Братья Швальнеры - Тухачевский против зомби. X-files: секретные материалы советской власти

С этими словами дед, словно в сказке, раздвинул руками какие-то густые заросли – и взору Никиты открылась удивительная картина. Посреди чащи леса стояла поляна, вырубленная и очищенная от деревьев и валежника. На ней стоял дом – добротный крестьянский сруб, обнесенный частоколом (непонятно, от кого, соседей-то ведь не было), за ним паслась скотина, несколько коров да коз, виднелись на заднем дворе какие-то невысокие сараи. Калитка была, все, как положено – хотя, по рассказам деда, гостей здесь не ждали.

Никита и Николай Степанович вошли в калитку и направились к дому, как вдруг сзади их кто-то окликнул. Это был хозяин.

– Николай?

– А, Велимудр, здравствуй. Вот, видишь, внука к тебе привел.

– Вижу, что ты не один, – Никита рассмотрел хозяина. На вид ему было не больше 70-ти, он был еще весьма бодр и вообще живчик. Должно быть, дед что-то напутал или приукрасил, а может, просто тал заложником слухов, какие всегда ходят на селе особенно про тех, кто держится на отдальке.

– Меня Никита зовут, – протянул студент руку хозяину лесного подворья. Рукопожатие его было не по годам крепким – какие там сто лет?!

– У меня много имен, а вот здесь кличут Велимудром. Тоже можешь так меня называть. В общем, повелось как-то, а я и не возражаю, – «А старичок дружелюбен».

– А правду говорят, что Вам за сотню лет?

– Святая правда, – перекрестился старик. – 105 лет. Я еще и войну крестьянскую 1920 года помню. Правда, мальчишкой совсем был, а вот видишь, помню…

– Однако, рукопожатие-то у Вас не по годам.

– Так это цивилизация из нас раньше времени стариков делает. А ежели от нее поодаль держаться, то и все хорошо будет. И бодрость сохранится, и сила. И здоровье. Да вы проходите в избу-то, гости дорогие, чего ж я вас на пороге-то держу?

Прошли в избу. Внутри все как в классических русских сказках, все по «Домострою». Печка ручной кладки, скамья вдоль нее, большой деревянный стол, полати. Крынка и чашка на столе, покрытом скатертью. Ни малейших следов пребывания цивилизации —ни телевизора, ни радио.

– Как же Вы живете? Без связи с внешним миром?

– Живу и не жалуюсь, – только посмеивался старичок. – И вам то же советую делать, если до моих годков дотянуть хотите. Ну, допросили? А теперь рассказывайте, что вас привело в такой час? – на дворе был уже вечер, когда гости нагрянули к деревенскому отшельнику.

– Да вот, – Николай Степанович показал рукой на внука. – Мается, сердечный.

– Чем это?

– Любовной лихорадкой.

– А, ну так это у тебя наследственное, милый. Вот и дед твой не раз ко мне по этому поводу хаживал. А ты не смотри на меня так, Николай свет-Степанович. А лучше испей-ка водицы, вон там, в ведре. Колодезная, ммм, лепота, водица какая…

– Дед? Я не понял, ты что, тоже?..

– А что ж ты думаешь, если мы старики, то и не люди вовсе? – вступился хозяин. – И молодыми-то, поди, никогда не были и вообще родились с бородами? Экий ты…

– Так а…

– А случилось вот что, – мудрый старец опережал вопросы молодого человека прежде, чем тот успевал их формулировать даже мысленно. – Была у Николая в юности зазноба одна, из городских – он-то, видать, с тех самых пор в город выезжать не любит. Так вот оставила она его, после того, как узнала, что он из крестьян и место оседлости менять не планирует. И так уж он метался, так маялся. И пришел ко мне. Стал я ему советы разные давать да отвары предлагать. А он мне – «Не буду пить. А дай-ка ты мне такую дивчину, что согласилась бы со мной здесь остаться…» Хозяйство у них, вишь, было большое. Как они раскулачивания-то избежали – до сих пор не пойму. Какой тут ему, старшему работнику, в город ехать за юбкой? А хозяйство куда? Вот и решил он поступить мудрее, чем я ему предлагал. Что ж, скоро встретил он бабку твою. Да она уж больно как красива была! Ты-то, парень, гляжу в нее весь пошел! Ну и само собой, как в молодости-то бывает, стали за ней разные бегать да засматриваться. Он опять ко мне. На сей раз выпил зелья – и прожил со своей Зинаидой до глубокой старости, царство ей небесное. А теперь вот и ты тем же заболел… Ну, рассказывай, как было дело…

Никита стоял и ошалело смотрел на говорливого старичка. Все в нем казалось ему необычным – и возраст, и свежесть памяти, и то, с какой легкостью он рассказывает о зельях и отварах, о чем обычно ведуны предпочитают молчать особенно с теми, кого видят в первый раз… Он стоял в углу светлицы как вкопанный, не в силах ответить на поставленный вопрос.

