Владислав Стрелков - Случайный билет в детство

Внутри магазина стало ещё интересней. Я прошел вглубь, пялясь на полки с продуктами. Ёкарный бабай! А цены-то! Сказочные, то есть всё какие-то копейки стоит. Макароны, вермишель, песок сахарный…

Но выглядят макаронные изделия… как мелко нарубленные резиновые шланги, и цвет соответствующий. Только это смущало одного меня. Люди подходили и брали уже упакованные изделия, совсем не обращая внимания на их цвет. Упаковка тоже не ахти — простой серо-коричневый бумажный пакет. Были и целлофановые, но мало. Помнится, их использовали многократно, отмывая, даже сушили как бельё на веревочках.

Я оторвал взгляд от стеллажей с сухими продуктами и прошел в молочный отдел. Протиснулся через толпящихся покупателей. Рядом с пирамидами ящиков, где рядами стояли пустые бутылки, звенели стеклом люди. Оказалось, сегодня завезли пепси, вот и стараются набрать побольше пока экзотического напитка. На ящиках с бутылками пепси-колы стоял ценник — сорок пять копеек. Рядом на полках сиротливо стоят бутылки «Дюшес» и «Буратино» по тридцать копеек, но сегодня на них никто внимания не обращает. Откровенно говоря, мне эти напитки были всегда больше по душе.

В молочном отделе я огляделся. Выбор «велик» — ряженка, кефир, даже сливки есть! Только тара непривычная и давно забытая — стеклянные бутылки с широким горлом и тетра-пакеты пирамидками. Я не решился брать молоко в пакетах, так как они все оказались помятыми и мокрыми, а взял пару молочных бутылок. Сметана была только на разлив, а я банку не взял. Не беда. Добыв в соседнем отделе целлофановый пакет, я подошел к продавщице, полной женщине лет тридцати.

— Литр сметаны, пожалуйста. — И протянул свою «тару».

— А что, банки не нашлось? — недовольно заворчала продавщица.

— Увы, мадам, — пошутил я, — дома вместе с головой забыл.

— О как! — подняла брови она, — а деньги хоть, не забыл?

Продавщица наложила сметану в пакет, завязала сверху узелок и протянула мне.

— Держи, безголовый.

— Спасибо, — я чуть склонил голову, — премного благодарен.

— Какая вежливая молодёжь пошла! — донеслось мне вслед. «Вам бы самим вежливость не помешала» — подумал я, подходя к кассе. За всё заплатил всего пятьдесят копеек. В будущем это обошлось бы в минимум в шестьдесят рублей.

Хлебный магазин был рядом. Выбор, по сравнению с будущим, тоже невелик, хотя, только белого хлеба четыре вида — обычная буханка, караваем, батоном и лепешкой. То же самое касалось темных сортов хлеба. Я взял буханку белой и пару лепешек, они с молоком больно вкусны.

Сложив все в пакет, двинулся на выход, где и остановился. Наконец я понял — что за мысль не давала мне покоя. Как-то фильм смотрел про Брежнева, так там он в один из магазинов зашел, на полки пустые посмотрел. Напутали режиссеры, не было пустых полок, я только что видел, да и не помню я дефицита. Овощей и фруктов было завались, копейки стоили. И колбасы было несколько видов даже в обычных магазинах, а зайди в кооперативный продуктовый, так там вообще запутаешься с выбором. Пусть цены чуть выше, но не было продуктового дефицита, по крайней мере здесь, в Алма-Ате. Вот некоторых товаров было не достать. Например, телевизоры были в дефиците, магнитофоны, кассеты…

Напротив гастронома стояло два киоска. На одном надпись — «Союзпечать», на втором — «Мороженое». Ноги сами понесли в сторону «Союзпечати», на газеты глянуть, точней на даты. В школе-то как завертелось, так и не выяснил число. Ближе всех лежала Правда. А дата… двадцать четвертое мая.

— Это сегодняшние газеты? — спросил я у киоскёрши.

— Вчерашние, задержали привоз, — оторвалась от чтения журнала та, — а что интересует, молодой человек?

Покупать прессу я не собирался. Газет и журналов и дома полно, отец их много выписывал. Почту по утрам приносят. Женщина все ещё вопросительно смотрела на меня, и я помотал головой:

— Нет, ничего.

Двадцать пятое число. Блин, в голове сразу что-то завертелось. Что должно случится сегодня?

Повернулся и чуть не столкнулся с Ларисой Раевской.

Она облизнула мороженное и, покачивая авоськой с хлебом, прищурилась:

— Прессой интересуешься?

— Нет, больше числами.

— Ты домой, или ещё куда? А то пошли, провожу. — И смотрит заинтересованно.

— Привет! — Это подошла Смольнякова, тоже сумку с продуктами держит. Я заметил взгляд Раевской, явно недовольной появлением Верки. Что-то раньше девчонки не обращали на меня такого внимания, а теперь разом начали глазки строить. Причина-то понятна…

— Привет, — киваю Верке, — я домой иду, пошли?

Направился в сторону дома, а девчонки следом. Они молчали, я молчал. Так и шли. Я чувствовал, что обе хотят со мной поговорить, но только с одним мной. У нашего двора расстались. Смольнякова и Раевская пошли дальше, а я к дому. На прощание получил от каждой по улыбке! Вот блин, дела творятся!

В подъезде задержался у почтовых ящиков. В нашем отсеке обнаружил толстую упаковку газет. Отец выписывал несколько изданий, включая специфические журналы. Но мне хватило бы одной, все равно во всех новости почти одинаковые. Я зашел в квартиру, кинул прессу на тумбу и, оставив в руках одну Правду, двинулся на кухню. Там отломил половину лепешки и принялся её есть и запивать молоком. При этом бегло просматривал газету.

Так, на первой странице, как всегда про пленумы, решения, про лозунги… не то, в общем. Дальше про то, что творится за рубежом. Ирак воюет с Саудовской Аравией. Эти постоянно воюют, а Саддам пока не знает, что ему через десяток лет кирдык будет, но это тоже не то. Что же за событие случится двадцать пятого числа? Откинул газету. Может, в вечерних новостях скажут, если цензура не придержит? Часто о случившемся событии, обычные граждане узнавали гораздо позже.

Ой, не заметил, как съел всю лепешку и выпил молоко. Аппетит я, конечно, перебил, но все равно надо что-нибудь приготовить. Картошку пожарить что ли?

Кажется плавленные сырки я в холодильнике видел, сделаю-ка я сырный суп! Быстро, несложно и сердито, то есть сытно.

Начистил и нарезал соломкой картошку, поставил её вариться. Налущил лука, нашинковал его, высыпал на сковороду, залил маслом и включил газ. Кастрюля с картошкой закипела, и я бросил в неё плавленые сырки. Зарумянившийся лук переложил в кастрюлю. Сделав огонь слабей, пошел в коридор, к большому зеркалу.

Пора заняться своим взглядом. Как я ни присматривался, не находил в нём ничего такого-эдакого. Обычные глаза, обычный взор. Чуть подумав, достал из серванта альбом с фотографиями, нашел своё фото, вгляделся в него, затем посмотрел в зеркало, сравнивая с «оригиналом». Да, что-то есть такое. Усталость — не усталость, злость-не злость, но глаза были… зеркало души, блин. Взор орлиный, мать-перемать — как говорил Белкин.