Ма. Лернер - Другая страна. Часть 3

— Ладно, вы продолжайте про политику свистеть, а я пойду Яира проконтролирую. Ты ему хороший набор инструментов привез. Сейчас он что-нибудь разберет на мелкие детали…

— Ну и что там за проблемы с Францией, — спросил Ицхак, протягивая рюмку.

— Кончилась наша любовь, — просрали они Алжир. Эвианские соглашения — это первый шаг. Мне это еще с Союза прекрасно известно — как создают что-то временное, значит, это очень быстро становятся постоянным. Согласились на создание правительства из местных — все, Алжир скоро будет независимым. А если они уходят, то мы становимся помехой в налаживании отношений с другими арабскими странами. Это не сразу начнется, но намеки уже звучат.

Теперь появляется Вера и привычно лезет, чтобы сесть мне на колено.

— Осторожно, — говорю, — ты ж новую куклу прямо в салат суешь.

— Она тоже кушать хочет, — серьезно заявляет.

— А ты?

— А я уже ела. Не мешай.

— Ладно, мы будем вместе кушать. Можешь прямо из моей тарелки брать, только если ей платье запачкаешь, не проси потом новую.

— Так ты поэтому такой смурной? — спрашивает Ицхак, чокаясь.

— Нет, это рутина. Принесли мне сегодня на подпись бланк. Знаешь, такой стандартный, на продление контракта с армией еще на 5 лет. И тут меня резко долбануло. Если считать с Легиона я двадцать лет в армии.

— Для тебя это такая новость? — с недоумением спросил он. — Пиши книгу: «Полжизни среди евреев, израильтян и прочих зверей». Очень занимательная книжка будет. Жаль, цензура непременно запретит.

— Да я про другое, — отодвигая тарелку, сказал я.

— Наливай еще! Смотри, человек живет в определенной колее. Мы постоянно выбираем, повернуть на перекрестке, на право или на лево, скушать каши или жареной картошки. Но это все не влияющий ни на что выбор. Если, конечно, при переходе улицы тебя автомобиль не сшибет. За здоровье! — еще одна рюмка хорошо идет. — На самом деле мы живем на бесконечных железнодорожных путях, в промежутке между правым рельсом — местом рождения и левым рельсом — возможностью. Если упрощать, нет у тебя возможности жениться на английской королеве — ты ее просто не можешь встретить. А вот если ты родился герцогом Тауэрским, то возможность встретиться у тебя будет, что совершенно не значит, что ты на ней женишься. Просто у меня и герцога разная дорога.

А теперь, смотри… Бывают ситуации, когда на дороге возможен поворот. Иногда это зависит от твоего решения, иногда от тебя ничего не зависит. Только, поворачивая, ты начинаешь жить другую жизнь. Совсем не ту, которая предназначена тебе изначально. Вот вылез бы ты, в свое время, из поезда не в Екатеринославле, вполне мог прожить другую жизнь. Доблестного коммуниста и руководителя танкового завода в каком-нибудь Челябинске. Неизвестно, хуже это было бы, а то вполне могли и расстрелять за очередной право-левый оппозиционный взгляд, или лучше — стал бы ты лауреатом Сталинской премии, но это была бы совсем другая жизнь.

— Занимательная идея, — сказал Ицхак, закуривая. — Человек тот же, опыт и действия совсем другие.

— Окно открой, паровоз!

— Комары налетят, — невозмутимо ответил он. — И сколько ты у себя насчитал других жизней?

— Две с половиной.

— Это как? — изумился он. — Где ты нашел половину?

— А Легион. Именно тот случай, когда от тебя ничего не зависит. Война — это поворот для миллионов. Они никогда бы не сделали того, что сделали, и не уехали бы на другую ветку дороги, если бы их не вынудили. Но вот кончилась война, остался живым, и большинство старательно заруливает на старую трассу, возвращаясь домой и пытаясь встроиться в прежнюю жизнь.

Что бы я сделал после войны? Не в Израиль же ехать…

Пошел бы учиться на какую-нибудь инженерно-техническую специальность. Точно так же, как до войны собирался. Домой бы не вернулся, нечего мне там делать было, а поехал бы в Москву или Киев. Вот и вся разница.

— А почему в Киев?

— Не знаю, всегда хотелось. Не важно. Просто вместо поворота я бы совершил маленький крюк и вернулся туда, откуда начал, с мелким изменением, в виде другого опыта жизни. Поэтому и половина.

— Все равно не понял, — сообщил Ицхак затягиваясь. — Первый раз — это сто процентов, когда ты своего полковника грохнул. Тут, без вопросов, началась совсем другая жизнь. А второй?

— Что, Вера?

— А когда мама придет?

— Да скоро уже, — сказал Ицхак. — Обещала к восьми, уже немного осталась.

Она слезла с моего колена и, прижимая куклу к себе, отправилась в комнату.