– Что смотришь? Думаешь, если я отшельник, то как в сказках должен сидеть, угрюмо молчать и волком глядеть на всех? А чего мне дуться на людей, когда они меня из села не выгоняли – я сам ушел. Никто меня не обижал. Да и как? Как они могут все это сделать? Они слабее меня, а я сильнее их. Так чего мне на слабого обижаться?

В словах старика слышалась глубинная философская мудрость – чуть позже уже Никита поймет, что они в действительности означали. А пока он показался ему умным настолько, что слов не подобрать. Усевшись напротив старичка на скамейку, Никита начал свой рассказ. Он был откровенен и смотрел старику прямо в глаза – с того дня, как Инга исчезла из его жизни он ни с кем не обсуждал данной проблемы столь прямо и открыто, ничего не тая. Как знать, может старик просто был хорошим психологом – ведь уметь выслушать человека в такой ситуации дорогого стоит!

– Она… она необыкновенная. С первой минуты, как мы познакомились, меня не оставляет стойкое ощущение того, что она и есть – мой человек. Тот самый человек, которого я так долго искал. Мы похожи во многом, почти во всем. Одинаково любим ужастики… фильмы ужасов, юмор одинаковый, музыку одинаковую… Да чего там – стоит мне подумать, а она уже говорит. Это свидетельствует о чем-то? И тут, как у Шекспира, в дело вмешиваются родители. Они у нее состоятельные довольно, а я парень простой, да и учиться мне надо. Им я сразу поэтому и не понравился. Она мне пыталась донести, чтобы я там на работу устроился или еще что, ну в общем, стал сам содержать себя. Мои родители оказались против этого – они считают, что я сначала доучиться должен. Да и логично это – до диплома всего полгода. А потом, как видно, совсем родители заели. Ее видели в одном из московских ресторанов с каким-то пожилым дядькой… Я ее не сужу, как родителям перечить, когда зависишь от них да и привыкла к определенному уровню жизни? Но и без нее мне шибко тошно… Простите, Вы наверное, не поняли и половины из того, что я сказал?

– Чего тут не понять? Ты ж не по-китайски вроде говорил. Да и потом в таких делах слова не главное, тут глаза больше говорят.

– И что Вы думаете? Можно моему горю помочь?

– Отчего не помочь? Поможем. У тебя фотокарточка-то ее есть?

– Вот, – Никита протянул старику телефон с ее изображением на рабочем столе.

– И впрямь хороша, а? – Велимудр показал фотографию Николаю. Тот утвердительно кивнул и улыбнулся внуку. – Что ж, вот… – старик потянулся и открыл доселе сокрытый от посторонних глаз навесной шкаф над печкой. Там, за легкой занавеской, стояли какие-то скляночки и колбочки с разноцветными жидкостями. Старик взял, словно наугад, одну из них и протянул юноше. – Выпей-ка.

– И что будет? – с явным недоверием спросил тот.

– Да ты выпей сперва, а после узнаешь.

Выпил.

– Безвкусное.

– Так и должно быть. А вот теперь все изменится.

– Но как?

– А ты как хочешь? Ты же хочешь, чтобы она возвратилась к тебе, верно?

– Верно.

– Ну вот. Она и вернется.

– Как это? Выпил я, а вернется она?

– Так и есть. Это ведь неважно, кто из вас выпил. Понимаешь, когда двое встречаются и зарождается между ними что-то – любовью ли это назови или по-другому как, они превращаются в нечто вроде сообщающихся сосудов. В одного попало – на другом скажется. То, что ты выпил, изменит тебя в лучшую сторону, по ее мнению. Станешь ты тем, кого она так хочет в тебе видеть. Решительности прибавится, самостоятельности. Ей-то ведь не сейчас вынь да положь деньги от тебя нужны. Чтоб большое да красивое дерево выросло, надо сначала маленький росточек посадить. И она, как всякая баба, готова это сделать и принять тебя такого, малорослого, и даже перетерпеть с тобой все трудности, которые выпадут на твоем пути. Только ей надо быть уверенной в том, что не понапрасну она время-то свое да молодость тратит. Что есть в тебе та самая жилка, что, например, в ее отце, что не сиднем сидеть всю жизнь будешь, а зарабатывать для нее то, что сейчас она дома видит. Она и спрашивает тебя – ей много не надо, и слов хватит. В вашем-то возрасте и за одну коммунистическую идею можно… кхм… жизнь отдать. Всего лишь спрашивает. А ты и тут не сноров, молчишь как рыба об лед. А теперь уж словами ничего не решишь, нечто большее нужно.

– Надо что-то сделать?