Реванш Генерала Каппеля (СИ) - Романов Герман Иванович

Но не столько это являлось главным – не менее значимым оказалось стремление полностью освободить железнодорожные пути до Тулуна и далее на запад. Теперь бронепоезда и несколько эшелонов с пехотой могли стремительно продвинуться до самого Нижнеудинска – перегон был пустым. Судьба сразу двух бригад 30-й дивизии красных являлась предрешенной. Дорога назад им полностью отрезана, с открытых флангов при поддержке артиллерии и пулеметов должны яростно атаковать сибиряки, причем уже деморализованного противника, растянувшего живой ниткой свои подразделения, истратившего последние боеприпасы – таких либо сразу добивают, или берут в плен, ведь об упорном сопротивлении речи быть не может…

- Дружно поднялись в атаку ваши солдаты, господин полковник. Смело идут, пулям не кланяются, - одобрительно произнес русский генерал, глядя, как серая линия шинелей продвинулась вперед, в клубящуюся впереди пелену разрывов – три чешских и румынский батальоны решительно шагнули в свою последнюю атаку на сибирской земле. Им нужно было выполнить поставленную задачу, хотя солдатам сильно не хотелось рисковать в этом бою. Но вид ужасного зрелища, для противника, конечно, но отнюдь не для «братушек», воодушевил союзников, которые доселе только отступали, оставляя богатые трофеи преследователям.

Теперь интервенты горели жаждой отплаты, скорой и беспощадной, за все пережитые ими страхи, за отобранное добро, на которое они рассчитывали проживать дома, припеваючи, за трескучие сибирские морозы, что обжигали лица и руки, леденя кровь в жилах. Чехи, словаки и румыны шли вперед густо и зло, практически не неся потерь, хотя полковник Прхала, замечая в бинокль падавшие иногда на снег далекие фигурки солдат в длинных шинелях, каждый раз болезненно морщился…

Западнее станции Куйтун

командир 30-й стрелковой дивизии 5-й армии

начдив Лапин

- Цука! Зато я теперь снаю, кута телись мужики и лыжи!

Молодой начдив сидел на окровавленном снегу, привалившись спиною к перевернутым саням, прикусив губу и вытянув простреленную навылет ногу. Намотанный поверх штанины бинт из холстины набух багровым пятном, но на полученную рану Лапин уже не обращал внимания – теперь он клял себя последними словами за легкомысленную беспечность, что не внял недавнему предупреждению старого ротного командира. Не обратил своего внимания, на, казалось бы, пустую мелочь, совершенно позабыв в силу юношеских лет на то, что у более умудренных жизненным опытом сразу вызывает чувство тревоги и ожидания каких-нибудь близких пакостей.

Три стрелковых полка бригады Грязнова, штаб дивизии, два эскадрона приданного кавалерийского дивизиона, саперная рота, артиллерийская батарея с большим обозом, политотделом, чекистами и комендантской командой – все, что было у него сейчас под командованием, попало в грандиозную ловушку, коварно устроенную белыми и чехами под Куйтуном. И рассмотреть которую молодой начдив просто не смог, не почуял затаившуюся опасность.

- Сря я так стелал… Сарфался… Теперь тифизия погипнет!

Долгое победное преследование поспешно отступающего врага, слабое сопротивление все время отходящих на восток интервентов, их горящие чадным пламенем бронепоезда, разбитые снарядами – все это неизбежно сыграло злую шутку. Красноармейцы потеряли уже всякую осторожность - ведь еще были на длительном пути богатейшие трофеи. И большое число взятых пленных, тысячи тел больных тифом, мертвых и еще пока живых врагов, ползущих по залам вымороженных насквозь станций. Все вместе взятое не могло не привести бойцов, командиров и его самого к беспечности, шапкозакидательскому настроению и откровенному презрению противника.

За это сегодня жестоко поплатились, попав под удар ужасающей силы. Такого боя в жизни Лапина еще не случалось, когда под ногами содрогалась мерзлая земля от десятков одновременных взрывов, когда свинцовый беспощадный шквал пулеметного огня в упор буквально скашивал стрелковые роты подобно смертоносной косе. Закаленные в боях фронтовики кричали в нескрываемом ужасе - такое было бы объяснимо по кровопролитным боям у Нарочи или под Ригой с германцами, засыпавшими снарядами наступавшую русскую пехоту. Но только не здесь, не сейчас, в далекой Сибири!

