Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

– Прошу меня извинить, – смущенно произнес он. – Я немного погорячился. Присаживайтесь, – указал он на грубую скамью, которая служила ему продолжением ложа.

В сильном недоумении от столь внезапной перемены я сел. Не уверен, что Мэлони в подобном спокойном состоянии располагал к себе больше. Кровожадный убийца на какое-то время исчез, но теперь неожиданно мягкий голос и подобострастная манера указывали на доносчика, который ради того, чтобы спасти свою шкуру, с легким сердцем отправил на виселицу тех, с кем совершал свои страшные преступления.

– В груди боли есть? – спросил я, напуская на себя деловой вид.

– Да бросьте вы, доктор… Бросьте! – улыбнулся он, обнажая два ряда белых зубов, и уселся на край лежака. – Вас же сюда привела вовсе не забота о моем драгоценном здоровье. Можете не прикидываться. Вы пришли посмотреть на Вулфа Тона Мэлони, фальшивомонетчика, убийцу, грабителя и стукача. Вы ведь так меня себе представляете, да? Ну вот он я, во всей красе. Как видите, не такой уж и страшный.

Он помолчал, как будто ожидая от меня какого-то ответа, но, поскольку я молчал, повторил еще пару раз:

– Не такой уж я страшный… А что мне оставалось делать? – вдруг возмутился он, его сатанинское нутро снова дало о себе знать. – Все равно нас всех должны были вздернуть. Всех до одного. От того, что я их сдал и этим спас себя, они лучше не стали. В этом мире каждый сам за себя, а уж дьявол выберет, кому повезет больше. У вас табаку жевательного не найдется, доктор?

Он набросился на кусок «барретта», который я ему протянул, как голодный дикий зверь. Табак, похоже, несколько успокоил его нервы, поскольку он уселся поудобнее и снова заговорил извиняющимся голосом.

– Представьте себя на моем месте, доктор, – сказал он. – Любой бы тут немного тронулся. Меня на этот раз на шесть месяцев упекли за драку, и знаете что? Когда этот срок выйдет, я буду очень жалеть. Здесь мне спокойно, живу себе тихо-мирно, но как представлю, что меня ждет на воле… С одной стороны власти, с другой – Расписной Том из Хоуксбери. Какое там спокойствие!

– А кто это? – поинтересовался я.

– Брат Джона Гримторпа, одного из тех, кого после моих показаний приговорили. О, это был отъявленный мерзавец, дьявольское отродье, и братец его не лучше! Этот, с татуировками, – бандюга, каких поискать. Он после суда поклялся мне отомстить. Прошло уже семь лет, а он все еще преследует меня. Я это точно знаю, хоть сейчас его не видно и не слышно. В семьдесят пятом он меня выследил в Балларате, вот, видите, у меня на тыльной стороне ладони шрам – это от его пули. В семьдесят шестом в Порт-Филлипе[2] мы с ним снова встретились, но мне тогда повезло больше, я его подстрелил, правда, он выжил. В семьдесят девятом он порезал меня в баре в Аделаиде, так что после этого мы были, можно сказать, квиты. Но сейчас он опять где-то здесь ошивается, выискивает способ отправить меня на тот свет. И он это сделает, если только… Если только не случится чудо и кто-нибудь не сделает этого с ним самим раньше, – и Мэлони криво улыбнулся.

– Но, если честно, я на него не в обиде, – продолжил он. – Для него-то ведь это дело кровное, просто так его не бросишь. Власти наши – вот что выводит меня из себя. Когда я думаю о том, что я сделал для этой страны и что получил взамен, у меня все внутренности начинают переворачиваться… Я просто сатанею. У нас уже никто не помнит, что такое благодарность или обычные правила приличия, доктор!

На несколько минут он призадумался, должно быть, над жизненными тяготами, которые выпали на его долю, после чего приступил к их подробному изложению.

– Представьте. Девять отъявленных мерзавцев, – сказал он. – Три года они промышляют убийствами и грабежом. Не проходит и недели, чтобы они не отняли чью-то жизнь. И вот их ловят, полиция пытается доказать их вину, но ничего не получается. Почему? Да потому, что эти девятеро знали свое дело и всем свидетелям, кто хоть что-то мог рассказать, перерезали горло. Что же происходит потом? Возникает некий гражданин по имени Вулф Тон Мэлони и говорит: «Я нужен стране, и я готов послужить ей». После чего дает показания против остальных. Судьям этого вполне достаточно, чтобы отправить негодяев на виселицу. И что же тут плохого, спрошу я вас. Разве я сделал что-то предосудительное? И что же я получаю в благодарность от этой страны: меня преследуют, сэр, за мной шпионят, не сводят с меня глаз ни днем, ни ночью. Человек, который столько трудился для ее блага, подвергается самому настоящему гонению. Кто может такое вынести? Конечно, я не жду, что мне дадут орден или сделают министром колоний, но я-то, черт побери, рассчитывал, что меня после суда оставят в покое!

