Западный рубеж (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Разложив карты изображением вниз, «рубашкой» вверх, присмотрелся к узору. На обратной стороне. Прибылов изобразил черно-красную решетку. Вроде бы, квадраты везде одинаковы. Ан, нет. Некоторые были чуть больше, некоторые поменьше, а кое-где квадраты превращены в прямоугольники. Но это, если присмотреться. Понятно, отчего скромный художник-комсомолец смог обыграть опытного шулера. Ай да Сашка Прибылов, ай да жулик!

— Заметили? — поинтересовался Исаков. — Я сам не сразу понял.

— Еще бы, — отозвался я. — Кажется, в офицерском собрании за такое положено бить шандалом?

— Не знаю, как там с шандалом, но морду бы за такое начистили, — сурово ответил Исаков. — А в Череповецком пехотном, разве не так было?

— Так откуда я могу знать? Я в офицерских собраниях не бывал, — пожал я плечами, и спохватился. — Александр Петрович, а откуда вы про мой полк знаете?

— Слухом земля полнится, — усмехнулся бывший белогвардеец. — Я, когда в плен попал, поначалу во временном лагпункте обитал, со штабс-капитаном Недотко три дня бок о бок на голой земле спал. Не помните такого? Он в двести тридцать втором полку ротой командовал.

Я в очередной раз пожал плечами, даже не пытаясь придать физиономии раздумчивый вид. Исаков, между тем, продолжил:

— Вы к нам однажды приезжали, начальника лагпункта отматерили…

— Не было такого, — перебил я Исакова.

Если бы и было, то материл бы не прилюдно, а уж тем более, не при задержанных.

— Ну, пусть не было, — не стал спорить Исаков. — Но вы приказали конвойным нас побыстрее в ХЛОН отправлять, и паек вместе с нами везти, не зажиливать. Недотко, как вас увидел, говорил — вот мол, мой новодельный прапорщик Аксенов, которого я на взвод собирался ставить, а теперь он большущий начальник, и нас к стеночке может поставить. Народ, кстати, тогда зашумел — мол, Аксенов, хоть и большевик, и сволочь упертая, к стенке еще никого не ставил. Странно, что вы ротного командира не помните.

— Я, Александр Петрович, после госпиталя ни хрена не помню, словно отрезало, — вздохнул я. — Не помню ни командира полка, ни ротного. Домой приехал — не знаю, как до Череповца добрался, тетку родную вспомнить не мог. То, что после восемнадцатого года случилось — все помню, до малейших деталей, а то, что раньше… И не прапорщик я, а нижний чин, вольноопределяющийся.

— Бывает такое, после контузии, — кивнул Исаков, посмотрев на меня, как смотрят на несчастного человека. Потом неуверенно сказал: — Так может, память-то к вам вернется, Владимир Иванович?

Я неопределенно махнул рукой.

— Привык я уже, к чему мне лишнее? Память вернется, выяснится, что у соседа курей крал, или еще что. Зачем оно мне? И прапорщик… Хм.

— Недотко сказал, что сам на вас представление писал, на прапорщика, командиру полка на подпись отдал, но вы аккурат тогда в госпиталь попали. Вроде, еще на Георгиевский крест представление писали.

Ишь ты, кавалер, да еще и прапорщик. Узнай я такое года два назад, запрыгал бы от счастья. А теперь… Что мне с погонами прапора военного времени делать, или с Георгиевским крестом? Погоны нам долго не носить (а доживу ли до сорок второго года, не факт!), и с крестом разгуливать не придется. Да и документов о подтверждении звания у меня нет. Улыбнувшись бывшему капитану, сказал:

— У меня в Военном билете — то есть, в Записной книжке, прописано — нижний чин, так пусть им и останусь.

А про себя подумал, что лучше бы мое офицерское «состояние» оставалось тайной. Во всех анкетах пишу «нижний чин», указываю медаль «За храбрость». Как бы старшие товарищи потом не сказали, что ввожу в заблуждение партию большевиков и ВЧК. Пожалуй, стоит доложить о том Дзержинскому, посоветоваться.

— Может мне и на самом деле спать идти? — раздумчиво спросил Петрович, и сладко зевнул. — Или, указания есть? Никита сказал, что вы нашим шулерам доморощенным козью морду собрались делать. Любопытственно было бы глянуть. Или уж завтра?