Отчаянные вопли бойцов заглушали взрывы, а красноармейцы целыми шеренгами падали навзничь на искромсанную землю и грязный снег мертвыми, контуженными и ранеными. Доселе его непобедимые бойцы побежали испуганными насмерть зайцами. Потом произошло худшее – многие, особенно мобилизованные в их ряды пленные, недавние колчаковцы, стали массами сдаваться в плен, втыкая гранеными штыками в снег винтовки. Бывалые красноармейцы, комиссары и коммунисты принялись в ответ стрелять в трусов и предателей, но слишком мало осталось преданных революции и советской власти бойцов – их быстро перебили мятежники при помощи вынырнувших из-за леса, шустро продвигавшихся на лыжах каппелевских егерей. Последних оказалось неожиданно много, многие с пулеметами и авторужьями, решительно настроенные, идущие по снежному насту со сноровкой бывалых таежников. Сопротивление красных быстро сломили шквальным огнем. Теперь пошло безжалостное истребление последних, отчаянно сражавшихся в совершенно безнадежной ситуации надежных товарищей.

- Цука! Теперь фсе кончено…

Лапин посмотрел на рухнувшего рядом с ним комбрига Грязнова, убитого пулей – вокруг головы снег щедро пропитался дымящейся кровью. Везде лежали десятки штабных командиров и бойцов, чекисты и политотдельцы – все мертвые, отдавшие свои молодые жизни за революцию. Бригада исчезла – 262-й полк начисто сметен артиллерией и пулеметами, идущий следом за ним 264-й полк, бойцы которого были потрясены кровавой бойней, учиненной прямо на глазах, атакованный с фронта чехами, а с тыла егерями, сдался почти целиком. Здесь, у невысокой железнодорожной насыпи, под огнем прорвавшихся в тыл вражеских бронепоездов погибла большая часть левофлангового 263-го полка и все дивизионные части с обозом и артиллерией.

Сделать ничего было нельзя – с насыпи стреляли стальные крепости на колесах, укутанные черным дымом, от леса захлебывались очередями пулеметы. Минуту назад поднялись в решительную атаку егеря. Их фигуры в белых балахонах с трудом различались на изрытой снарядами бывшей пашне, покрытой сейчас истерзанным взрывами снежным покрывалом.

Организованное сопротивление прекратилось, лишь изредка звучали одиночные выстрелы. Но полк не погиб целиком, как можно было подумать, глядя на засыпанное серыми и черными комками тел, прежде бывшее белым поле. Со многими рядом торчали прикладами вверх трехлинейные винтовки – морально сломленные бойцы уже сдавались, таких было намного больше убитых, просто трусы сейчас боялись встать на ноги, чтобы не попасть под случайную пулю, что пронзительно свистели над головами.

Вырваться из предательской западни смогла лишь кавалерия. Остатки своего дивизиона повел на прорыв командир молодой поляк Константин Рокоссовский – выбраться из окружения удалось немногим, может десятка два или три всадников. Начдив Лапин искренне надеялся, что кто-то из бойцов все-таки сможет опередить наступающих белых и сообщить командованию 269-го полка, что подходил к Тулуну, о случившейся здесь трагедии.

- Цфолочи! Претатели рефолюции!

Начдив крепко сжимал в ладони наган, из которого стрелял по сдававшимся в плен бойцам. Пальба совершенно прекратилась, совсем рядом стали подниматься люди, вытягивая к небу свои руки, сдаваясь в плен подступавшим все ближе к ним егерям. Лапин прицелился в ближайшего предателя, и палец был готов потянуть тугой спусковой крючок, но его рука тут же опустилась от пришедшей в голову страшной мысли. Молодой латыш лихорадочно прокрутил барабан нагана. Так и есть, осталось всего два патрона.

Да, он сможет застрелить еще одного труса и предателя, но что с ним самим будет, если второй патрон даст осечку?! Белые ославят его честное имя, скажут всем, что задешево взяли в плен командира красной дивизии! Нет, такой вечный позор его имени не нужен, и он сейчас умрет за советскую власть, также достойно, как сделали ранее погибшие товарищи.