Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока

– И что, оставил он тебя в покое? – спросил Бертран.

– Нет. – Эмерьо покачал головой. – Меня то и дело покусывают, пощипывают, подталкивают к разным пакостям. Иногда я впадаю в гнев, делаю то, о чем впоследствии жалею, – и тогда я понимаю, что опять он одержал надо мной победу…

– У него против тебя есть надежный союзник, – серьезно проговорил Бертран.

– Кто?

– Ты сам, Эмерьо.

Они замолчали. Эмерьо, видать, обдумывал услышанное.

Молчание нарушил любопытный Бертран.

– А что, с тех пор ты стал усердно молиться Пресвятой Деве?

– Нет, – признался Эмерьо. – Я и теперь частенько забываю об этом…

Наконец в Аутафорт явился сам граф Риго. С большой свитой прибыл, с вельможами и местными сеньорами, под рев труб и торжественные клики герольдов. Сухая земля загремела под копытами множества лошадей. Небо расцветилось ослепительными флажками и знаменами. Повсюду все блестело, сверкало, переливалось. А на острие этого праздничного копья, нацеленного в сердце Аутафорта, красовался сам граф Риго – золотые волосы под солнцем как жар, лицо загорело, обветрилось, серые совиные глаза широко распахнуты, только нос немного подкачал – картошкой.

Под визг дудок, под завывание труб, под гром копыт въехал граф Риго в Аутафорт, и тотчас же вышел ему навстречу Бертран де Борн и преклонил колено.

Граф Риго с коня соскочил, к Бертрану приблизился, обеими руками поднял его и обнял, к себе прижав.

Вся свита наблюдала, запоминала. И те, кто в замке Аутафорт с трепетом смотрел на великолепное вторжение, – тоже.

Стояли граф Риго, наследный принц старого Генриха, и шателен Бертран, держась за руки, как старые друзья. Затем к графу Риго подошли Бертрановы дети – сперва сыновья, затем девочка Эмелина. И для каждого нашлось у графа Риго ласковое слово, ибо на самом деле был граф Риго весьма куртуазным рыцарем – когда хотел.

И радовались ему Бертран и его сыновья, а пуще всех – Эмелина, которая только-только вошла в лета и от души полюбила веселые куртуазные празднества.

А празднество устроили превосходное! Выступали трубадуры и жонглеры. Кавалеры и дамы танцевали на зеленой лужайке перед замком. Потом развлеклись соколиной охотой, а еще два дня спустя затравили оленя и торжественно съели под сладкозвучное пение жонглеров.

И все были довольны. Правда, втайне точил Бертрана маленький червячок. Такой маленький, что Бертрану удавалось искусно прятать его под личиной беспечности.

И вот, когда миновала седмица, призвал к себе граф Риго рыцаря Бертрана. Беседа проходила в башне Аутафорта. Занял граф Риго хозяйское место, утвердив свой обширный зад в любимом Бертрановом кресле. По правую и левую руку графа расселись вельможи и рыцари – все, какие с графом прибыли.

Бертран же перед графом Риго стоял, выпрямившись и руки крестообразно, ладонь на ладонь, на рукояти старого меча сложив. Голова непокрыта, рыжеватые волосы, уже подернутые сединой, под солнечным лучом поблескивают.

За спиной у Бертрана – его сыновья Бертран и Итье, оба ростом в отца, такие же заносчивые и крепкие, только в плечах поуже – не заматерели еще.

Смотрел на них граф Риго, любовался. А насытив взор, звучно хлопнул себя по ляжкам и рявкнул:

– Ах, хороши, стервецы! – Головой потряс, засмеялся. – Захватили, значит, Аутафорт? Ах, негодяи! Что же ты наделал, Бертран де Борн? Разве не была отдана тебе половина Аутафорта, хотя, если судить по правде и справедливости, а не по любви и милосердию, надлежало бы за такие дела отсечь тебе голову!

Бертран молчал.

– Отвечай! – вскипел граф Риго. – Была ли отдана тебе половина доходов с этого владения?

Бертран разлепил уста и молвил:

– Да, мессен.

– Воспользовался ли ты этими доходами?

– Да, мессен.

– Что ж, мало тебе показалось, Бертран?

– Да, мессен, – в третий раз промолвил Бертран.

Граф Риго заставил себя прогневаться. Сдвинул брови, закричал:

– Как ты посмел войти в Аутафорт под личиной друга и вероломством захватить владение чужое?

Бертран чуть пошевелился и заговорил звонким, ясным голосом:

– Если мессен позволит, я объясню. Дело в том, что я действительно прибыл в Аутафорт к своему брату, не имея еще решительных намерений действовать против него…

– Он взял с собой солдат, переодев их слугами! – воскликнул Гюи Лиможский.

Бертран даже взглядом его не удостоил. Спросил у графа Риго:

– Мессен, дозволено ли мне продолжать?

