Лев Прозоров - Перуну слава! Коловрат против звезды

В ответ Вольгость двинул друга по загривку, и Ратьмер едва успел подхватить волчью прилбицу, по холодному времени надетую мехом внутрь. Тёзка древнего князя в долгу оставаться не пожелал и двинул Вольгостю в укрытую печенежским кожухом грудь, так что Верещага спиною отлетел в толпу.

– Эй! – сердито заорали из-за его спины. – В кулачки биться на Оболонь ступайте!

Ратьмер вскинул голову:

– Это кто тут княжьим дружинникам объясняет, куда идти? А ну покажись!

Советчик, однако, показываться Ратьмеру не захотел.

– Да правда, парни, хватит вам, – усмехнулся Икмор, примирительно похлопывая Ратьмера по укрытому плащом плечу. – Как отроки, честное слово…

– А ещё, – проговорил как ни в чём не бывало Верещага, поправляя перекосившийся клобук, – нам с Бояном коней подарили, а мне ещё и двух щенят от степных волкодавов. Помнишь, Дружина, того задиру, на Рясском поле, когда у тебя печенеги чуть коня не свели? Которого Тонузоба звали? Я ещё сказал, что, доведут Боги, – свидимся. Так вот, довели. Знаешь, а для печенега неплохой парень оказался…

При этих словах Вольгость почему-то потрогал левую скулу.

– Вот он мне щенят и подарил… потом. Второго, Дружина, нарочно для тебя взял – я ж знаю, вы, вятичи, боевых собак любите. Вечером, как обратно на княжий двор придём, до псарни тебя свожу. Ох они здоровые вымахиваюууут! – Верещага до хруста в плечах растянул в обе стороны руки.

– У тебя всё здоровое, и быки, и волкодавы. Голова только больная, – проворчал Ратьмер, всё ещё шаривший по толпе прищуренным недобрым взглядом в поисках недовольного.

– Ладно злиться, Ратьмер, – Икмор снова похлопал по плечу друга рукавицей. – Праздник всё же. А охота кулаками помахать – так пошли и впрямь на Оболонь.

– А то с ряжеными погуляем! – подхватил загоревшийся Вольгость. – Я знаю, где тут личины взять можно!

– С потными в харях бегать? – скривил губу Ратьмер. Икмор за его спиною закатил глаза. – Уволь, Верещага! Ты у печенегов вони не нанюхался?

– А я схожу! – вдруг подал голос Мечеслав Дружина.

– Во, дело! – обрадовался Вольгость. – Айда со мной, вятич!

Всё же великий волхв был тот, кто измыслил рядиться в личины. Когда твоё лицо спрятано за резной или кожаной харей, заботам, тревогам, недобрым мыслям труднее отыскать тебя. Вскоре Мечеславу Дружине стало легко и весело. Словно это другой человек привёз из полюдья на загривке печаль расставания с Ясмундом, боль – из-за того, что в Дебрянске не повернул на восход, заботу о Стриге и тягостные раздумья, когда же придёт срок хазарскому походу, походу, в котором он избудет вину перед Бажерой…

Освободит. Или отомстит.

Или просто погибнет, пытаясь.

И уж точно сделает всё, чтоб ни одна девушка больше не разделила участь любимой.

Или участь Стриги.

Или участь неведомой женщины из племени черноусого торговца – Мечеслав прикоснулся к висящему на поясе ножу.

Иные заботы всё же не желали отступать…

Хотя – долг это от Богов, а не от духов. А от Бессмертных ни за какою личиной не спрячешься.

– На Гору, на Гору ступай! Тут князя нет!

Через весёлую суматоху навстречу Мечеславу двигались трое людей в странно знакомой одежде, настолько чужой Киеву, что в первые мгновения тоже показались ряжеными. Им-то, в ответ на не слышанный Мечеславом вопрос, и крикнул про Гору и князя неведомый киевлянин.

Стоящий впереди снял рукавицу, потёр серое лицо – такое бывает у человека, валящегося с ног после многодневного, почти бессонного пути.

На пальцах блеснули перстни.

Перстни со знакомым узором.

Этих людей не могло быть на киевском Подоле – и всё же они тут были.

– Эй, – сказал Мечеслав, подходя, будто во сне, к стоящему впереди взрослому бойцу, с чеканом, свисающим с пояса в ременной петле. – Эй, у тебя на портах грязь…

Человек в волчьем колпаке нагнулся к чистым штанинам – и замер.

– Чего кланяешься, я тебе не князь! Крут! Крут из Хотегощи?!

Воин отшагнул, распахнув глаза, даже руку положил на чекан. Мечеслав сообразил, что с его земляком сейчас говорит страховидная деревянная личина, да ещё называет по имени – там, где он не больше ждал встретить знакомцев, чем Мечеслав – встретить его самого.

Он сорвал резную харю.

– Ну, Крут! Это ж я, Мечш… тьфу, Мечеслав! Узнаёшь?!

В первый миг лицо земляка стало даже ещё более испуганным.

– Ты?! Ты – живой?

– Да какой ещё-то, ясно, живой!

