Секретная командировка (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

От Череповца до Яганова тридцать верст, только-только добраться. Переться в село на ночь глядя, чтобы наводить революционный порядок, было глупо, и потому, когда добрались до Шурова (деревушка, от которой останется версты три до конечного пункта), я приказал становиться на ночлег.

Следовало бы загнать народ по домам, выставить караулы, чтобы кто-нибудь не метнулся в Яганово сообщить о чекистах, но я не стал. Думается, в селе уже и так знают, что из Череповца идет карательный отряд, так что прятаться бессмысленно. К тому же, с какой-такой стати представители государства должны прятаться от населения? Нет уж, дорогие мои, сами прячьтесь!

Но все-таки пару парней из числа фронтовиков я отправил в разведку, чтобы неспешно сходили, да глянули, что и как.

Разведчики вернулись часа через три, когда я уже начал переживать – а не случилось ли что?

– Командир, чудеса, да и только, – растерянно доложил один из парней. – А ведь мужики воевать собрались. На въезде баррикада из бревен, а по бокам окопы, часовые стоят.

М-да, чудеса, да и только. Вроде бы организованного сопротивления там быть не должно. С другой стороны – а для чего мы трехдюймовку тащили?

Сашка Павлов еще не спал. Скорее всего, он вообще спать не собирался.

– Саш, сколько мужиков в Яганове? – поинтересовался я.

Павлов немного задумался, прикидывая:

– Две сотни наберется. Это ты силы противника пытаешься определить, товарищ командующий?

У Сашки хватило сил улыбнуться.

– Так ведь положено, – в тон ему ответил я. – Думаю, из двух сотен не все против нас пойдут, да и оружия столько не будет.

– У нас фронтовиков на селе человек двадцать осталось, – сообщил мой друг. – Винтовки с фронта не все тащили, кое у кого изъять уже и успели. Но могут быть какие-нибудь берданки, охотничьи ружья. Я ведь хоть и тутошний, но в гостях не у всех бывал, стволы не считал.

– Значит, если по максимуму брать, вооруженных человек пятьдесят? – уточнил я.

– Поменьше, – наморщился Сашка. – Человек двадцать, может тридцать.

– Эх, жалко, что ты у нас при орудии состоишь, а не то поручил бы тебе заслоны поставить за селом. Ты у нас местность лучше знаешь, а то разбегаться начнут, лови их потом.

– Я им, сукам, поразбегаюсь! – мрачно пообещал Сашка. – Володька… Виноват, товарищ командир, давай я пару десятков бойцов возьму – места я знаю, куда бежать можно, заслоны выставлю, к утру вернусь.

Я раздумчиво поскреб двухдневную щетину. Терпеть не могу ходить небритым, но в эти дни некогда бриться.

– Я-то думал, что бог войны выспаться должен. Тебе завтра твою бандуру наводить.

– А чего ее наводить-то? – беззаботно отозвался Сашка. – Я трехдюймовку по стволу наведу, и все дела. Помощники есть, мы с ней втроем управимся. Это тебе не моя красотуля.

Я испугался, что Павлов сейчас снова начнет рассказывать об особенностях десятидюймовой береговой пушки системы Бринка, для которой требуется слаженный орудийный расчет, как его долго и нудно учили артиллерийской науке, и поспешил прервать парня.

– Тогда бери два отделения и вперед, за медалями!

– Так сам же сказал – двух десятков хватит? – слегка удивился Сашка.

Я махнул рукой, мол, оговорился, мельком подумав, что сморозил что-то не то. Глупо будет, если в царской армии отделение состояло не из десяти человек, а больше. А ведь вольнопер Аксенов о том должен знать.

На рассвете мы выдвинулись к Яганову. Не доходя до села с версту, принялись готовиться к бою – развернули пушку, подтащили снаряды. По нам пока не стреляли, но на окраине началось шевеление – мужики занимали позиции. Вот, сейчас Сашка Павлов начнет садить по окопам и баррикаде, потом по селу. А лучше наоборот – вначале уничтожать дома. Конечно, Яганово мы возьмем, но сколько я ребят положу, да и крестьян жалко. Из-за каких-то дураков пострадают все. Останутся ли целыми дома после обстрела – тоже не факт. Вон, из труб дым идет, по одной избе захреначим, угли с горящими дровами далеко полетят, а крыши соломой крыты.