Завтра… Хм. А чего это они у меня бездельничать станут, если хорошие люди работают.

— Александр Петрович, а тащите-ка их сюда, — приказал я Исакову. — И красноармейца бы какого-нибудь. Или, все спят?

— Да ну, какое там, — отозвался бывший штабс-капитан. — Парни молодые, за дорогу все выспались. Половина болтает.

Когда пред мои светлые очи были представлены два нарушителя воинской дисциплины, я поинтересовался:

— Я вас предупреждал о дисциплинарной ответственности за азартные игры?

Оба наглеца с интересом уставились на меня. У одного и так висел за плечами расстрел, у другого условный срок. И чем я сумею их удивить?

— Значит, так, — резюмировал я. — Сегодня я вас наказывать не стану, пойдете работать. Отработаете, как положено, будем считать инцидент исчерпанным. Нет, отправлю вас на Лубянку, в тюрьму.

А я, между прочем, не шутил. Отдам их Артузову, пусть задействует для внутрикамерных разработок. «Наседки» в нашем деле всегда нужны.

Эти дармоеды, похоже, оценили угрозу, потому что во взглядах появилась обреченность.

— А что за работа? — робко поинтересовался Прибылов.

— Москву, как я полагаю, вы не знаете?

— Не знаем. Вот, если бы Питер, то да, — мечтательно протянул уголовник.

Я посмотрел в сторону Исакова и Ануфриева, стоявших неподалеку. Верно, и комвзвода было интересно, что придумает начгубчека.

— Товарищ Ануфриев, отрядите для этих…разгильдяев конвоира. Можно из тех, кто ездил со мной на Сивцев вражек.

— Товарищ начальник губчека, разрешите я конвоиром пойду? — неожиданно предложил Исаков. — В Москве бывал пару раз, Сивцев вражек найду. — Посмотрев на мой удивленный взгляд, пояснил: — Скукота на одном месте сидеть.

— Хорошо, — согласился я. — Сивцев вражек, дом девятнадцать, третий этаж. Там Книгочеев с Потылицыным. Отдайте ему этих… недоразумений, пусть работают. Захотят по дороге сбежать — пристрелите. Да, если пристрелите, я вам Почетную грамоту выпишу, от ВЧК, и попрошу Дзержинского подписать.

Народ ушел заниматься делом. Что ж, может, и отыщут что-нибудь. Что уголовник, что художник, парни внимательные. Да и Книгочееву полегче станет.

Я решил все-таки зайти в купе к Татьяне, но она вышла сама. Света внутри вагона немного, но заметно, что лицо девушки распухло от слез.

— Садитесь, Татьяна Михайловна, — похлопал я по сиденью рядом с собой. — Вижу, случилось что-то, боюсь и спрашивать. Расскажете?

— Владимир Иванович, — официально сказала девушка. — Я хочу уволиться из чека. Мне заявление написать, или рапорт, Как это правильно будет? Или вы меня так отпустите?

— Таня, может, ты мне все-таки объяснишь, что случилось? — спросил я, попытавшись взять девушку за руку.

— Не трогайте меня! — едва не заорала Татьяна, отдергивая руку.

— Да я и не трогаю, — пожал я плечами. — Хотите уволиться? Ладно, пишите заявление. Только, имейте в виду, что с момента подачи заявления вам две недели придется отработать.

— Почему две недели? — опешила девушка.

— По закону. Ты ж в канцелярии работаешь, должна знать, что о предстоящем увольнении трудящийся обязан поставить в известность руководителя трудового коллектива за две недели до увольнения. Ну, сама посуди, где я машинистку найду?

— А что, в Москве машинистки не найти? — усмехнулась Татьяна. — Вы только свистните, найдется желающая. И на машинке будет печатать, и в постели…

Я не стал говорить, что инициатива с постелью не моя, а лишь молча посмотрел Татьяне в глаза. Потом встал, отыскал лист бумаги, карандаш, положил на стол.

— Хорошо. Силой держать вас не стану. Пишите заявление, излагайте причины — и, до свидания.

Написав заявление, Татьяна придвинула его ко мне. Я взял лист бумаги, и начал читать.

— Начальнику Архангельского ЧК Аксенову от Ковалевой Татьяны Михайловны. Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что не желаю работать под начальством убийцы.

Взяв карандаш, написал: «Уволить с шестнадцатого июня с.г. Аксенов». Вспомнил вдруг: