Алекс Кун - Форт Росс

Мерные шумы баржи разбавил низкий рык гудка, перешедший в легкое сипение сжатого воздуха. Баржа была уже второго поколения, переведенная полностью на пневматику всех вспомогательных устройств, оказавшуюся экономичнее и долговечнее выпускающей ценный пар старой периферии.

Отложил блокнот, успею еще добить зрение.

Палуба баржи пузырилась фонтанчиками разошедшегося ливня и не располагала к созерцанию. Зато кормовая рубка призывно манила парой габаритных огней на крыльях мостика и угадывающейся за стеклом фигурой рулевого. Поддался искушению.

Капитан нашей баржи, лично стоящий на вахте, дедок колоритный. Полностью соответствующий приписке на номере баржи — волжанин откуда ни будь с Вятского увала, всю жизнь проведший на Вятке, Каме и Волге. Сухенький, невысокий, с обветренным лицом и опущенными вниз, как у поморов, внешними уголками глаз мариец, молчаливый и неторопливый. Мы вежливо кивнули друг другу — не до политесов, баржа проходила между вздымающимися высоко вверх башнями разводного пролета Купеческого моста. Справа по курсу, у длинных причалов-опор рядами стояли корабли всех форматов. Среди дождя мелькали люди и работали стрелы механических погрузочных кран-балок. Торговая жизнь города только начиналась, со сходом льда, и для нее не существовало ночи и дождя. Движение под мостом отличалось интенсивностью, и гудки самоходных барж и буксиров, предупреждающие, что они идут в створ, перемежались боем туманного колокола гребных и парусных корабликов. Шумновато на реке ночью стало. Но это уже проблема тезки, который совсем дела города забросил. Ну да не буду портить настроение.

Мост прошел черной тенью в серости дождя. Наш дедок сразу взял правее, уходя с курса лезущего буром сверху здоровенного ганзейского кога, явно идущего от Ижоры, судя по осадке. Наверное, уже пора и регулировкой движения заниматься… но, без меня.

Постоял еще с молчащим капитаном. Редкие огоньки на берегу скрадывали большой город. Вспоминался Петербург моего времени, строго и величаво стоящий вдоль набережных, залитых светом, перечеркнутых светящимися пунктирами мостов, задравших в небо разводные пролеты, будто ладони, оглаживающие проходящие между ними корабли… Подрастай, малыш. Не поминай лихом, сделал что мог, и еще чуток сверху.

Молча проводил взглядом берег за изгибом реки, в темноте которого стоял монастырь и лежало дворянское кладбище Петербурга, с первыми православными крестами могил. Сгоревшая душа отпустила последнюю нить, привязывающую ее к этой земле. Вышел из рубки под дождь. Наткнулся на свою тень, в вымокшем плаще, провожающего взглядом уходящий город. Все же не отпускает меня русская земля так просто. Моя душа держится за моих людей, чтоб не провалиться окончательно в бездну цинизма и неверия. А их души держатся за родные места. Вот такой выходит составной якорь.

— Давай-ка, Тимофей, по чаю горячему?! С медовой капелькой.

— Сейчас принесу, княже — прогудел здоровенный, как валун, тень, вжимаясь в леер крыла рубки, давая мне проход.

В каюте долго вытирал мокрые руки, обдумывая, как в пару страниц уложить массу событий, и нужно ли это вообще. Уж что-что, но первые журналисты, появившиеся при типографиях, оставили многостраничное наследство за прошедшее время. Мне с ними не тягаться. Разве что грамотностью, да и то, не далеко от них ушел.

Попили чаю с Тимом, Фима делал вид, что спит, готовясь к заступлению на пост, но его выдавал нос, принюхивающийся к медовухе, которую мы капали в чай. Изрядно капали.

Пожалуй, медовуху могу считать своим достижением. Точнее, своей удачей, что удалось повернуть общественное мнение в сторону старых традиций. Проблема была в том, что по стране слишком много стало генераторов пиролиза, выгоняющих, в том числе, и жидкое топливо. Топливо пахло спиртом. В результате начались отравления. Хоть и готовил к подобному фактории, в плане разъяснений, но кабы не помощь церкви — тенденция с увеличением населения России могла бы стать негативной. Повезло. Закрепилась мысль, что пить топливо это… как есть навоз. Под эту раздачу, в связи с запахом, пошло и хлебное вино. Разве что себе позволял баловаться водочкой периодически, впрочем, как и Петр, вместе со своими приближенными.

Крепкие напитки ныне стали на основе меда, как в старые, добрые, времена. Причем, отголоски древнерусских традиций докатились даже до моих дней — непонятной фразой «медовый месяц». Все просто. В старину, молодым на свадьбе разрешалось пить только слабые меда, дабы первенец вышел здоровый. И весь месяц после свадьбы пить дозволялось только медовуху — вот и прижилось «месяц медов».

Несмотря на то, что мед был дорог, все старые рецепты домашних медов начинались примерно так: «… развести 12 ведрами воды полтора пуда меда…». Объемы старинного медоварения становятся понятны. Теперь мы эти объемы многократно перекрываем, благо, мед шел потоком с Дона — даже более широким, чем потоки патоки и сахара. Надеюсь, традиция закрепится. Ради этого даже готов максимально долго не переходить на нефть, так и оставляя топливом спирт, который, если выпить — сразу кирдык, чтоб не удержавшиеся долго не мучились, не изводя окружающих.

Ставленными и вареными медами, безусловно, можно напиться до поросячьего хрюканья, но от меда, как оказалось, не дуреют. Как-то по-иному он на мозги действует. И область применения у него шире — можно чарку опрокинуть, можно в чай накапать. Ставленый мед сродни любому блюду — к мясу и рыбе, чарку похолоднее, к каше и блинам, подогретую, зимой, с мороза, горячего сбитня…

Пили чай, безкультурно громко прихлебывая горячий отвар с медовой изюминой. Чаем, по-прежнему называл отвары трав, а мед, как известно, прекрасно сочетается с любыми отварами из ягод, лечебных и ароматических растений. Отвар зверобоя с душицей, приправленный медком, вышел чудо как хорош. Пора было возвращаться к дневнику.

…Если описывать кратко положение внутри страны, то больше всего подходит слово эйфория. Победы в войне, новые земли, новые торговые маршруты, урожайные года — все это расшевелило народ. Теперь про «антихриста» в адрес Петра если и шептались, то исчезающее редко. А чистку зарвавшегося боярства, проведенную два года назад, так вообще восприняли как должное. Страна постепенно преображалась из рыхлого песчаника в гранитный монолит империи. Безусловно, со своими трещинами и слабыми местами, но отнюдь не в легкую добычу для европейских камнетесов.

Европейские страны, в противоположность России, испытывали брожение и настороженность. Швеция, получив обратно своего монарха и огромную контрибуцию в нагрузку, временно затихла, усиленно интригуя за кулисами европейской политики. Война за испанское наследство затихла сама собой, так как Англия все еще горела гражданской войной, а Австрия вышла из войны в связи с новыми политическими обстоятельствами, в том числе, не желая вести войну против Легиона своего родственника Петра, сражающегося на стороне Испании. Филипп V Испанский благоразумно не стал заострять внимание на контрибуциях или территориальных претензиях, удовлетворившись сохранением статус-кво, в том числе колоний, как своих, так и тех, которые были уступлены России.