Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов

Они долго на нас смотрели. А мы на них. Или это мне показалось, что долго, от страха? Хотя не помню, чтобы я очень боялся. Я стал очень сонный и вялый, никакой прямо. Потом один вышел, что-то буркнув. Инна Павловна стала говорить по-английски — я не понимал, но она говорила быстро, высоким голосом.

А потом один из солдат подошёл к нам и ударил её в живот прикладом винтовки — М16, это даже пацаны знают, что есть такая и как она выглядит. Ударил, за вывернутую руку оттащил к кроватям, ударил ещё раз — в лицо… и стал делать это.

Я сто раз видел это по видаку. Но тут не было ничего похожего. Он просто хрюкал как-то и двигался на женщине, приспустив штаны, а на ней всё разорвав. Снаряжение ему мешало, я это видел. Мы все видели и все смотрели, только девчонки старались закрыть младшим глаза. Второй солдат стоял у дверей, курил и улыбался. А слушал, как икает Дрын, как очень трудно дышит Генок и хнычет кто-то из младших. Я слушал и думал, что у меня теперь никогда в жизни не встанет. Так и думал. Только об этом.

Потом колумбиец кончил и, отойдя в угол, стал мочиться. Что-то спросил у своего приятеля, но тот помотал головой и затянулся поглубже. Тогда первый, застегнув штаны, подошёл к кровати и выстрелил Инне Павловне в рот.

Никто не крикнул, хотя все мы дёрнулись, как будто через нашу кучку пропустили ток. А подушка на кровати стала красной, и головы у Инны Павловны больше не было.

Второй подошёл к нам и потушил окурок о лоб Дрына. Тот заверещал — не закричал, а именно заверещал и упал на колени. Мы подались в стороны. Солдат усмехнулся, взял Светика за волосы и потащил за собой.

Она закричала — страшно-страшно, пронзительно, вот так: "Ааааа!!!" Тогда закричали все, я тоже. Но первый начал стрелять — сперва в пол перед нами. Потом — в потолок (на нас посыпалась штукатурка). И мы замолчали, только Светка кричала и упиралась, а потом крикнула: "Сань-ка!" — и голос у неё стеклянно обломился.

Знаете, я сейчас часто думаю. Я думаю, если бы она не закричала имя — мы бы сейчас все были мёртвые. Но она позвала Саньку. Светик ему нравилась с первого класса. А она на него не обращала внимания.

Но сейчас позвала.

Санька бросился вперёд и сшиб солдата с ног. Он высокий, мощный и очень добрый, даже странно добрый для детдомовца. В пятнадцать лет потянет на семнадцатилетнего. В общем, он сшиб солдата, они упали на пол, Светка отлетела к стене и тоже упала. Потом мы все две или три секунды смотрели, как Санька и солдат барахтаются на полу.

Ещё потом первый солдат — тот, который убил Инну Павловну — стал снимать винтовку с плеча и зацепился за снаряжение ремнём. Лицо у него было недоверчивое. А ещё потом Тёмыч подошёл (медленно-медленно) к борющимся, расстегнул ремень М16 подмятого Санькой солдата и застрелил первого колумбийца. Тот полетел к стене, ударился в неё и стал плеваться кровью, но быстро затих. Тёмыч приставил ствол к голове подмятого Санькой, но было уже ничего не нужно. Тот посинел и вывесил язык. Санька встал, еле расцепив пальцы, хрипя и пуская слюну. Потом подошёл к Светику, поднял её и стал целовать ей руки — жадно, как будто пил. А та ревела и гладила его по волосам…

…Последнего из троих Санька и Тёмыч застрелили на лестнице. Я взял его винтовку, никто не стал возражать. Мы вообще ничего не говорили друг другу и действовали очень слаженно, как будто какая-то программа включилась. Инну Павловну отнесли во двор и похоронили за складом. Потом собрали еду, какая была, какие-то лекарства, взяли одеяла, обобрали убитых. Как раз совсем стемнело. И мы, перебравшись через улицу, ушли в лес вдоль Цны…

