Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Да, тихо, — подтвердил я. И кивнул на его бедро: — Ятаган?

— Ятаган, — нехотя кивнул он. — Уже давно…

— А на лице? Это же от стрелы… Неужели ниггеры начали стрелять из луков?

— Нет, — ответил Вадим и, подавшись вперёд, поднял гальку. Бросил её в воду, и там родился водоворот огня. — Это на перевале Сен-Готард, два месяца назад.

— На том самом? — удивился я. Вадим наклонил голову и добавил:

— Один швейцарец меня не понял. И наше непонимание дошло до последней ступени.

— Он никому об этом не расскажет? — усмехнулся я. Вадим вздохнул:

— Да нет, думаю, он этим хвастается. Я сразу потерял сознание… Олег — ну, Крыгин — меня вытащил.

— Он тоже?.. — начал я, но Вадим не дал мне договорить:

— Все, кто не ушёл с Саней, вместе со мной. Нет, Сергей с Ленкой своей — не знаю, где. И Андрей подался куда-то в Сибирь.

— Вот как… — я испытал некоторое разочарование. Мне хотелось бы узнать, как там Серёжка, а он, оказывается, вообще пропал… — А вы что, сами по себе?

— Нас слишком мало, — покачал головой Вадим. — Мы присоединились к одному отряду… там в основном балканские славяне, но есть и ещё кое-кто. Хорошие ребята, и сражаются хорошо…

— Никто не погиб? — спросил я. Вадим помотал головой, и мы замолчали. Надолго. Море продолжало гореть огнём, и пылающие следы рыб рассекали воду во всех направлениях. На острове было тихо, только в джунглях перекликались птицы и ночные звери.

— Я полтора месяца добирался сюда, — услышал я голос Вадима и медленно повернул голову в его сторону. — Долго, если честно.

— Долго, — согласился я.

— Я пришёл, чтобы просить тебя вернуться к нам, Олег, — сказал Вадим.

— Да, — ответил я. Наверное, он этого не ожидал, потому что недоумённо посмотрел на меня. — Да, — повторил я. — Завтра мы пойдём отсюда вместе, втроём.

— Ты согласен?! — в голове Вадима было изумление пополам с недоверием.

А я прочёл вместо ответа:

— Мы возвратимся из дальних далей —

Стремя в стремя, броня с бронёй.

Помнишь — как в детстве, когда играли

В рыцарей, верных всегда одной?..

И ощутил внезапное чувство… словно встал на место вывихнутый палец, к вывиху которого ты привык и уже не надеялся вправить.

С.Боханцев

Не смей живот сажать на рожон,

Прилюдной славы себе ища!

И раз добыл меча из ножон,

Подставь щита, да ударь ещё!

Аль за спиной твоей не рать,

Аль на груди не кольцо-броня?

А чтоб коню рожна не принять,

Подставь щита да укрой коня!

Хоть конь-огонь да и первый друг,

И как не жаль его, гой-еси,

Когда шеломы трещать вокруг,

Подставь коня, а себя спаси!

Но коль товарищу смерть сулят

Побоища да пожарища —

Простит тебя мать-сыра-земля, -

Подставь себя за товарища!

…Танюшка не спала — полулежала у пригасшего костра и, издалека услышав наши шаги, приподняла голову. Её глаза поблёскивали алыми и зелёными искрами.

— А я вещи собрала, — сказала она.

* * *

Драккар лежал на воде огромной молчаливой рыбой. На нём, конечно, все спали. Только на берегу, у небольшого костерка, сидела знакомая фигура… но я узнал мальчишку только когда он встал нам навстречу. Это был Лаури, и он улыбался.

— Девять месяцев, — сказал он. — Я собирался приплыть за тобой ещё через три, да тут Вадим…

Я пожал его руку, натёртую веслом до каменной мозоли.

— Ты был прав, — весело сказал я. — А я был дурак.

— Мы все частенько ходим в дураках, — заметил Лаури. Вадим с Танюшкой улыбались — даже скорей скалились именно что как дурачки, и я почувствовал: моя собственная физиономия тоже расплывается в глупую улыбку. — Это не так уж страшно.

— До Скалы-то довезёшь? — спросил я, сбрасывая на песок заплечник.

— Не довезу, — отрезал Лаури. — А то ещё по дороге потеряетесь месяца на три. Я вас прямо до Юлии заброшу. А там ведь близко, а, Вадим?

— Близко, — подтвердил он. — Э, постой, а ветра? Зима же…

— Выгребем, — уверенно отрезал Лаури.

И я, глядя на него, вдруг радостно понял: правда.

Выгребем.

Мария Струкова

— Ты меня не предашь?

— Я тебя не предам.

Вам к лицу камуфляж,

словно ночь — городам.

Словно темная ночь,

где огня не добыть.

Никому не помочь,

но нельзя отступить.

Среди русских рабов

и заморских князей

слишком много врагов,

слишком мало друзей.

Знаю — выхода нет,

но оружие есть.

И к лицу вам рассвет,

словно юность и месть.

Кто боец, кто торгаш —

не решать по судам…

…- Ты меня не предашь?

— Я тебя не предам!

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Сегодня утром погиб Юнгвальд. Он был последним из наших баварцев, кто оставался со мной. И лучшим фехтовальщиком из всех, кого я знал.

Впрочем, мы переживём его ненадолго. Нас осталось шестеро — двое парней, четыре девчонки — и нам некуда отступать. Смешно, что мы погибаем на Олимпе — горе богов. Но, во всяком случае, чернокожим не подняться к нашей пещере, пока у нас остаются патроны, а их ещё тридцать два в "дегтяре" Сашки и пять в моём "браунинге". Потом… никакого "потом" у нас не будет.

Вечер, и я пишу эти строки при свете костра. В блокноте моём ещё довольно много чистых листов. Таня спит по другую сторону огня. Я вижу отсюда огни вражеских костров внизу на склоне.

Всё будет кончено завтра. К чему тянуть? Без пищи и воды мы продержимся тут три-четыре дня. Не думаю, что явится помощь — да если и явится, то чернокожих всё равно слишком много… Завтра мы с Сашкой убьём девчонок и пойдём вниз — убивать, а потом умереть. Мы все уже договорились обо всём. Таня сама предложила. Это ужасно, но я знаю, что с ними сделают, если возьмут живыми. А мы всё сделаем быстро. Во всяком случае — не увидим и того, как они будут умирать от жажды, и сами не будем умирать от неё.

Ночь прохладная. Вот чего действительно страшно жаль — так это того, что я не увижу лета. Я так хочу увидеть настоящую зелень на деревьях и ощутить тёплый ветер… Но ничего этого не будет для меня. Если думать про это, то страх пополам с тоской выкручивают внутренности, как мокрую грязную тряпку. Унизительно — так бояться смерти, но я боюсь, хотя я германец и воин.

Или, может быть, это не страх. Почти восемь лет я жил здесь. Больше семи — водил по миру людей, которые мне верили, теряя их и встречая новых… и опять теряя. Это было тяжело, интересно, страшно и увлекательно. Но я так и не смог понять, в чём участвую, кому и зачем это нужно, по каким законам живёт этот мир?

Странно. Это мне едва ли не обидней, чем то, что я завтра — нет, уже сегодня — погибну. Иохим мог бы меня понять. Конечно, мог бы — Иохим, для которого ответы на вопросы были частью жизни… Но Иохим погиб на Пацифиде три года назад, и мы даже не смогли его по-настоящему похоронить.