Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов

Ещё потом я часто думал, с чем можно было перепутать нашу школу? Или это была просто "ошибка"?

В общем, я лежал на песке ямы для прыжков и не мог пошевелиться. По небу летели какие-то горящие клочья, и я слышал только "у… у… у… у…"

Потом я сел.

Наши ребята и девчонки были разбросаны вокруг. Почти все возились и умом я понимал, что сейчас стоит вопль и крик — но ничего не слышал. Ещё потом я увидел опрокинутый КАМАЗ казаков и тела вокруг него. Хотя не мог этого видеть, и машина, и казаки были за школой.

А совсем потом я понял, что школы нет.

Просто нет. Вместо двухэтажного большого здания была огромная горящая воронка, по краям окаймлённая зубастыми развалинами. На одном из зубцов висел триколор — из кабинета директора. Как раз когда я на него посмотрел, он вспыхнул, затрепетал и сгорел дотла за какие-то две секунды.

Понимаете, мы к той яме даже не смогли подойти. От неё несло жаром, как от костра, ещё шагов за тридцать. Мы хотели подойти. Честное слово, хотели — раскапывать, искать… Но не смогли.

Кто-то сказал, что взорвался газ. (Я как раз начал слышать опять) Мы стояли около этой ямы и вели себя довольно спокойно — помогали тем, кого ударило обломками или ещё чего, физрук по мобильнику пытался куда-то позвонить… А потом мы услышали взрывы вокруг. Много-много…

…Ставрополь бомбили с аэродромов в Грузии. Тут было несколько минут лёту. Но это мы узнали потом. Как и то, что вторая волна атаки — крылатыми ракетами с кораблей, вошедших в Чёрное море — была немного позже, когда мы уже разбежались по домам. А тогда — тогда мы просто понеслись прочь.

Я бежал и орал. Не плакал, а орал — от страха. Это было позорно, позорней некуда, но вокруг взрывалось, рушились дома, я не верил тому, что видел; я бежал и орал. Два раза меня бросало наземь — как будто било огромной мягкой подушкой. Один раз за меня уцепился катающийся по мостовой человек без ног и лица. Я вырвался и побежал дальше.

Я бежал и орал.

Так я и влетел к нам домой.

Мамы и отца не было, всё нараспашку. На полу — побитые стёкла, мебель опрокинута, осколки… Я выскочил в садовую дверь. Тоб, наш пёс, висел на соседском заборе мертвый, посреди огорода была воронка — небольшая, а многоквартирной девятиэтажки, что стояла за ручьём, не было совсем. Там что-то горело и кричали люди. В ручье сидел маленький ребёнок — лет пяти, не поймёшь, девочка, мальчик — сидел и стонал — тяжело, страшно. Лицо, плечи, грудь, спина — всё у него было чёрное, и он то и дело окунался в воду — как-то медленно, как будто играл.

Я шарахнулся обратно. И наткнулся на вбегающую в дом мать…

…Отца мы не нашли. Недалеко от его офиса разгребали завал из десятков горелых машин, и почему-то остававшийся на посту охранник сказал нам, что, когда всё началось, Реузов сразу поехал домой. Я понял всё. Мама, по-моему, тоже. И больше мы про отца не говорили.

Если честно, не знаю, зачем мы выбрались из города. Могли и остаться… Мы сперва хотели идти на север — тоже не знаю, почему. Но там всех заворачивали патрули МЧС. Оказывается, по линии Ростов-на-Дону — Астрахань все пути были перерезаны. Кое-кто всё равно ломился туда, и казаки таких пропускали, но мы повернули на юг. Никто ничего не мог объяснить, мы тащили рюкзак и два чемодана — сперва хотели навьючить на мой мопед, но потом посмотрели на дороги и не стали. Как выяснилось — правильно…

Дома Фальков тоже не было. Развалины. Около них сидел Витька, держа на коленях обожжённые руки. На нас он посмотрел пустыми глазами, и мы уже прошли метров сто, когда я — сам не знаю, почему — поставил чемодан, побежал обратно и, подняв его, потащил с собой. Витька шёл, передвигая ноги и глядя куда-то непонятно куда. Маме я сказал, что он пойдёт с нами, и она молча послушалась.

Я вообще заметил, что она стала слушаться меня. Смешно, но это так.

Из города выбирались десятки тысяч людей. По-моему большинству, как и нам, было некуда идти, никто ничего не понимал — все просто бежали, куда глаза глядят. Мы шли и шли — то с другими людьми, иногда — одни. Разбегались, когда появлялись самолёты. Временами мне казалось, что это затянувшийся кошмар или какой-то фильм о войне. Я — честно — плохо помню дорогу. Где спали, что ели… Знаю только, что в конце концов мы оказались среди каких-то мелких детдомовцев — не старше десяти лет, не меньше сотни — с которыми шли две женщины, пожилая и совсем молодая. Не помню, чтобы мы о чём-то говорили. Но мы выбросили свои вещи, и я поволок на плечах то одного мелкого, то другого. И увидел, что то же самое делает Витька (о котором я думал, что он просто сошёл с ума…). А мама — я и не знал, что она столько умеет! — начала помогать воспитательницам.

Кстати, они и рассказали нам подробно, что к чему. Правда, тогда я не поверил. Это отдавало фантастической книжкой. Этого просто не могло быть в реальности — война, оккупация, капитуляция, трым-трым-трым… Пустые слова без смысла.

Если бы не почти каждый день появлявшиеся над дорогами чужие самолёты…

Старшая из женщин — Ирина Тихоновна — была родом из Упорной. И вела младших детдомовцев туда. Вывозить их было некуда и не на чем. Когда она это поняла, то просто повела всю эту малышню к себе на родину. Не худший выход.

Раньше я с детдомовцами дела не имел. Они оказались без претензий — как видно и в мирное время жили не очень-то хорошо — некапризные, дружные и тихие. Каждый нёс рюкзачок с кое-какой одеждой, одеялом и консервами, пластиковую бутылку для воды. И они почти никогда ничего не просили. Мы с Витькой и Тонькой — это так звали младшую воспиталку — просто шли в хвосте колонны и подсаживали на плечи на какое-то время тех, кто был совсем маленький и видно было, что уставал.

Кажется, я тоже очень-очень устал. Мне вообще думалось, что мы уже много-много недель куда-то идём, идём, и конца этому пути нет. Нам встречалось много людей, но всё это были или такие же беженцы, или бойцы — казаки, ополченцы, военные — торопившиеся по своим делам. Правда совершенно неожиданно Ирину Тихоновну узнал какой-то казачий офицер и написал записку станичному атаману Шевырёву, чтобы помог разместить детдом.

Однажды — не помню, на какой день мы наткнулись на листовки. Их было много вдоль дороги и на дороге. Я подобрал одну.

Не буду говорить, что там оказалось написано. Ирина Тихоновна, неожиданно построжав, сказала своим подопечным:

— Дети, соберите эти бумаги сюда. Все, какие найдёте.

Следующие полчаса мы собирали листовки. Сложили их в кучу в кювете и подожгли. Помню, что какая-то девчонка, держа меня за локоть, спросила еле слышным шепотком:

— Коля, там же неправда написана?

— Неправда, — твёрдо ответил я. Но тем вечером, когда мы укладывались спать, перед моими глазами, стоило их закрыть, всплывали строчки "шапки":