…Конечно, никто из нас леса не знал. Нам всем он нравился, но представления о нём были самыми смутными, просто он теперь казался самым безопасным местом на белом свете. Мы шли до утра, без остановок, а потом забились в какой-то овраг и уснули кучей. И так делали ещё два дня подряд. Младшие ни на что не жаловались ни единым словом и только цеплялись за нас, как за спасательные круги при первой возможности. Зато то и дело хныкал Дрын. Просто так хныкал, нипочему.

Потом мы нашли Илью. Он шёл нам навстречу по лесу — мальчишка лет 7–8, в когда-то хорошей, но разодранной в клочья одежде, с обгорелой спиной. Шёл и стонал, мы даже сперва испугались все. Он и тогда ничего почти не рассказал, и потом мы смогли добиться только, что "все убегали на машинах, и мы с папой и мамой, а потом всё загорелось". Дрын вдруг начал визжать, что и самим жрать нечего, а тут ещё разные на дороге… Тогда Генок подошёл к нему и молча ударил ногой в яйца. И мы пошли дальше. Девчонки несли Илью (к вечеру он пошёл сам). А Дрын — зарёванный — нагнал нас через пару минут.

На следующий день мы нашли деревню. Просто в лесу, заброшенную сто лет назад, к ней даже дороги никакие не вели. И остались там жить.

Наверное, именно тогда мы стали приходить в себя. О себе скажу только, что на вторую ночь в этой деревне я вдруг проснулся и начал выть. Именно выть, громко и неудержимо. А потом кататься по полу. Я выл и катался… выл и катался… Потом кто-то взял меня за голову и я уснул.

И почти у всех было что-то похожее. А потом человек как бы оживал…

…Жить в деревне оказалось трудно. Мы не знали, как топить печку, да и дров не было, поэтому просто сделали из кирпичей большой очаг в одном доме, целее других, даже с дверями и кроватью, из которой мы кое-как сделали шконки в пол-комнаты. Охотиться не получалось, хотя у нас были винтовки — в лесу, казалось, ничего и живого-то нет, кроме мелких птичек. Мы как могли растягивали консервы и сухари, ели щавель и варили крапиву. Хорошо, что рядом оказалась рыбная речка, и рыба хорошо шла и на самодельные удочки. Ещё на огородах оказалось много самосейки — картошки, свёклы, лука — и девчонки наперебой говорили, что к зиме мы соберём то, чего не сеяли и с голоду не умрём. Мы как-то привыкли к мысли, что и правда будем тут зимовать. И часто думали про другое — у многих разваливалась обувка, почти у всех сильно истрепалась одежда.

А вот про то, что творится вокруг, мы не знали и не хотели знать. Даже не разговаривали про это. В конце концов, тот мир, что бы с ним и в нём не случилось, никогда не был нашим. Правда часто над лесом пролетали самолёты… Но их гул был единственным напоминанием о мире взрослых с его непонятным ужасом…

…И вот Генок принёс из того мира оружие.

* * *

— Не знаю, — угрюмо сказал Генок. — Не знаю я, что там… — он погладил ствол своего автомата. Помолчал и добавил: — По-моему это это. Оккупация типа.

Он уже рассказал, что и как. Ушёл? Да, хотел уйти совсем. Затосковал, не мог больше нас видеть. Шёл наугад, вышел к дороге, заставленной сгоревшими машинами. И люди там тоже были. Да. Он уже тогда хотел повернуть, но всё-таки пошёл дальше. Дошёл вечером до большого посёлка. Огней почти нет, людей тоже. В крайнем доме был свет, он заглянул. Двое негров трахали бабу, ещё один — мальчишку лет 10–12, по всей комнате лежали оружие, снаряжение, жратва… Он дождался, пока там набалуются, уснут. И унёс, что попалось под руку.