совершенно нереальна. Фиг ты найдёшь вблизи границы хоть одного юзбаши. Максимум, кого можно тут встретить, так это баскавуса - главного сержанта, командира небольшого опорного пункта с отделением солдат. Турецкая погранзона глубоко эшелонирована и настоящая граница у них начинается только на удалении в пятнадцать, двадцать километров, где на каждой дороге стоят блокпосты. Вот там можно встретить тегмена - лейтенанта турецкой армии. Всего же погранзона имеет в ширину до двухсот километров. Поэтому и город Карс, куда я должен был направиться уже этим вечером, был пограничным. Для меня поднесли к границы и одежду турецкого крестьянина, и даже краску для волос на голове и физиономии, чтобы я мог полностью преобразиться и с фальшивыми турецкими документами въехать на повозке в этот город так, словно возвращаюсь в дом к своему дяди с хворостом и плавником, собранным в нескольких десятках километром от города на берегу реки Карс.    Согласно легенде, на первом этапе инфильтрации я был двадцатитрёхлетним парнем по имени Яшар Мешхед, жившим в Германии, в городе Франкфурте-на-Майне, с десятилетнего возраста и потому плохо говорившем по-турецки. Для того, чтобы отдать долг родине - отслужить два года в армии, закончив институт, я приехал в Турцию, в родной город отца - Трабзон. По приезду в Трабзон три дня назад, я сразу же отправился в гости к дяде Махмуду Инжеваду, человеку довольно состоятельному, владеющему тремя грузовиками "Мерседес" и имеющему свою собственную автотранспортную компанию. Ещё у моего дяди имелся старенький армейский джип "Виллис". Приехав к дяде ближе к ночи вместе с двумя друзьями отца, мы рано утром поехали на реку, чтобы заготовить дров на всю зиму. Пока нас не было, дядина жена, тоже советская разведчица, должна была растрезвонить чуть ли не на весь Карс, какой умница её племянник Яшар, приехавший в Турцию из Германии, чтобы отслужить в армии, как это положено всякому мужчине.    Уже одного этого вполне хватало, чтобы замазать глаза любому турецкому контрразведчику. Как и в моё время, в семидесятые годы в Турции тоже считали мужчиной только того парня, который был либо женат и имел детей, либо отслужил в армии, а потому с такой легендой я мог ничего не бояться. К тому же в Карс я приехал из Трабзона на дядиной машине. Отбежав от дороги метров на триста, я остановился и посмотрел вслед уходящему поезду. Всё, я находился на вражеской территории, а тут ухо нужно держать востро. Поэтому, быстро скинув рюкзак, я достал из него просторные штаны цвета хаки и такую же куртку, снял шлем и надел их поверх мотокомбинезона. Теперь я был не так заметен с воздуха. Забросив рюкзак за спину, я побежал к тому месту, где меня поджидал Игорь и уже через несколько минут смог обнять его. Он находился в Турции вместе с Володей уже больше месяца и добирался до Трабзона морем, сначала на подводной лодке, а потом ночью, вплавь. Этот способ инфильтрации считался одним из самых безопасных, хотя и требовал отличной физической подготовки, но для куэрна восьмой ступени проплыть пятнадцать километров - пара пустяков.    Игорь принёс мне одежду, причём не турецкую, а немецкую, а если точнее, американскую - потёртые джинсы, ковбойку и чёрную куртку-пилот на меху, причём настоящую, лётную. Мой друг был одет точно так же. Документы на имя Яшара Мешхеда, паспорт гражданина ФРГ и водительские права, лежали у меня в нагрудном кармане. Сложив вещи в две сумки, мы быстро пошли вглубь территории и вскоре добрались до "Виллиса". Только тогда, когда мы забросили в джип сумки и сели в него, я облегчённо вздохнул. Теперь нам нужно было быстро пересечь Карское плоскогорье и доехать до реки Карс. Игорь уже бывал здесь несколько раз и потому, едва только сев за руль, помчался на стареньком, но ещё крепком "Виллисе" между холмов. По пути нам пришлось объехать стороной небольшой турецкий городок и через три с половиной часа мы были на месте. Махмуд и Володя загрузили доверху хворостом и плавником большой грузовик и, поджидая нас, приготовили немудрёный ужин из жареного мяса, сыра, лепёшек и айрана. Поужинав, вы легли спать прямо под открытым небом на вязанках хвороста, накрытых брезентом и на случай дождя укрылись вторым куском брезентухи.    