– Парни, у кого портянка чистая есть? – поинтересовался я, но вспомнил, что в моем собственном «сидоре» имеется полотенце. Не сказать, что совсем чистое, но сойдет.

– Вовка, ты что, с ума сошел? – подскочил ко мне Сашка Павлов.

– Отставить! – рявкнул я, прикидывая, к чему бы привязать холст.

– Виноват.

Сашка сник. Все-таки парень прослужил дольше, чем я, и священное правило, что с командиром не спорят, знал хорошо. Мне вырубили палку, помогли привязать полотнище. Кивнув Павлову – мол, ты за старшего, если что, хотя это и так понятно, я пошел к селу, подняв импровизированный белый флаг как можно выше.

В парламентеров, насколько помню, даже немцы не стреляли, не то что наши. Дураков в деревне не должно быть, все жить хотят. Сдадут мне зачинщиков и убийц, чтобы передать их революционному трибуналу – мне человек десять хватит, а больше и не должно быть, село останется целым. Кулак-убийца должен понимать, что при мирном исходе пострадает лишь он, а иначе еще и дети.

Звука выстрела я не слышал. На мгновение тело пронзила невыносимая боль, но она быстро ушла, потому что я дальше ее не чувствовал. И вообще ничего не чувствовал.

Мне повезло – пуля не пробила грудную клетку, а пройдя по ребру вышла под лопаткой. В грудине трещина, ребро сломано и рана нехорошая, рваная, но зашили качественно. Но шили уже в Череповце. Еще повезло, что парни "затампонировали" рану, в Шурове оказался действующий фельдшерско-акушерский пункт и пожилая акушерка, сумевшая оказать первую помощь. Бабулька трудится здесь с восемьсот какого-то года, после того, как на престол взошел император Александр III, умудрившийся согнуть в бараний рог все революционное движение, а те из народников, кто не желал убегать за границу или оказаться на каторге, взяли на вооружение «теорию малых дел» – помощь народу в преодолении разных трудностей, для чего городская молодежь валом повалила в земские учителя, врачи и агрономы. Жаль, не все выдержали столкновения с русской действительностью, большинство вернулось в город, к цивилизации, кто-то покончил с собой, а кто-то спился, но от тех, кто остался, пользы вышло гораздо больше, нежели от террориста, кидающего самодельную бомбу в карету генерал-губернатора.

Акушерку звали Галиной Ивановной. Когда я пришел в себя, она уже заканчивала перевязку. Обрезав ножницами «хвостики» бинта, сказала:

– До Череповца доедете, а там в больницу, и сразу на операционный стол. Ранение сквозное, это хорошо.

Потом грустно добавила:

– Мне бы у баб роды принимать, а вон чем заниматься приходится. Так пойдет – так и рожать будет не от кого!

Галина Ивановна вздохнула, прислушиваясь к разрывам от снарядов нашей трехдюймовки, понимая, что сегодня ей работы будет много. Меня же, не слушая просьб, что надо бы обратно, к отряду, отвезли в город, в больницу. Пока везли, вроде и не болело ничего, навалилась только сплошная вялость и сонливость, даже думать не хотелось. А там операционный стол, укол, после которого мне стало совсем-совсем хорошо, только досадно, что мрачноватый хирург слишком сильно скребет мне грудь, да еще и поругивает медсестру, плохо державшую керосиновую лампу. Потом, когда хирург совсем уж сильно заскреб, я-таки потерял сознание.

Очнулся в больничной палате. В груди что-то болело, но не чрезмерно, терпеть можно. Скосил глаза вправо – две кровати, на которых лежат какие-то люди, влево – а там стена. Подумал – я в реанимации или уже перевели в общее отделение?

– Очнулся? – услышал я голос Полины.

– Угу, – с трудом выдавил я, а потом закашлялся. Кашлять было очень больно.

– Тебе пока нельзя говорить, так что молчи, – сказала девушка, придерживая меня за спину, чтобы мне было легче.

Мне стало легче.

– Ты тут вторые сутки лежишь без сознания, я уж и обрыдалась вся. Думала – помрешь. А ты, вон, очнулся. Думаю, а чё это я дура рыдала?