Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

Впрочем, к середине пятнадцатого века соперничество за обладание королевской короной несколько поутихло, но на сей счет никто не питал никаких иллюзий — это было лишь затишье перед бурей. После смерти в 1444 году неугомонного Людовика VI Прованского молодой король Робер III* учредил опеку над его малолетним сыном-наследником и таким образом на некоторое время избавился от угрозы своему благополучию с востока. Что же касается Гаскони и Каталонии, то нынешний герцог Аквитанский никогда не посягал на галльский престол и никогда (за исключением одного-единственного случая, о чем мы расскажем чуть позже) не вступал в конфликт с королевской властью. Вот уже двадцать четыре года правит Гасконью и Каталонией герцог Филипп III, и все эти двадцать четыре года во всех его владениях царили мир и покой. Не будучи сверх меры честолюбивым, он вполне довольствовался тем, что имел, и никогда не смотрел с вожделением на чужие земли. Несчастный в личной жизни, герцог все свое время, всю свою энергию, все свои способности (благо таковые у него были, притом незаурядные) посвятил государственным делам. Он отличался редкостным бескорыстием и обостренным чувством ответственности перед людьми, богом, но прежде всего — и что немаловажно — перед собственной совестью. Под его мудрым руководством Гасконь, Каталония и Балеары процветали, росло благополучие всех его подданных, безжалостно искоренялась преступность, все меньше и меньше крестьян шло в лесные разбойники — отчасти потому, что это стало слишком опасным промыслом, но главным образом из-за того, что герцог крепко держал в узде местное чиновничество, не позволяя ему зарываться и грабить средь бела дня простой народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли герцога Справедливым…

Младший сын герцога, тоже Филипп, прозванный Красивым, Красавчиком за свою внешность и Коротышкой — за рост, грустно усмехнулся и прошептал с горечью в голосе:

— Справедливый… Однако долго же мне пришлось ждать твоей пресловутой справедливости!

Филипп, наконец, принял решение, развернул свою лошадь и направился прочь от Тараскона.

«Ну нет уж, — подумал он, — Перед отцом я предстану в свете дня, а не под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме. Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием, скорее как раз наоборот… А сейчас…»

Филипп пришпорил лошадь, и она побежала быстрее по широкой дороге, которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там, впереди, в двух часах поспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро, родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.

Весенний лес купался в последних лучах заходящего солнца. Налетел свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой — особенно приятной после такого знойного дня. Все лесные жители оживились, приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по сторонам; на лице его застыло выражение растерянности, досады и беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что приближается ночь; а перспектива заночевать где-то под деревом совсем не вдохновляла молодого знатного вельможу — даже очень знатного, судя по его одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего рыцарства.

«Другого такого дурака, как я, надо еще поискать, — упрекал он себя с самокритичностью, которую позволял себе только в мыслях, да и то изредка.

— Не хотел ехать со свитой, взял бы проводника. Так нет же! Осел упрямый!.. Теперь уже не замок дона Фелипе,* а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно сносно перекусить и устроиться на ночлег».

Вельможа лет двадцати пяти удрученно покачал головой. Э, да что и говорить-то! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух, что посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, а другой олух, то бишь он сам, последовал этому совету. И вот результат — заблудился. Он заблудился! Лучший охотник королевства! Как узнают при дворе, смеху-то будет… И главное, что смеяться будут не в глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела. Дела неважнецкие…

«Непременно разыщу этого горе-советчика, — решил всадник, — и отрежу ему язык. Чтоб другим не показывал дорогу, как мне показал… Впрочем, — тут же добавил он, — с отрезанием языка придется повременить. Сперва нужно выбраться из этой чащи». — Он тяжело вздохнул.

«И дон Фелипе тоже хорош, — чуть погодя нашел еще одного виновника своих бед молодой вельможа. — Жил бы себе в Сантандере, в своей столице — где там! И угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту…»

Вдруг всадник настороженно придержал лошадь. Его чуткие уши уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все громче и громче по мере приближения источника звука. Так шумно мог передвигаться только человек… или же медведь — но наш путник предпочел не думать о второй возможности, справедливо считая, что сегодня на его долю и так выпало слишком много неприятностей. Он не обманулся в своих оптимистических ожиданиях: вскоре между деревьями замаячила человеческая фигура.

— Эй! Эгей! — зычным голосом крикнул вельможа. — Кто там?

В ответ на его окрик раздался короткий собачий лай. Человек немного изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту, уже подходил к вельможе. Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой, открытых, хоть и немного плутоватый, взгляд маленьких черных глаз. За правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая чистокровной английской породы. Будучи большим любителем собачьей охоты, к тому же не лишенным тщеславия, вельможа от души пожалел, что эта борзая не находится на его псарне, и проникся невольной завистью к ее владельцу.

Между тем крестьянин остановился в двух шагах от вельможи, снял кепку и почтительно, но без тени раболепия поклонился.

— Ваша милость звали меня? — вежливо осведомился он.

— Да, человече, звал, — с нарочитой небрежностью ответил всадник, затем снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись, восхищенно добавил: — Хороший у тебя пес!

— Хороший, — согласился крестьянин. — Да не мой, а моего господина.

— Хороший пес у твоего господина, — сказал вельможа отчасти потому, что действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность, признаваясь в том, что заблудился.

Однако крестьянин будто прочел его мысли.

— Ваша милость, верно, сбились с пути, — полувопросительно, полуутвердительно произнес он.

— С чего это ты взял? — нахмурился вельможа, а почки его ушей предательски покраснели. — Вовсе нет.

Крестьянин безразлично пожал плечами: ну, раз так, воля ваша.

— А ты куда путь держишь, человече? — после неловкой паузы спросил вельможа.

— Возвращаюсь в замок моего господина, — ответил крестьянин, поглаживая борзую, которая смотрела на него ласковыми и преданными глазами. — Вот настрелял дичи и возвращаюсь. Мой господин ужинает поздно.

— При этих словах он почему-то усмехнулся. — Очень поздно. А любит, чтобы все было свежее.

— И что ж это за птица такая, твой господин?

Крестьянин укоризненно покачал головой.

— Никакая он не птица, сударь. К сведению вашей милости, я имею честь служить у САМОГО дона Фелипе — хозяина этого края. И ежели он птица, то не простая — орел!

— Так ты служишь у графа Кантабрийского?!

— Да, сударь. У его высочества, — ответил крестьянин, особо подчеркнув титул своего господина.

— И сейчас ты возвращаешься в его замок?

— Да, да, ваша милость. Прямо в замок его высочества.

Вельможа обрадовался: вот так удача!

— Прекрасно! — удовлетворенно и с явным облегчением произнес он. — Просто великолепно! Нам, оказывается, по пути. Я, видишь ли, тоже еду к дону Фелипе.

— Вот как, — вежливо сказал крестьянин. — Сеньор дон Фелипе, без сомнений, будет рад такому гостю, как ваша милость.

— Да уж, надеюсь, — сказал вельможа и спешился. — Если хочешь, можешь повесить сумку на луку седла, — предложил он крестьянину. — Вижу, ты славно поохотился.