Николай Андреев - Рыцари Белой мечты (Трилогия)

Вскоре вывели и второго заключённого. Обречённый на смерть адмирал встретил его кивком головы. Пепеляев. Им вдвоём предстояло вместе уйти в вечность…

Разбились на улице на два круга. В центре одного из них шёл Колчак, в центре другого — Пепеляев. Тот беспрестанно бормотал молитвы. Может быть, ещё не потерял надежду на спасение? Или грехи отмаливал? Не только свои, но и своих будущих палачей? Всей страны? Этого никогда не узнать. Колчак вдруг вспомнил, в какой день ему предстояло принять смерть, — "День всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников". За два года до того церковь установила это имя для седьмого февраля. Снова — злая ирония насмешливой судьбы.

"Как странно, Анна Васильевна, — Александр Васильевич надеялся, что любимая почувствует, услышит его последние слова, обращённые к ней. — Именно сегодня мне предстоит исполнить свой последний долг. Я думаю — за что плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за вас — я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не даётся даром, любимая Анна Васильевна".

Колчак высоко поднял голову. Он знал, что идёт на смерть. А воин, настоящий воин, для которого нет большей радости, чем битва, должен с честью, с достоинством, с гордостью принять последний вызов судьбы. Это уже много веков знали люди из Страны Восходящего Солнца, узнал некогда и сам адмирал. Но и другое ему было известно: когда-нибудь снова воссияет над Родиной солнце, и любой шаг может принести свет в Россию хоть на секунду.

Двинулись вдоль набережной замёрзшей реки. Иркутск спал — или, быть может, боялся показаться, даже зажечь огонь в домах, когда за городом слышался треск словно взбесившихся пулемётов, выстрелы, канонада пушек. В город рвались из последних сил обмороженные, голодные, смертельно уставшие каппелевцы. Они надеялись спасти, мечтали сохранить одного-единственного человека, Рыцаря Белой Мечты. Многие помнили, как Колчак обходил ряды солдат, награждая героев георгиевскими крестами. Был тут и один молодой солдат, из сибирских крестьян. Едва Александр Васильевич приколол к шинели бойцы Георгия, как слёзы потекли из глаз героя. Колчак слегка смутился, спросил что-что у ротного. А потом взял ещё один Георгий и приколол его рядом с первым. Тот молодой сибиряк сейчас среди многих и многих шёл на штурм Иркутска…

Конвой завернул в переулок, поднимаясь в гору. Шум недалёкого боя здесь был ещё громче. Конвоиры нервничали. Пусть они потом будут рассказывать, что пламя радости за смерть врага народа согревало их и отгоняло страх. Не было этого. Был просто страх за свою жизнь: "Авось беляки встретят да приголубят пулей или штыком за своего Колчака?" — об этом думали конвойные…

Молитвы Пепеляева стали громче, некоторые слова даже удавалось разобрать. "Спаси и сохрани…Отче…Пресвятая Богородица". Показался пригорок. Смерть близилась, а вместе с нею — вечное небытиё, тьма, что навсегда поглотит души двух человек, которым просто не повезло с союзниками.

Вышли на какую-то поляну, расположенную на пригорке. Был виден вдалеке город, освещённый только-только зажигавшимися огоньками. Может быть, Иркустк, почувствовал, что Рыцарь гибнет, и радовался этому. Или же стенал от горя. Кто знает…

— Займите место на этом холме, — приказал командир конвоя.

Обречённые подчинились.

Главе палачей казалось, что жертвы будто юы стали больше, выше раза в два. Очень высоким чудился ему ту минуту Колчак..

— Прощайте, адмирал, — прошептал читавший до того молитвы Пепеляев.

— Прощайте, — по-военному коротко ответил обречённый Колчак.

Ярко светила полная луна, заливая каким-то сказочным, неземным светом. Лица расстрельной команды казались гротескными масками, слепленными из чуть-чуть подтёкшего воска.

Адмирал выкурил папиросу, милостиво предоставленную ему одним из палачей. Затем спокойной затушил её, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке "смирно".

— Желаете ли, чтобы завязали глаза? — спросил наконец Бурсак, непосредственный начальник расстрельной команды.

— Считаю, что стоит смерть встретить с широко раскрытыми глазами: так проще, — ответил адмирал. Внутренне он уже полностью свыкнулся с мыслью о смерти.

Чудновский, наблюдавший за казнью, шепнул Бурсаку: "Пора".

— Взвод, по врагам революции — пли! — винтовки наизготовку. Но выстрелы палачей обогнал грохот пушек. Тех, кто спешил на помощь своему Рыцарю. Этот звук был последним в его жизни…

Потом сделали ещё два залпа по убитым — для верности. Даже тут боялись тех, кого расстреливали.

— Трупы куда девать? — когда страшное, но давно привычное дело было сделано, спросили "бойцы расстрельной бригады" командира конвоя и коменданта тюрьмы.

— А в реку, — конвоиры не хотели копать могилы для тех, кого-то только что убили. К тому же Бурсак и Чудновский боялись, что "эсеры разболтают, а потом народ повалит на могилу". А так — концы в воду…

Трупы уложили на сани-розвальни и покатили к реке. Прорубь присмотрели загодя: монашки из ближайшего монастыря оттуда воду брали. Подкатили на санях к самой речке. Прежде чем сбросить в прорубь, раздели: а чего добру-то погибать?

А потом…Потом Колчака — головой вперёд, а за ним и Пепеляева. И они поплыли под тонким слоем замёрзшей воды на север. Родная стихия бережно приняла тело адмирала и понесла в знакомые края, в свою полноправную вотчину. Навсегда…

Это потом родилась легенда, будто адмирал лично командовал своим расстрелом.

" Расстрелом офицера должен командовать старший или равный по званию. А так как таких здесь нет, то придётся мне отдавать приказы команде. Товсь! Целься! Пли!"

Есть ещё одна история, связанная со смертью Колчака. Штабной вагон адмирала выставили на постаменте в Иркутске как символ победы над Верховным правителем, как память о "славной войне". Однако никто из решивших поставить этот "монумент" не мог даже представить, что каждое утро у вагона будут лежать живые цветы. Как у могилы, которую так и не получил адмирал. Власти поставили караул у "памятника". Но всё равно цветы появлялись. И тогда вагон приказано было уничтожить. Но с памятью такого совершить не смогли…

* * *

Кирилл Владимирович Сизов закрыл книгу, массируя виски. Все книги, что касались Гражданской войны, не давались этому человеку без сильнейшего душевного трепета. Знаете, каково это, когда чувствуешь: что надо сделать что-то очень важное, что-то способное перевернуть весь мир. А потом ты понимаешь: не сможешь. Не сможешь повернуть течение времени вспять, не сможешь встать в строй плечом к плечу с рыцарями белой мечты. Белые парадные кители, трёхлинейки и маузеры зажаты в грязных руках. И — ни одного патрона. Вместо них — белизна мундиров и ярость в глазах…