Распутин наш (СИ) - Васильев Сергей Александрович

– Вы это к чему, Артём Аркадьевич?

– Всё будет, как ты пожелал, Гриша. Ты получишь возможность изменить судьбу, изменив ход истории. Трогать эту капризную даму можно только в одном случае – спасая чью-то невинную душу. Спасешь её – сможешь вернуться во время, позволяющее исправить твою собственную судьбу… Это и будет твоей епитимьей… Или платой за встречу с семьёй.

– Разве они не… – дрожащим голосом начал Распутин.

– Ты же слышал, что означает «созданный по образу и подобию»? Тот, кому по силам творить новую реальность и делать бывшее не бывшим… Но тебе пора…

– Погодите, Артём Аркадьевич! Чью душу я должен спасти?

– Сам догадаешься, курсант, не маленький, – усмехнулся генерал. – И помни, отправляешься на войну. В самое логово нечисти. Бесов разрешаю не жалеть. Сделки с ними не заключать. Да что я всё тебе пересказываю. Вот первоисточник, читай, там всё написано. Держи крепче – пригодится!

В руки Распутина ткнулась массивная толстенная книга. От неожиданности он ойкнул и крепко прижал фолиант к своей груди. Лицо генерала подернулось маревом и моментально растворилось в темноте. Там, где только что стоял Миронов, сверкнуло пламя выстрела. Что-то раскалённое обожгло грудь, и он со всего маха опрокинулся навзничь, больно приложившись затылком об пол.

Из лёгких вышибло воздух, и судорожные попытки вдохнуть кончались безрезультатно. Но самым неприятным было другое. К лежащему на боку массивному стулу, с которого слетел Григорий, из сумрака плохо освещенного помещения приблизился прилизанный, набриолиненный тип отвратного вида с прической на прямой пробор и лицом, похожим на рыбу, вынутую из аквариума. Бесцветные глаза обрамляли белесые брови, растянутый от уха до уха рот с бесцветными губами кривился в недовольной гримасе. Только тяжелый взгляд и массивный револьвер в правой руке выдавали хищника. Внимательно посмотрев на лежащего Распутина, мужчина отодвинул стул, сделал ещё один шаг, встав в ногах жертвы, и слегка наклонился, изучающе разглядывая поверженное тело. Очевидно, увиденное его удовлетворило, опущенные уголки губ поползли вверх, и он медленно поднял ствол, целясь Григорию прямо в лоб. В условиях цейтнота инстинкт самосохранения, принявший командование на себя, в доли секунды вытащил из "жёсткого диска" памяти и "разархивировал" варианты спасения. Левая ступня чуть сместилась, цепляя пятку нападающего, а правая нога согнулась и изо всех сил впечатала каблук в колено стрелку. Удивленно выгнув брови, человек-рыба обиженно кхекнул, взмахнул руками и, не сгруппировавшись, грохнулся навзничь, успев судорожно нажать на спусковой крючок. Пуля, отрекошетив от покатого потолка, противно взвизгнула над ухом, испортив паркет.

Распутин, наконец, смог сделать вдох, от чего грудь словно обожгло. Зашипев от боли, рывком сел, обвёл взглядом помещение, в котором так неожиданно и драматично оказался. Комната на цокольном этаже Юсуповского дворца, где перед революцией пристрелили “святого старца”, была ему прекрасно знакома по сотням фотографий, описанию участников и полицейских чинов, расследующих обстоятельства убийства. Опустив глаза, Григорий увидел свои холёные руки, забывшие тяжелую работу, крепко прижимавшие к груди солидную старинную Библию. Почти по центру фолианта круглилось свежее пулевое отверстие. Точно такое же выходное, измазанное кровью, Григорий обнаружил с другой стороны книги. По шелковой голубой рубахе, вышитой васильками, расплывалось кровавое пятно. Понятно, почему каждый вдох будто заливал грудь расплавленным свинцом. “Только не проникающее”, – с ужасом подумал Распутин, задирая подол рубахи и ощупывая рану. Подушечки пальцев сразу упёрлись в твердый комочек свинца под кожей, отозвавшийся резкой болью в грудине. “Слава Богу,” – отлегло от сердца. Проходя сквозь Библию, пуля потеряла убойную силу и только боднула ребра, вонзившись, но не пробив грудную клетку. Кровь сочится, а не бьёт толчками. Можно считать – легко отделался.