– Продолжай, – сказал граф Риго.

– Поначалу у меня и в мыслях не было чинить разбой. Но когда вошли мы в Аутафорт, слишком близко увидел я все то, чем с детства мечтал завладеть… Потому и не смог удержаться от нападения. Ибо страсть моя оказалась сильнее всех добрых намерений. Я понял, что это владение предназначено Провидением для меня, и решил немного ускорить то, что суждено от века…

Говорил Бертран о стройных башнях Аутафорта, числом пять, о высоких двойных стенах с зубцами, о превосходном каменном донжоне, о беседках во дворе, о дивных складах и удобнейших конюшнях, о заливных лугах по речке Мюро, о сенокосах и пашнях, об охотничьих собаках и тканых коврах, что вот уже два века висят на стенах и до сих пор не истлели…

Говорил как пел. Все поневоле заслушались и сами влюбились в Аутафорт, будто в прекрасную даму. А со слов Бертрана в кого не влюбишься!..

– Мог ли я оставить такое сокровище в руках трусоватого и слабого Константина? – заключил Бертран.

И поняли все, что нет, никак не мог. Воистину, кощунством было бы отдать Аутафорт кому-то другому. Кто лучше Бертрана сбережет прекрасный Аутафорт? Чьи сыновья достойнее получить этот замок в наследство?

И сказал граф Риго:

– Ты – самый большой негодяй, Бертран де Борн, из всех, кого мне доводилось видеть, – а повидал я этой породы немало, ибо и сам к ней принадлежу! Но ты превзошел в вероломстве моих братьев и меня самого. И потому вот тебе мое решение: отныне владей Аутафортом один, безраздельно, а по смерти передай его старшему из своих сыновей, и пусть останется Аутафорт и земли, ему принадлежащие, за семьей Бертрана де Борна!

И засмеялся Бертран и бросился к ногам графа Риго, а граф Риго встал с кресла и Бертрана подняться понудил. И стояли они, обнимаясь, точно родные братья, и смеялись, смеялись от души.

После того достославного дня, когда граф Риго при всех баронах и шателенах признал права Бертрана на земли и самый замок Аутафорт, повсюду в Перигоре настали мир и покой.

В те времена, о которых идет речь, все военные действия по осени принято было сворачивать и вплоть до Пасхи следующего года длить мир. Так поступили и граф Риго с виконтом Адемаром Лиможским.

А Бертран, расширив свои владения, вполне утихомирился, стал сыт, ленив и спокоен и перестал тревожить соседей. Домна Айнермада все хворала и недужила. Дети подрастали. Бертран уже присматривал подходящего мужа для дочери.

Благословенная осень простерла золотые персты над зеленой землей Лимузена, и особенная по-осеннему горьковатая тишина разлилась среди холмов.

В такой-то ясный день явился к Бертрану его давний друг и сосед Гильем де Гурдон. Бертран был занят важным делом: лежал у себя в опочивальне, а пять толстых жизнерадостных щенков тыкались в него мордами и пытались ухватить за палец. Гильему так и доложили: мол, эн Бертран ужасно занят и выйдет позднее.

Бертран же, проведав, кто именно к нему пожаловал, тотчас вскочил, щенков с себя стряхнул, навстречу гостю устремился, на ходу оплеухи прислуге раздавая – зачем так нерасторопны, глупые холопы, зачем так постыдно оплошали!

Гильем Бертрану неучтивость сразу простил – тот извинялся столь бурно, валил вину на болванов-слуг столь рьяно, что любое сердце бы растаяло.

Сперва детские годы вспоминали, помянули добром аббата Рожьера. Перебрали за беседой всех общих знакомцев и родичей. Совместно выпили.

Похвалили погоду и урожай. О нынешнем осеннем замирении с полным одобрением высказались.

И проговорил как бы между прочим эн Гильем:

– Весьма хорошо, эн Бертран, постановлено королем Генрихом, чтобы все владетели и шателены сгоняли с земель своих брабантцев, наваррцев и прочих бандитов, воюющих за деньги, ибо суть они головорезы без стыда и совести…

Бертран насторожился. Был бы охотничьим псом – застыл бы с приподнятой передней лапой, готовый броситься туда, откуда послышался шорох.

Ибо явственно потянуло вдруг зловонным серным душком Хауберта-Кольчужки.

– Какое отношение все это имеет ко мне, друг мой Гильем? – осведомился Бертран.

– Прямое. – Теперь Гильем де Гурдон смотрел на Бертрана в упор. – Ведь это вы приманили сюда чертову свору наемной сволочи.

…Шуршащая в темноте солома, ломкий, еще детский, голос Итье: «А как вы будете избавляться от этого Хауберта-Кольчужки, отец?» Давняя тревога, давнее беспокойство… «Избавлюсь, коли надобность приспеет», – так, кажется, ответил тогда беспечный Бертран своему предусмотрительному сыну.