Между мирами: Старый новый мир - Андрей Валерьевич Степанов

— Хорошо сказал, — улыбнулся я. — Патриотично.

— Ха! Еще бы! Пока остальные страны то и дело устраивают небольшие междусобойчики, пытаются выгадать для себя побольше власти, мы — столп! Центр стабильности и мира! — он хрястнул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. — Иностранные послы и дипломаты в первую очередь учат русский. Их семьи в полном составе приезжают к нам.

Тут он глубоко вздохнул и допил остатки из бокала, слегка наклонил голову и произнес:

— Нетрудно быть дворянином в наше время, Максим. Трудно оставаться человеком.

Вот уж какой философии я не ожидал от одинокого, замкнувшегося в себе парня, так именно такой: о человечности. Но он тут же нахмурился, бросил вилку на стол и хотел было дрожащей рукой снова наполнить свой бокал.

Стекло уже звенело от стука бутылки о край резного бокала, когда Максимилиан вдруг остановился и поставил емкость на место. Я терпеливо ждал, пока он закончит ее рассматривать.

— Да что это я, в самом деле... — глухо произнес он. — Совсем уж невежливо.

Мне показалось, что он общается с бутылкой коньяка, но хозяин поместья встал и, слегка пошатываясь, направился на кухню, откуда притащил пару тарелок с едой и поставил на моей стороне стола.

— Извини, — добавил Максимилиан. — С утра немного накатила грусть. И я тоже решил... накатить. Ешь, тебе надо набираться сил и восстанавливаться.

— Угу, — кивнул я с набитым ртом. Восстановление отнимало много сил и есть хотелось прямо не по-человечески. — Спасибо.

— Не стоит. Я всю ночь думал о том, что ты вчера говорил. Про вот эти вот свои цели и планы и решил, что тянуть не стоит.

У меня просто камень с души упал, когда я это услышал. В таком состоянии он мог сказать все, что угодно, вплоть до отказа. Забыл и все тут. Но он оказался честным.

— Кое-чему тебе все равно предстоит научиться. Во-первых, тебе, скорее всего, придется в будущем подписывать документы. Во-вторых, если будешь общаться с равными себе, то есть, такими же дворянами, то некоторые просто обожают вспоминать своих великих «пра-пра», даже если они жили лет триста тому назад. Между прочим, — вдруг отвлекся он, — наши ученые выяснили, что к седьмому колену дальние родственники на бумаге не являются родственниками... мм... биологически. Ты знал это?

— Угу, — снова кивнул я, уминая второй бутерброд.

— Хорошо, с образованием проблем нет. Так о чем я? А! Родословная! — он снова вскочил, метнулся к шкафу в темном углу и вытащил оттуда тонкую тетрадь, больше похожую на брошюру. — Это — моя.

Я раскрыл ее примерно посередине. Состояла она всего из нескольких листов плотной, желтоватой бумаги. Разве что некоторые листы были чуть белее других — их явно добавили позже.

Каждый лист уделялся человеку целиком. Фотография в зрелом или не очень возрасте, некоторые явно заменялись.

— Вообще, за всем этим надо следить. И когда большие семьи собираются вместе, принято привозить новые фотографии раз в несколько лет. Или когда человек умер, — Максимилиан ткнул пальцем в разворот. — А это вот мой дед.

С побледневшей черно-белой фотографии сурово смотрела бородатая личность, которая даже с бумаги могла просверлить глазами насквозь. Под фото были пропечатаны линии для внесения информации и про деда мелким почерком кто-то, явно не сам Максимилиан, оставил пару слов.

Оборот посвящался родственным связям. Кому он приходился дедом, братом, дядей, свекром и так далее. Список выглядел внушительно.

На последней странице расположилась фотография последнего Абрамова. Здесь ему было лет двенадцать, не больше. Но в детстве он больше походил на меня, чем сейчас.

— Здорово. Правда, здорово, — вырвалось у меня. — Я тоже когда-то мечтал о такой штуке.

— Значит скоро твоя мечта сбудется.

После завтрака он немного пришел в себя и притащил различные документы. В основном это были своеобразные товарные чеки, которые он подписывал. Витиеватая буква «А» давалась мне труднее всего. Особенно много сложностей было из-за толстой авторучки, а еще потому, что большую часть своей жизни я стучал по клавиатуре.

Первая подпись вышла настолько отвратной, что Максимилиан даже присвистнул:

— Тебе что, и пальцы ломали?

— Нет, — ответил я, сжав зубы. — У тебя слишком сложная подпись.

— Да что в ней сложного! — воскликнул он, наклонился через плечо, дыхнув на меня перегаром, и в несколько легких движений оставил точную копию подписи с документа. — Учись! Я не хочу, чтобы ко мне потом мчали из сыска и спрашивали, что за дела творятся в поместье и почему я — не я!

— А как же ты будешь расписываться? — вдруг задался я вопросом.

— У меня много вариантов, неофициальных, — барон оставил рядом с подписью еще парочку, которые выглядели совсем иначе. Нельзя сказать, что расписывался один и тот же человек. — Со мной проблем не будет, а тебе — надо тренироваться.

В таких тренировках прошла половина дня. Изучить тонкую тетрадь родословной труда не составило. Ровно до того момента, пока Максимилиан не потребовал запомнить еще и родственные связи.

— Свихнулся что ли? — взорвался я. — Там же сотни человек!

— Это мелочь, но важная. Заведешь ты разговор с кем-нибудь, и между делом спросишь — а не ваша ли бабка была на свадьбе моего деда?

— Это же полнейшая чушь! — за окном уже темнело и мы опять сидели за столом с едой.

— Ты прав, чушь, но оставляет хорошее впечатление. А если кто-то спросит тебя о том же, но ты ответишь «не помню» или «не знаю», будешь невеждой с соответствующей репутацией.

Следующий день, когда выяснилось, что раны мои почти полностью затянулись, затребовав суммарно две больших банки мази, мы провели на воздухе. Максимилиан был в отличном расположении духа, показал стойла и пару добротных жеребцов.

— Не скажу, что отличная порода, но своих денег стоят. По сто пятьдесят за каждого отдал!

— Всего? — удивился я, — так вроде бы недорого.

— Золотом, — добавил он, поглаживая одного из коней по гриве. — В мастях, надо понимать, ты тоже не разбираешься?

— Нет.

— Смотри...

И он принялся объяснять, чем отличается гнедой конь от вороного жеребца. Лошади