Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

Соответственно, в Европе и США сильно просядут цены на старинные и редкие книги, антиквариат, драгоценности и прочие предметы роскоши. Потом поток эмигрантов из Российской Империи станет шире, а господа-товарищи развернут торговлю предметами искусства, антиквариата и другими ценностями, и что характерно, за… хм, бесценок.

Другая часть моих средств вложена в антиквариат. Ну, как вложена… На Сухаревке я бываю часто, да и не только там. Порой натыкаюсь на интересные образчики старины, которые можно приобрести замечательно задёшево. Бывает, что и ошибаюсь… а ещё чаще мешает сознание человека двадцать первого века, и покупаю я вещицы, которые станут ценными лет этак через семьдесят.

Больших капиталов я на этом не нажил и вряд ли наживу, да и все мало-мальски ценные вещицы я стараюсь переправлять в Данию к матери. Но там далеко не всё просто…

А ещё нужен обменный фонд, которым я пытаюсь жонглировать в свою пользу. Не всегда финансовую. Иногда обычные запонки, красная цена которым не больше червонца, могут оказаться решающим аргументом для коллекционера, сподвигнув его на что-то, нужное мне.

Отдельно — вещи вовсе нематериальные, как например, обещание Макса Волошина[3], проживающего ныне в Крыму, «всенепременно» побывать на свадьбе моей сестры, намеченной на июль семнадцатого в Севастополе. Ресурс? Безусловно!

— … а если так? — быстро выписываю на тетрадном листке имена людей, бывающих у Волошина на его Коктебельской даче: Брюсов, Белый, Мандельштам… и начинаю припоминать их сильные и слабые стороны, привычки и особенности характера.

Большинство из них я знаю как минимум заочно, состоя в переписке. Я по-прежнему не вхожу в число людей искусства, по крайней мере в его настоящем, а не в богемно-интеллектуальном смысле.

С кем-то я пересекался как букинист и антиквар (последнее скорее как посредник и иногда эксперт), с кем-то как переводчик, ценимый за способность перевести текст не просто максимально точно, но и учётом особенностей региона, в котором родился, вырос или долго жил автор. Это далеко не так просто, а ведь порой перевод напрочь меняет смысл исторического трактата или поэтического образа.

С другими я знаком как домашний учитель их друзей или как член Гимнастического общества. А с некоторыми, как например, с ныне покойным Барсовым[4], и вовсе познакомился на Сухаревке.

— Так… — ставлю галочку напротив Белого[5]. Его, увлекающегося оккультизмом ещё с гимназических времён, зацепить не сложно! По крайней мере мне, человеку, отец которого в той ещё жизни предпочитал всем телеканалам «Звезду» и «РенТВ».

Мистической дряни разного рода на Сухаревке валом! А я, вскормленный РенТВ и воспитанный Интернетом, благодаря курсу по искусству Университета Барселоны, смогу не только отличить одну дрянь от другой, но и придумать ей интересную и правдоподобную историю!

Стыдно ли мне? Да ни капли… Я точно знаю, что Белый собирался провести лето в Крыму, а от Коктебеля до Севастополя всего-то сто сорок два километра по прямой.

Откровенную ерунду я покупать не буду, а вещь «с историей» ценилась всегда. Собственно, порой история вещи более важна, чем её качество! А выдуманная ли она… какая, собственно, разница?!

— Куплю, сочиню что-нибудь интересное и отправлю в подарок, — решил я, — а потом, как бы между делом, и на свадьбу Любы можно пригласить… Да, решено!

Решив отчасти проблему приглашённых гостей с нашей стороны, несколько расслабился. Проблема эта, на самом деле, стояла более чем остро! Кто у нас со стороны невесты? Папенька… а это не лучшая реклама, знаете ли!

А вот если будет не только Юрий Сергеевич и пара-тройка гимназических подруг Любы, но и Волошин, Белый, да два-три профессора, отдыхающих на этот момент в Крыму и попавшихся мне на карандаш, то сторона невесты будет выглядеть вполне пристойно.

Расслабившись, я замурлыкал одну из моих любимых песен.

А в голове между тем уже вылезли другие проблемы, и первейшая из них — чёртов ресторан! Папенька, который по идее и должен оплачивать всё веселье, как-то хитро вывернул эту ситуацию… В общем, веселиться собирается он с сослуживцами, а расплачиваться предстоит мне.

Всё это, разумеется, под соусом того, как он гордится моей самостоятельностью. Обложил грамотно! Понятно, что опыт по части халявных застолий у дражайшего родителя невероятный, но…

— Вот зараза! — ругнулся я, начерно прикидывая бюджет и приходя в самое дурное расположение духа. Папенька делает уверенные шаги навстречу маразму и альцгеймеру, а вот поди ж ты!

— И денег жалко, и обидно… — встав со стула, я подошёл к окну и некоторое время бездумно глядел на улицу, где в пыли рылись сонные куры.

— Грамотно… — ещё раз повторил я, — вот как хитро́ вывернул всё! Зараза! Выходит так, что если я отказываюсь оплачивать застолье, то тем самым я как бы отказываюсь от эмансипации. Пусть частично, пусть ненадолго… но крови мне это выпьет немало!

— А если соглашаюсь… — я потёр подбородок, на котором юношеского пушка нет и в проекте, — то тем самым даю слабину, но уже с перекосом в другую сторону. Тогда Юрий Сергеевич пиявкой присосётся к моему кошельку. Попытается, по меньшей мере. Н-да… дилемма!

Настроение испортилось, и по всему выходит, что в принципе вывернуться из дурной ситуации, в которую меня загнал дражайший родитель, я в общем-то смогу… Вот только нервов он мне при этом намотает, на хорошую канатную фабрику хватит!

— А ещё одноклассников, — бормочу расстроено, — хотя… стоп!

Начала осторожно наклёвываться мысль о том, что все эти мероприятия можно и совместить! А поскольку мои сверстники и так называемые друзья детства почти сплошь гимназисты, то в рестораны им путь заказан! Что остаётся? Пикник…

Не та пролетарская ерунда на траве, с варёными яйцами, кваском и огурчиками[7], а вполне серьёзное мероприятие, но…

— … это обойдётся мне намного дешевле.

— Гей, гей, гей, соколи, — снова начал напевать я, воодушевлённо листая записную книжку. Знакомых с дачами, в том числе и собственными, у меня полно, и многие из них не раз и не два приглашали меня «Без всякого стеснения, и непременно с друзьями и родными!» В устах человека искусства такие слова значат не слишком много… но всё же.

Другие приглашали не столь охотно,