Николай Андреев - Гром победы раздавайся!

А слеза, слеза текла по правой щеке, оставляя за собой влажную тропинку, по которой тут же устремились новые соленые капли… Что ему, отказавшемуся от престола, от власти над Россией, было до военных сводок? Разве важна для отца далекая война, если его лишат шанса повидаться с сыном? Война… Война… Власть… Победа… Все это не стоило радости от детского смеха, невинных шалостей, счастья от единения с семьею. Покинутый Россией, Николай сейчас жалел лишь о том, что не может прижать к себе Аликс, не может пожать руку Алексея, не может обнять дочек. Нет, власть для вчерашнего царя ныне не стоила и единой улыбки родных… Власть… Она слишком много отняла, она была слишком тяжела, и только долг заставлял Николая идти вперед, нести на себе это бремя. Теперь же исполнение этого долга никому не нужно, и Николай может наконец-то обрести покой и счастье. Может? Нет, мог… Но не смог… Алексей…

Раздался жуткий грохот — упал в обморок офицер из конвоя. Менее чем через удар сердца на полу оказался и солдат георгиевского батальона, легко прошедший через горнила боев и отступлений, но не сумевший выдержать происходившей на его глазах драмы.

Щеки Михаила Алексеева блестели, словно звезды на безоблачном небе, — слезы, слезы текли и все не желали остановиться. Только сейчас начальник штаба Ставки начал понимать, ЧТО же они все наделали, но было уже слишком поздно… Поздно…

А вот мысли — мысли Кирилла рвались в небеса, чтобы потом соколами спикировать вниз, в штабы фронтов, на окопы и доты с дзотами, на Стамбул и Софию, на Берлин и Вену, на Неман и Западную Двину. Мир ждал изменений, народы ждали изменений, армии ждали изменений — и Сизов не мог упустить возможность, обмануть эти ожидания. Впереди было еще столько работы…

Шум толпы, приветствовавшей новую власть, раздражал регента: все эти люди будут так же ликовать, если кому-нибудь хватит смелости и упорства все-таки скинуть Романовых с престола. А после — бросят шапки к ногам уже и их сменщиков. А после… А после… А после все будет повторяться вновь и вновь, раз за разом, пока толпа не обретет, наконец, разума. Но последнее, наверное, не случится никогда.

— Как они радуются неизвестному, Михаил Владимирович, боже, как радуются-то! — Кирилл силился перекричать людское море. — Вот так же будут радоваться, если я прикажу расстрелять тысячу, две тысячи, три тысячи людей — за день расстрелять, Михаил Владимирович. Не верите? А зря… Будут ликовать, плакать от счастья — и все потому, что кому-то еще хуже их приходится. А иные просто молча отойдут в сторонку, делая вид, будто их ничто не касается.

Сизов повернул голову к Родзянко: министр-председатель молча смотрел на ликующий народ. Недоверчиво так смотрел, с оттенком брезгливости, со страхом и презрением в глазах. Михаил Владимирович после Петрограда понял: прав Кирилл. Эти будут ликовать, глядя на казнь.

— Люди не меняются, Кирилл Владимирович, они просто порою сбрасывают надоевшие маски, — Родзянко опустил руку. — Думаю, нам пора прорваться через это воинство к штабу.

— Я с вами полностью согласен. Рад, что так быстро мы начали думать об одном и том же. Это поможет, это очень и очень поможет в работе! — Кирилл позволил себе улыбнуться, а потом вновь перевел взгляд на толпу…

А Николай все смотрел и смотрел на Кирилла, и невозможно было понять, осуждает или благословляет бывший самодержец нынешнего регента…

— Это оперетка, у регента нет корней, поэтому недолго длиться представлению, — донесся до Кирилла приглушенный шепот.

Как мог ответить на это регент? Только улыбнуться, широко, от всей души. Разве что пока на лице расцветала улыбка, в глазах разгоралось пламя: предстоял первый настоящий бой за контроль над армией. И сегодня должно было решиться: стать новому режиму кратким фарсом с трагикомичной развязкой — либо же долгой эпопеей с «открытым» финалом.

«Пусть смеются и зубоскалят, пусть! А я просто сделаю то, что должен — и будь что будет», — держа в голове этот славный девиз, Кирилл наконец-то взял слово.

Это совещание штаба было первым в своем роде: регент настоял на присутствии министров, штатских! Сизов хотел, чтобы с этого дня правительство и армия шли рука об руку, напрямую говоря друг другу о своих потребностях, бедах и удачах. Пока, судя по всему, задуманное не получалось вовсе.

Кирилл вглядывался в лица собравшихся. Интересно, что они о нем думают?

Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Какие мысли можно было прочесть в узких, умных, наблюдательных глазах, прятавшихся сейчас за крохотными стеклышками очков? Вряд ли узнаешь: он редко говорил все, что думал, даже боевым товарищам. Некогда сражавшийся под командованием Скобелева в Русско-турецкую, занимавшийся составлением планов развертывания в будущей войне, преподаватель истории русского военного искусства, профессор, сторонник сильной, дееспособной армии — он не видел иного шанса спасения ее, кроме отречения Николая от престола. А теперь, терзаемый одной из многочисленных болезней, уставший, только-только начинающий осознавать все бремя «делателя королей», Михаил Васильевич ушел в себя, внутрь, в размышления и переживания. Или, быть может, уже составлял стратегию взаимоотношений с регентом?

Генерал Гурко, сын героя Русско-турецкой, выпускник Пажеского корпуса и Николаевской академии Генерального штаба. И, в придачу, давний «товарищ» Гучкова, командовавший Особой армией, а после замещавший некоторое время Алексеева, лечившегося в Крыму. Прекрасно чувствует, в какую сторону дуют ветра перемен — вот и сейчас присматривается к регенту, словно впервые увидев его, оценивает. Нет, Василий Иосифович в общем-то хороший человек, хороший командир — но слишком уж он сильно заигрался в политику.

Контр-адмирал Бубнов, начальник морского управления. Тот поглядывал на Кирилла более доброжелательно. Друг и протектор Колчака, буквально грезивший, живший Босфорской операцией, может стать настоящей опорой для Сизова здесь, в Ставке.

И многие, многие другие офицеры Ставки присутствовали на заседании, которое должно было стать решающим, судьбоносным для хода войны — хотя бы решениями нового главковерха…

Кирилл еще раз оглядел собравшихся, мысленно сосчитал до пяти и пошел в лобовую атаку:

— Господа, впервые проводится совместное собрание членов правительства и Ставки Верховного главнокомандующего, чей пост мне выпало честь занять. Думаю, что до вас уже дошли известия о том, что происходило в последние дни в Петрограде и других частях страны, и то, что до сих пор мы не смогли добиться умиротворения России. Это слишком опасно, учитывая, что вот-вот будет начато решительное наступление на всех фронтах. Последнего мы можем достигнуть лишь полным единением власти государственной и власти военной. Этот путь уже доказал свою пригодность при подавлении петроградского восстания. Хотя, господа, отчего же — восстания? Революции! Мы едва смогли остановить революцию! К сожалению, она успела нанести непоправимый урон стране и, что не менее опасно в нынешних условиях, — фронту. Армия в нерешительности, правители страны поменялись, в городах едва не начался хаос, тылу требуется организация. Боюсь, действовать как прежде мы не сумеем. Нам нужно обновление. В связи с этим я уже подписал приказы о новых назначениях в армии. Итак, господа, надеюсь, вы сохраните полное молчание до самого момента, когда я закончу изложение изменений.