— Пошла часы проверять, — подмигивая, сообщил Соболь. — Умный ребенок, но эти твои философские раздумья ей скучны.

Так как насчет второй жизни?

— А это, спасибо Мееру, зихрон левраха, будь благословенна его память.

Давай- ка, не чокаясь, за то, чтоб ему земля была пухом.

— Хорошо в наших местах, когда водка из холодильника, — крякнув, сообщил Ицхак. — Теплую противно пить. И непонятно, как раньше без этого прекрасно обходились. И сам ведь спокойно употреблял.

А Меера жаль, — помолчав, сказал он. — Был здоровый и бодрый, и за месяц сгорел от рака. Вот уж не думал, что переживу его. Ты продолжай, излагай свою теорию.

— А что тут непонятного? Ты мне сам, когда-то объяснял, что нужен я был Мееру для очень определенной работы. Не нужен был бы — в лучшем случае, тянул бы лямку на границе, до всеобщей демобилизации. В худшем — пошел бы на завод работать и горькую пить, что жизнь не удалась, да и свалил бы в 50-е в какие-нибудь Европы или Австралии.

— Так тебя там и заждались.

— Э…, отмахнулся я, — вполне можно было. Ты просто не в курсе. Это у евреев с отъездом проблемы, а к разным славянам, пострадавшим от коммунистов после 49 г совсем по-другому относились. Многие смотались. Ты Яна-поляка знал?

Он отрицательно помотал головой.

— В 1950 г уехал во Францию. А ведь уже капитана имел. Не прижился.

— Ладно, — доставая очередную сигарету, сказал он.

— Слушай, ты только что одну погасил, имей совесть — открой окно.

— Допустим, оно все так, — невозмутимо продолжил Ицхак и, слегка повернувшись, не вставая толкнул раму. В окно ворвался свежий ветер. У нас с этой стороны всегда вечером дует.

— Почему уход в разведку для тебя — не другая жизнь?

— А это та же дорога. Я мог дослужиться до командующего округа, а мог до кресла Исера, все равно — это обычный люфт на дороге. Немного туда, немного сюда — направление одно.

— Так, так, — с интересом сказал он. — Исер уходит?

Я прислушался к своим ощущениям. Похоже, я уже лишнее болтаю. С дороги, что ли, так развезло? Во Францию, обратно, там совещание, здесь совещание. Не пожрал толком, и ночь не спал. Пора бутылку назад в холодильник и в кровать.

— Уходит, — мысленно попросив прощение у военной полиции и цензуры, ответил я. — Только не болтай раньше времени.

— Да за кого ты меня принимаешь? — возмущенно воскликнул Ицхак, — Чтобы я? Да никогда! Зачем мне проблемы с обидчивыми генералами, которые генерал-майоры? И что, — с интересом спросил он. — Есть шанс?

— Такой минимальный, что мне его не видно. Никогда не надеялся стать начальником Генерального Штаба, руководителем разведки и премьер-министром. Всему есть пределы, тем более в наше время. До своего потолка — заместителя — я уже дорос, и без меня все равно мало что решается. Вот генерала в утешение дали. Поэтому и паршиво. Непонятно, что дальше будет. Новый начальник — новые условия, новые порядки. Уходить — глупо, оставаться — тупик.

Ну, — протянул Ицхак, — какие-то у тебя не правильные настроения. Вспомни, что сам говорил: «Всем назло непременно буду генералом!». В нашей армии таких людей не так много. А вопля «Цви — Мелех Исраэль!» не дождешься. Для этого надо страну спасти, а вроде и не от кого. Хорошо, что мы все из себя такие мирные, а то давно от нас пришлось бы всех соседей спасать. Жаль только, что чем дальше, тем больше израильтяне желают жить лучше, а не строить свою страну на зависть миру. Уходит куда-то дух халуцим…

Тут он неожиданно сделал попытку спрятать опустевшую бутылку. Мне даже не надо оборачиваться, все ясно. Похоже, я действительно лишнего выпил. Не отследить появление собственной жены из-за лишних ста граммов! Так и вражеских агентов, прокравшихся с самыми гнусными намерениями, не замечу… За такие проколы я устраивал разнос своим подчиненным, после которого они еще долго вздрагивали при моем виде. Одно счастье — это дружественный товарищ, хотя санкции сейчас последуют.

Действительно, стоит в дверях. Руки в боки, вид рассерженный. Сейчас начнется расстрел.

— Это называется, ты следишь за детьми? — раздается грозный голос.

— Слежу! — сообщил Ицхак. — Все в наличии, кроме Дова, который опять бегает неизвестно где. Все в полном и замечательном порядке.

— А с тобой, — (это в мою сторону), говорит Анна, — я после поговорю. Сейчас ты проводишь Ицхака домой, заодно и проветришься.