Человек-рыба зашевелился и застонал, засучил по паркету штиблетами. Распутин встал, зажимая левой рукой рану, и, как заправский футболист, от души пробил пенальти, прицелившись между ног пытающегося приподняться киллера. Стон перешел в писк, и в ту же секунду на лестнице послышались торопливые шаги. Испуганный, дребезжащий голос проблеял на языке Шекспира: “Освальд! Душа моя! Ты уже закончил?” Придавив горло извивающейся “душе”, Распутин сделал шаг в тень, под винтовую лестницу. Ступень над плечом скрипнула и через перила свесилась голова человека в офицерской форме. В отличие от “рыбы”, этот парень выглядел прилично, имел тонкие правильные черты лица, тёмные волосы на косой пробор, прямой нос, по-детски припухлые губы, обрамленные пушком вместо усов, и глаза драматического актера немого кино, прищуренные в попытке разглядеть, что происходит внизу. “А вот и Феликс Юсупов собственной персоной”, – констатировал Распутин, аккуратно но быстро схватил любопытного князя за шиворот, подбил опорную руку и потянул на себя. В воздух взлетели надраенные голенища сапог, и второй фигурант заговора приземлился на покорно лежащего коллегу, придав его писку новые, басовитые нотки. Придавив коленом “бутерброд” из вельможных особ, Распутин расстегнул портупею новоприбывшего и живо соорудил монументальную скульптуру из двух тел, сидящих спиной к спине со связанными сзади руками, и головами, притянутыми друг к другу сыромятной кожей, не позволяющей выплюнуть салфетки, используемые в качестве кляпа. Карманы штанов приятно оттянули два трофейных револьвера.

“Срочно перевязаться, не то истеку кровью.” Времени на поиск перевязочного материала нет, зато есть коньяк и скатерть из тонкого, гигроскопичного материала. Вполне сойдёт за бинт…

Наверху забеспокоились, выключили граммофон, загомонили и потопали к лестнице. Перевязку пришлось отложить.

– Посидите тут, противные! – потрепал Григорий по щекам героев-любовников, заглядывая в глаза князя и читая в них поднимающийся из глубины души ужас, – сейчас поприветствую вашу группу поддержки и приступим к официальной части.

Распутин подхватил каминную кочергу, нырнул под лестницу и ощутил, как щедро выплёскивается в кровь адреналин, притупляя боль, обостряя слух и зрение, делая мысли чёткими, а реакцию – молниеносной.

– Феликс, Освальд, что тут у вас? – тревожный вопрос заглушил топот офицерских сапог по лестнице.

Григорий подцепил кочергой ногу лысого бородача, спускавшегося первым. Сдавленно охнув, тот кувыркнулся по ступенькам, затормозив лбом о последнюю. Следовавший за ним юноша в военной форме увидел стремительно метнувшуюся к нему тень, сообразил, что на глазах превращается из охотника в дичь, и повел себя соответственно, в мгновение ока исчезнув за дверью на втором этаже. Мысль о вооружённом сопротивлении его даже не посетила. Внешний вид оскалившегося мужика с кровавой дыркой в районе сердца всколыхнул самые тёмные мистические фантазии и зловещие образы, при встрече с которыми бегство является не признаком малодушия, а самым правильным и рациональным поведением. В лейб-гвардии преодолению полосы препятствий уделялось постыдно мало времени, в отличии от советской армии и французского иностранного легиона. С силой оттолкнувшись ногами и подтянувшись руками на перилах, Распутин в одно мгновение влетел в кабинет Феликса Юсупова, превращенный высокородными киллерами во временный штаб.

– Дмитрий Павлович! Ну куда же вы? В окно, на мороз да без шинельки! Неровен час – застудитесь, – укоризненно проворчал Григорий, отрывая великокняжеские руки от оконной рамы.

– Помоги… – только и успел прокричать заговорщик. Тяжелый кулак опустился на его загривок, и наступили сумерки.

Спустя пять минут вся гоп-компания была надежно принайтована к стульям, освобождена от колющих и стреляющих предметов, оснащена кляпами, а Пуришкевичу, пребывающему в нокауте со сломанным носом даже оказана первая медицинская помощь. Оставался один нерешенный вопрос, мешающий перейти к непринуждённой светской беседе.