Благодаря помощи Махмуда, инфильтрация прошла без сучка и задоринки. Этот сорокалетний мужчина работал в Турции уже двенадцать лет. Его жена Алия, как и он сам, тоже была кудчанкой из Тбилиси. Махмуд познакомился с ней в разведшколе и они через две недели поженились, а ещё через три года въехали на территорию Турции, но уже не как курды, а как турецкая супружеская пара. Перед этим Махмуд и Алия три года прожили в Западной Германии, где он работал автомехаником и, скопив денег на покупку двух грузовиков, переехал в Турцию, в Карс, на родину предков. Лёжа на валежнике и глядя на звёзды, мы долго разговаривали. Махмуд ещё почти год назад получил из Москвы новые директивы, в которых ему, как руководителю целой разведывательной сети, активно сотрудничавшей с молодёжными коммунистическими группировками, было приказано немедленно свести их активную политическую деятельность внутри страны к нулю с одной единственной целью - сохранить жизнь молодым революционерам. Ему предписывалось поощрять их к выезду за рубеж, особенно во Францию и Германию для того, чтобы там учиться, получать высшее образование и как можно глубже проникаться коммунистической идеологией.    На эти цели Советский Союз выделял немалые деньги и поэтому многие молодые турки, которые должны были погибнуть в семьдесят втором году, остались живы и теперь учились во Франции и Германии, создавали там студенческие коммуны и с большим интересом присматривались к тому, что происходит в Советском Союзе. Те, кому смерть не грозила, вербовали в "красные" студенты других юношей и девушек, говоря им, что Советский Союз обязательно победит капитализм его же оружием - рыночной экономикой, но только не дикой, а цивилизованной, плановой, которая не допустит финансовых и экономических кризисов и станет залогом процветания всех людей в государстве, а не будет обогащать кучку капиталистов и олигархов. Насколько я был в курсе событий, молодые немцы и французы, тоже исповедующие левые взгляды, просто ошалели, услышав такое из уст молодых турок и турчанок, которые к тому же ратовали за светскую Турцию, только мирную, а не милитаризированную. Молодых смутьянов, особенно французов, хорошо помнящих жаркую весну шестьдесят восьмого года, тонко срежиссированную ЦРУ, больше всего поражало то, что молодые турецкие коммунисты, в основном выходцы из бедных рабочих семей, были ярыми противниками митингов и забастовок и призывали всех бороться с капитализмом в аудиториях, получая знания.    От того, что молодые турецкие коммунисты, уехав в Западную Европу заявляли, что они мечтают видеть Турцию экономически развитой страной с мощной национальной индустрией, в которой не будет бедных и при этом не призывали к борьбе против богатых, оторопели даже "Серые волки", когда узнали, что молодые члены Коммунистической Партии Турции Нового Курса, называют пророка Магомета вторым коммунистом после Иисуса Христа, а ислам - религией социализма, только не прежнего, не учитывающего реалий жизни, а настоящего, с управляемой государством, социально ответственной и потому направленной на благо всех людей, рыночной экономикой. Вместе с тем "красные студенты" были хорошо организованы и к ним было невозможно подобраться просто так, на шармака. К тому же они охотно шли на контакт с европейскими леваками и стремились доказать тем, что убийствами и взрывами капиталистов не победить и что революция может быть иной, и те к ним прислушивались. В общем иностранный отдел КПСС и внешняя разведка времени зря не теряли и теперь, когда имели доступ к материалам целых пяти вариантов будущего, один другого хуже, аналитикам будет гораздо легче выработать такие идеологические доктрины, которые окажутся посильнее, чем "Майн кампф" Гитлера. Что же, я был только рад, что в Политбюро приняли именно такое решение.    Во всяком случае, когда я рассказал Махмуду Инжеваду о том, что курдский вопрос будет благополучно разрешен только тогда, когда с политической карты Земли будут стёрты все границы и курды в местах своего компактного проживания получат все права местного самоуправления, а таких понятий, как Советский Союз, Турция и США, вообще не останется, и что именно на это нацелено Политбюро, но пока что просто не заявляет об своих планах во всеуслышанье, но именно так всё и будет через двадцать, двадцать пять лет. Мухамед не выдержал, выскочил из-под брезента и что-то громко прокричал на курманджи. Не думаю, что таким образом он выражал своё неудовольствие моими словами. Снова забравшись под брезент Махмуд сказал:    - Яшар, мне довелось в детстве целых одиннадцать месяцев жить в свободном Курдистане. Его после войны создал в Северном Иране Сталин, но американцы вынудили его вывести оттуда советские войска и шах Ирана учинил там резню. Наш президент Кази Мухамед был повешен на главной площади в городе Мухабаде, а моя семья была вынуж