Алексей Волков - Клинки надежды

Жест был красноречив, а сабля – остра. Гришка порою любил демонстрировать баклановский удар, причем под горячую руку редко делал различие между своими и чужими.

Пришлось волочить все назад под смешки атаманского конвоя да благодарить судьбу, что все обошлось.

И вдвойне следовало благодарить судьбу хозяевам дома. Даже не судьбу – Горобца за то, что пришел на помощь.

Последнее соображение посетило всех сидящих в бричке.

– Не понял, – высказал общее мнение Григорий.

Мысль о людской неблагодарности настолько потрясла бугая, что он покинул экипаж и устремился в дом. Даже с улицы было слышно, как что-то там загремело, загрохотало, потом донеслись неразборчивые голоса, старушечий взвизг, и все стихло.

– Не было там никого, – в ответ на вопросительные взгляды своих спутников ответил вернувшийся Григорий. – Одна бабулька – божий одуванчик. Говорит, остальных еще вчера, – он красноречиво провел рукой по горлу.

– А теперь еще и одуванчик сдуло налетевшим ветерком, – дополнил его ответ Яков.

Сопровождавшие атамана дружно заржали. Даже хмурый главарь изобразил подобие улыбки. Правда, улыбка матроса была больше похожа на волчий оскал. Зато остальные посмеялись от души, а уж Григорий хохотал так, что в доме задребезжало стекло.

Даже несостоявшиеся грабители не смогли удержаться от веселья. Они как раз пришли за очередной партией возвращающихся на привычное место вещей, но шутка поневоле отвлекла их от полученного приказа.

– Я только не понял, зачем вы все это в дом таскаете? – серьезно спросил провинившихся матрос. – Раз уж все это бесхозное, то берите, пользуйтесь!

Конвой одобрительно загудел. Все-таки атаман был не только строг, но и справедлив. В этом мог убедиться каждый, кому выпало счастье ходить под его началом.

– Ура нашему батьке! – в порыве чувств выкрикнул кто-то из конвойцев.

– Ура! – дружный восторженный рев остальных пролетел над притихшим городом.

Но еще сильнее взвыла от восторга троица грабителей. Да и как не взвыть, когда одной небрежной фразой им возвращалось все, что они уже считали потерянным?

Матрос гордо посмотрел на своих людей. У него даже похмелье частично прошло и самочувствие явно стало лучше.

– Трогай!

Бричка атамана тронулась дальше.

– Надо бы сход жителей собрать. Для объяснения текучего момента, – предложил Григорий.

– Текущего, – машинально поправил его Яков.

– Один черт, – отмахнулся бугай.

– Черт один, значения разные. – Толстые губы Якова расплылись в улыбке.

Григорий посмотрел на своего соратника с обидой, и даже Горобец осуждающе качнул головой.

– Эх, Янкель! Любишь ты всякую заумь показать! Сколь тебе говорить: проще надо быть, проще.

И сразу вспомнилось другое.

– Распорядитесь, чтобы поискали по дворам бывших. Не фиг им воздух в моем городе портить!

При своих способностях Горобец мог бы сделать все сам, но только не всегда считал нужным разменивать талант по пустякам.

Да и кто мог скрываться в крохотном Починке! Так, мелочь, на которую и сил тратить жалко. Не город – название. Вроде бы только что ехали по улице, и вдруг она оборвалась прямо в поле.

– Уже ищут, батька, – уверенно кивнул Григорий.

На деле в данный момент никто никого не искал, но это так, до пробуждения людей после ночного разгула. Очухаются – без приказов найдут всех, кто в прошлой жизни занимал положение повыше или был чуть побогаче. Если таковые вообще уцелели при ночном вторжении.

Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…

Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.

Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.

– Что в Смоленске творится, не узнавали? – спросил он.

– Зачем? – недоуменно спросил Григорий. – Кады доберемся – узнаем.

– Что там может твориться? Бардак, как и везде, – поддержал его Яков.

– Все равно, – после некоторого раздумья произнес матрос. – Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?

– А черт ее знает! – пожал плечами Григорий.

– Кажется, Пересня, – проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. – А может, и не Пересня.

– Все-то у вас кажется, – поморщился Горобец. – Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.

– Дык ведь предаст, батька! – немедленно возразил бугай.

– А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, – не предаст, – недобро усмехнулся Федор.

Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:

– Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом – дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!

– Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!

Горобец посмотрел на Григория и кивнул:

– Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.

– Постараюсь.

На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.

– Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…

Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:

– Вечная память!

Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: «За Веру, Царя и Отечество живот положивших». И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.

Всесвятский, один из немногих членов правительства, почтивший своим присутствием панихиду, предложил формулировку «за свободу», но это звучало даже не насмешкой – оскорблением павших.

Приходилось стоять, бороться с подкатывающим к горлу комом да молиться. Молиться, что там, на небе, примут жертвы и сжалятся над погибшей родиной.