Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис.

— Верно в твоих книгах написано: все от цели зависит. — Дед сожалеющее вздохнул. — Эх, мне бы в твои годы такой отец Михаил попался… А своих… Своих надобно всему учить! И тому, и другому.

— Тогда получается три этапа… э-э… три срока обучения. В первый срок учим всех одному и тому же. Потом разделяем: охрану учим одному, ратнинцев другому. Наших людей учим вместе с ратнинскими. Потом, в третий срок, учим наших тому, чему учили охрану. Так?

— Вроде бы, так. Кхе! Хитер ты, Михайла, наши-то лучше всех выучены будут!

— Так для себя!

— А для сотни? Я сотню не брошу, какая бы она ни была!

В голосе деда слышалось не просто упрямство, что-то в тоне, которым были произнесены эти слова, «зацепило» Мишку, напомнило нечто из ТОЙ, прошлой жизни. Да! Таким же тоном говорили мужики, отказывающиеся выбросить партбилеты, после указа Ельцина о запрете Компартии. Обычные мужики: строившие, воевавшие, растившие детей, непричастные ни к репрессиям, ни к злоупотреблениям, ни к маразматической дури «партстарцев», ни к перестроечной шизофрении.

"Именно так! Он с этим вырос, с этим и умрет! Отказаться от Ратнинской сотни, для него, то же самое, что отказаться от всей своей прошлой жизни. Всё видит, всё понимает, но рушить то, что создавалось в течение столетия, и сам не будет, и другим не даст. Значит, и разговор надо строить соответствующим образом".

— Во-первых, деда, для сотни мы и так выучим ребят лучше, чем если бы школы не было. А во-вторых… Деда, а ты когда-нибудь думал, почему сотня потихоньку все хуже и хуже становится? Только не говори, что люди мельчают или, что жирком от спокойной жизни поросли. Для того, кстати, деды наши и воевали, чтобы внукам лучше жилось. Ты сам говорил, что для одних воинское дело обуза, а для других — нет. Можешь общую причину указать, которая часть людей от воинской жизни отваживает?

— Кхе! Общую для всех? — Дед задумчиво поскреб в бороде. — Больно мудрено! У каждого — свое.

— Ну, тогда перечисляй: у кого — что.

— Перво-наперво, всегда есть людишки ленивые, дурные или просто слабые.

— С этими уже ничего не сделаешь — балласт… э-э… лишний груз, мусор.

— Верно, мусор. Но они опасны, потому, что лень и дурость заразительны. Они и других за собой тянут. Всякий лентяй норовит трудягу дураком выставить, слабак, сильного человека — зверем тупым, а трус, храбреца — сумасшедшим. А если таких много становится, то — все: ни порядка, ни дела серьезного, ни работы добротной. Все как гнилая тряпка расползается!

"Точно по Гумилеву! Субпассионарии: "Будь таким, как мы!" Какая же ты умница дед!".

— Деда, из сотни таких не выгнать, они только за чужими спинами выжить и могут. А вот из своей дружины — запросто! Да и выгонять не придется, они туда и не попадут. А другие причины?

— Да вот, хотя бы, Степан-мельник. Мельница-то не его — общинная. Он у старосты уже несколько раз ее выкупить хотел, но не вышло. Теперь, похоже, свою ставить собирается. Сейчас плата за помол в сотенную казну идет, а если мельница у Степана своя будет, тогда плата ему пойдет. Ему воинское дело только помеха, ну, разве что, прикрытие, чтобы податей не платить.

Еще… Кого бы еще вспомнить? А! Да дядька твой — Лавр! Он, как с мечом разомнется, так на следующий день тонкую работу делать не может — руки чувствительность теряют. А ведь талант у мужика! Но если воинское умение не поддерживать, убьют. Вот и выбирай!

— Ну вот и понятно все! — Мишке сразу стало легче объясняться — дед сам все рассказал. — Одни к службе неспособны, а другие дело себе нашли, которое им интереснее и полезнее. Противоречия между ними сотню и раздирают: между умными и дураками, между трудягами и лентяями. А истинные воины, как бы в стороне остаются, они и тем и другим — помеха. Когда-то сюда пришли по велению Ярослава Мудрого сильные люди, для которых воинское дело было главным. Для всех! Постепенно начали накапливаться другие: дрянь и люди дельные, но заинтересованные чем-то другим. Сотня перестала быть единым телом. Ты еще не все про субпассиориев… про слабаков и дурней рассказал. Это они чужаков в Ратное не допускают. Дельные люди и рады бы дополнительные рабочие руки к своим делам приставить. Воины тоже хотели бы численность войска увеличить. Вот ты, например, шестерых учеников везешь, так? Но хитростью приходится. Ты припомни: кто громче всех орал бы, если б ты их просто так привел?

— Кхе! Те самые — мусор.

— Вот, деда! Собственная дружина — не блажь твоя, а спасение воинского сословия из того болота, в которое сотня превращается. Уведешь воинов и Ратное в город превратиться еще быстрее. Появятся купцы, ремесленники, другие дельные люди, которых ратная служба от дел не отвлекает. Но соберутся там же и ворье, пьяницы, побирушки, прочая шваль — от этого тоже никуда не денешься.

— Нет, Михайла, я сотню не брошу, на то я клятву давал. Помру или убьют — другое дело, а так… Нет!

— Но свою-то дружину собирать будешь?

— Буду!

— А с чего ее кормить?

— А как мы кормимся? Землю пашем, торгуем, добычу и холопов на войне берем, другие дела всякие… Ага! Вот, значит, ты о чем! Другие дела… Ишь, как подвел, книжник! Ну, и что ты надумал?

— Воина, так же как и других дельных людей, ничего от главного дела отвлекать не должно. Дружину кормит боярин! Для того у него есть земля, а на ней холопы или просто смерды, которые за землю и защиту сколько-то платят боярину. Тогда воинский дух в дружине не умрет.

— Ты насчет воинского духа… Кхе! Того… поаккуратнее.

— А что такое?

— А то… — Дед, похоже, колебался: говорить или не говорить? Потом, все же решился. — Кхе! Ну, ладно… Ты, хоть еще и не ратник, но в бою уже побывал, не в настоящем, конечно, но смерти в лицо глянул. Опять же, Младшая стража…

— Да что такое, деда?

— Старика на костре помнишь? Который Триглава славил?

— Такое забудешь… — Мишка знобко повел плечами.

— Ну так вот. Он воином был, я сразу понял!

— Ты ему еще подпевать стал.

— О том и речь. Мы, конечно, христиане… и все прочее, что положено. Но и Перуна тоже не забываем… И Трояна. Потому, что — воины. Воинского духа в них больше, чем в кресте.

— Так ты ту женщину в лесу… — До Мишки только сейчас дошло, почему дед столь скрупулезно исполнил тогда языческий погребальный обряд. — Ну, у которой громовая стрела была… Понятно…

— Объяснять, что трепаться об этом…

— Не надо! А за умирание воинского духа прости — не знал я. Боги, конечно же, бессмертны.

— Тринадцать лет… Ядрена Матрена… Что же с тобой дальше будет?

— Дальше будет четырнадцать. Скоро уже. Что вы с Никифором на меня, как на урода дивитесь? Сам же сказал, что учение — на пользу!