Олег Измеров - Ревизор Империи

"Так. В нашей реальности Ленин призывал отступить к нэпу, к вынужденному отступлению к капитализму. Здесь он призывает уже нас отступить к бонапартизму. Нэп свернули ради бонапартизма. И тоже вынужденно. А ради чего свернут бонапартизм?"

— И как долго должно у нас быть такое государство? И не получится так, что этот третий класс просто не захочет уступать своей власти никому?

— А это зависит от того, как будет идти осознание классами своих интересов и целей и рост активности масс. Это стихийно — исторический процесс. Люди должны понять угрозу пассивного, скотского существования ради того, чтобы делать деньги и получать удовольствия. Могу лишь сказать, что подтолкнет их к этому. Это угрозы и насилие со стороны высшей касты, Соединенных Штатов, которые разрушат мечты об умной нации, которая покорит глупую нацию, и угрозы со стороны вашего собственного бизнеса, разрушающего ради наживы природу и нравственную среду общества, которые разрушат либеральные иллюзии об инвесторе, как благодетеле. Выбор у россиян очент простой: либо бросить страну на произвол судьбы и проиграть, либо бороться за то, чтобы стать хозяевами в собственной стране. Готового же рецепта, как действовать потом, как перейти от социального государства к коммунистическому обществу, где свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех, у меня, человека девятнадцатого столетия, нет. Эту задачу придется решать людям двадцать первого века.

"Короче, решайте сами… Ну, а что ты от него хотел? Ленин же не бог и не пророк. Он просто излагает свои личные взгляды на нашу жизнь, так, как он их видит. У него есть теория, он с ее точки зрения и смотрит."

— В общем, — вздохнул Виктор, — у нас тяжелее всего с этим самым осознанием. Отсюда и все беды.

— Так это неудивительно! Многие привычные понятия в ваших условиях становятся с ног на голову. Возьмем, к примеру, национально — освободительные движения. Столетиями врагами украинских трудящихся были польские и российские помещики, а затем и буржуазия этих двух наций. Поэтому борьба за равноправие наций, право на самоопределение вплоть за отделение была и борьбой за возможность строить социальное государство. И мы, большевики, всячески поддерживали эту борьбу. В вашем же мире националисты юго — западной окраины, или, как у вас их зовут, бандерлоги, — это борцы за разрушение социального государства, и ради этого их будет кормить мировой капитал. Столетиями буржуазное государство подавляло личность человека, и борьба за права личности была борьбой за торжество коммунизма. Но в ваших условиях лозунг борьбы за права личности превращен мировым капиталом в лозунг борьбы против социального государства, которое и дает представителям трудящихся классов стать личностью, дает возможность быть грамотным, быть культурно развитым, иметь средства к существованию, заниматься творчеством. Столетиями самые прогрессивные мыслители внушали, что власть должна опираться на разум ученых. Но как в ваших условиях доверять ученым, которые живут и работают на деньги Соединенных Штатов, на гранты, которые идут прямо из‑за рубежа или через частные фонды — посредники в России? Вы должны критически пересмотреть все… А теперь, Виктор Сергеевич, ответьте, пожалуйста мне: вы хотите, чтобы я согласился на предложение Столыпина?

— Нет, Владимир Ильич. Ни в коем случае.

Эти слова у Виктора вырвались сами. Но уже в следующее мгновение он понял, почему он их произнес.

— Почему вы этого не хотите? Вы же за этим сюда прилетели?

— Я понял… Я все понял, Владимир Ильич. Столыпину нужен зицпредседатель. Человек, на которого можно свалить неудачи, массовые жертвы во время войны, репрессии ЧеКа. После войны он выставит вас кровавым тираном и палачом, а сам будет править, такой белый и пушистый.

— Белый и пушистый? Ну что ж, это вполне возможно. Вы подтвердили мои предположения, как и предположения товарищей по партии. Но вы, Виктор Сергеевич, рассуждаете, как инженер, а не как политик. Раз Столыпину нужен человек, на которого нужно свалить вину за поражения, значит, он в себе, как в руководителе государства, не уверен. А человек, в котором нет фанатичной веры в свои силы, в победу, не может выиграть войну, потому что не может заразить этой верой окружающих. А это миллионы жертв, лишних жертв. На одной чаше весов — миллионы жизней, на другой — моя чистая и незапятнанная репутация человека, который мог сохранить эти жизни, но побоялся грязи и крови. Передайте Эмме Германовне: я согласен.

Вернувшись из Цюриха, куда она ездила на телеграф вместе с Надеждой Константиновной, Эмма привезла две корзины еды, чтобы отметить историческое решение. Заодно она поменяла франки на швейцарские. От предложения Виктора поехать вместе и зайти к ювелиру Эмма, вопреки женской логике, решительно отказалась.

— Еще назад надо ехать, надо экономить, сказала она. — В Москве сочтемся. Охраняйте Старика, он теперь первое лицо государства. В доме хоть ружье — пулемет есть.

— Когда и как отъезжаем? Опять дирижаблем?

— Вы с Владимиром Ильичом дирижаблем, мы оформляем все дела и поездом. Встречаемся в Москве.

За ужином поднимали бокалы. Пили привезенный Эммой фандан, вино с терпким, бархатистым и немного необычным вкусом — казалось, в него добавлены апельсины. Оно было легким, градусов десять — двенадцать, но вскоре Виктор почувствовал тяжесть в ногах, и что его клонит ко сну.

"Надрызгался, алкаш", зло подумал он про себя. "Так и мировую революцию проспать можно."

Ильич, наоборот, чрезвычайно разговорился и принялся ругать интеллигенцию.

— А вы знаете, в чем трагедия русской интеллигенции? — спросил он Виктора.

— В том, что быдло ее ненавидит?

— Нет. Вы, похоже, не увлекаетесь философией, и считаете интеллигентом каждого образованного человека. Между тем, к интеллигенции в России могут причислить и человека, умственным трудом не занимающегося, и наоборот — не всякого ученого, врача, писателя назовут интеллигентом. Наша интеллигенция — это, скорее, секта или монашеский орден, круг избранных, которые считают себя носителями высших духовных идеалов, которые стоят над темными массами и бросают им, этим массам, идеи либерализма, как римские патриции серебряную мелочь. Интеллигенты считают, что они и только они — ум, честь и совесть нашей эпохи, они, и только они способны сострадать всем униженным и оскорбленным, и они обязательно должны быть к оппозиции к государству, к церкви, к армии, ко всяким учреждениям общественного устройства. Они живут по своим нравам и устоям и даже внешне стараются выглядеть не так, как все. Они фанатично верят в идеи западного либерализма, и видят в российской власти и вообще в византийских традициях нашего общества абсолютное зло. Вы знаете, они даже переплюнули западных революционеров!