– Но вы же не думаете, – возразил я, – что помощь, которую вы оказали, даст вам пожизненную амнистию.

– Я говорю не о нынешнем заключении, сэр. – Голос Мэлони преисполнился достоинства. – То, во что превратилась моя жизнь после того проклятого суда, вот что выматывает мне душу. Я вам сейчас все расскажу. Выслушайте меня до конца и скажите, справедливо со мной обошлись власти или нет.

Далее я изложу рассказ заключенного его собственными словами настолько точно, насколько я их запомнил, сохранив его довольно извращенное понимание добра и зла. Я могу поручиться за точность изложенных им фактов, но сделанные на их основании выводы пусть останутся на его совести. Через несколько месяцев после нашего разговора я встретился с инспектором Г. У. Хэнном, бывшим комендантом данидинской[3] тюрьмы, и он показал мне свой журнал, записи в котором полностью подтверждают каждый факт из рассказа Мэлони, который поведал он мне в то утро глухим невыразительным голосом, с низко склоненной головой и зажатыми между коленями руками. Лишь блеск кошачьих глаз указывал на волнение, охватившее его при воспоминании о тех событиях.

Вы наверняка читали о Блюменсдайке (не без гордости начал он). О, это название было у всех на устах, когда мы там хозяйничали. Потом-то нашлась одна умная ищейка по фамилии Бракстон, который со своим напарником, проклятым янки, выследил нас и сцапал всю нашу честнýю компанию. Ну, вы, разумеется, знаете, что это было в Новой Зеландии, так вот, нас отправили в Данидин, там же вынесли приговор, и всех моих дружков повесили. Когда мы сидели на скамье подсудимых, они все как один подняли руки и наградили меня такими проклятиями, что, если бы вы их услышали, кровь бы застыла у вас в жилах… Довольно подло с их стороны, потому что мы ведь как-никак были друзьями. Но ладно уж, все равно они были отъявленными мерзавцами, и каждый думал только о себе. Хорошо, что их всех повесили.

После этого меня отправили обратно в данидинскую тюрьму и посадили в нашу старую камеру. Вся разница заключалась в том, что теперь мне не нужно было работать и кормить меня стали получше. Я это терпел недели две, пока однажды с обходом к нам не пожаловал комендант. Ну, я, само собой, и выложил ему свои претензии.

– Что происходит? – спросил его я. – Мне обещали, что меня отпустят, а вы держите меня здесь. Вы же нарушаете закон.

Он как-то непонятно улыбнулся.

– Тебе так хочется отсюда выйти?

– Да! Причем так сильно, что, если сейчас же вы не откроете дверь, я вас сам засужу за незаконное лишение свободы.

Моя решительность его, похоже, немного удивила.

– Что-то тебе уж сильно не терпится попасть на тот свет, – сказал он.

– Что это вы имеете в виду? – удивился я.

– Пойдем со мной, сейчас ты увидишь, что я имею в виду, – сказал он и повел меня в дальний конец коридора, к окну, из которого были видны ворота тюрьмы. – Смотри! – произнес он.

Я выглянул. На улице перед воротами стояло с десяток сурового вида парней. Одни курили, другие играли в карты прямо на тротуаре. Увидев меня, они словно с цепи сорвались и с дикими криками, размахивая кулаками, ринулись к воротам.

– Они ждут тебя. Наблюдают за всеми выходами из тюрьмы, – сказал комендант. – Все они – представители «комитета бдительности»[4]. Впрочем, если ты так решительно намерен уйти, задерживать тебя я, конечно же, не имею права.

– И вы называете эту страну цивилизованной? – закричал тогда я. – Вы что, допустите, чтобы человека убили посреди бела дня прямо на улице?

После этих слов и комендант, и надзиратели, и вообще все, кто меня слышал, заулыбались, словно я сказал что-то чрезвычайно остроумное.

– Закон на твоей стороне, – говорит комендант, – так что мы более тебя не задерживаем. Надзиратель, выведите его за ворота.

И этот паршивый ублюдок таки вывел бы меня, если бы я не начал упираться и умолять его. Я даже пообещал заплатить за питание и проживание в их поганой тюрьме, чего раньше, я уверен, не делал ни один заключенный. На этих условиях мне разрешили остаться, и я проторчал там три месяца, пока вся городская шваль дежурила у ворот. Хорошенькое обращение с человеком, который всего-то исполнил свой гражданский долг!