– А все думали – сгинул… – Крут настороженно хлопнул глазами – и вдруг улыбнулся. Настолько радостной улыбкой, какая только уместилась на его узком, тёмном от усталости лице.

– Ты князя ищешь?

– Да! – спохватился Крут. – Да, Мечеслав! Ты знаешь, где здесь эта… Гора?

– Идём, – Мечеслав Дружина чуть не ухватил невесть откуда взявшегося земляка за рукав и не поволок его за собою. – Я тебя к нему в терем проведу. А ты-то здесь какими судьбами?

– По воле великого вече, Мечеслав, – хрипло ответил Крут. – Прости… больше – не могу… сперва – князю…

Поглядев в лицо земляку, сын вождя Ижеслава не стал его больше расспрашивать ни о чём.

Князя они нашли во дворе терема за беседой с Синко Биричем.

При виде решительно идущего к ним дружинника, под правой подмышкой зажавшего деревянную личину, а второй рукою поддерживающего под локоть человека в нездешней одежде, великий князь приподнял светлые брови, а Синко почтительно и мягко отшагнул в сторону. Остальные вятичи остановились на почтительном отдалении.

– Ты ли Святослав, сын Игоря, Сына Сокола, и великий князь Руси? – выговорил Крут.

– Это я, вятич, – государь кивнул высокой меховой шапкой. – Зачем ты искал меня?

Вместо ответа Крут полез за пазуху и вытащил из-за неё длинный ремень, низку деревянных бирок. На каждой был вырезан знак вятичского рода. По знаку Святослава Синко с обычной своей кошачьей плавностью приблизился и взял в руки связку бирок.

– Великое вече земли вятичей зовёт тебя, князь… – голос Крута от безмерной усталости звучал каким-то нечеловеческим. Глаза, вокруг которых залегли глубокие тёмно-серые тени, казались огромными. – Мы… мы поднялись на хазар. Побили мытарей. Убили посадника. Сожгли Казарь. Вече зовёт тебя. Помоги. Нам… нам больше не на кого…

Крут принялся валиться – прямо на князя, остановившимся лицом вперёд. Мечеслав еле успел подхватить земляка. Волчий колпак свалился на истоптанный снег княжьего двора, обнажив стриженные в скобку волосы.

– Эй, люди! – произнёс в пространство великий князь. Рядом мигом возникло двое челядинов.

– Отвести вятичей в гостевые покои. Воевод ко мне…

Святослав задержал взгляд на Мечеславе, неохотно передавшем обеспамятевшего сородича княжьим слугам. Повинуясь взгляду вождя, вятич подошёл поближе.

– А я ведь думал, – негромко сказал государь. – Я ведь уже думал, что Боги не благословили мой замысел… когда Ясмунд ушёл. Уже начал сомневаться. Но Боги со мною – это ли не знак?! Отдыхай, Мечеслав. Отдыхай напоследок. Мир стоит до брани – и мир кончился. Завтра начнётся великий поход. Тот, что я обещал тебе на Рясском поле.

– Слава Перуну! – вскинул руку сын вождя Ижеслава.

– Слава! – негромко, но мощно отозвался Святослав. И видно было – для киевского князя эти слова сейчас не были просто отзывом на дружинный привет.

Но перед тем, как, исполняя княжье слово, отправиться спать, Мечеслав пришёл к землякам.

Трое воинов – Крут и двое незнакомых сыну вождя Ижеслава юнцов – спали на набитых соломою тюфяках, укрытые сшитым из шкур покрывалом. Рядом, на скамье, источали запах тёплого мёда деревянные кружки. Слуги раздели вятичей и унесли одежду – но вот в баню, судя по духу, свести не успели. Мечеслав повернулся уйти.

– М-мечесла…

Сын вождя оглянулся.

– Крут? Ты чего? Спи! Завтра наговоримся…

– Мечеслав… я хотел сразу… но нельзя… сперва – князю… вече…

– Спи, Крут, – тихо проговорил Мечеслав, чуя, как от жёсткой мужской жалости сводит горло.

– Погоди… молчи… Мечеслав… мы думали, ты сгинул… не то, не то… Мечеслав… твой отец…

В груди вдруг как родниковую, с кусочками льда, воду пролили.

– Твой отец, вождь Ижеслав… сын Воеслава… он… мы брали Казарь… он пошёл первым… с тремя бойцами… к воротам… и дрался в них, пока… не подбежали… от леса… Твоя мать… умерла на его костре. Твой брат, Будислав, держит… Ижеславль нынче. Выходит, для те…

Голова Крута упала на подушки, и он умолк.

Заснул.

Мечеслав вышел во двор.

Запрокинул голову.

По небу лежала Троянова Тропа – теперь и он привык к этому названию, а не к сочащейся кровью и горечью «Бадеевой дороге».

Зима кончилась.

А его отец так и не увидел весны.

Но зима – кончилась. Весна наступила.

Пришла весна – весна великого похода.

Возвращающаяся в массовое сознание память о князе Святославе породила ответную реакцию. Прилагаются все усилия к очернению нашего героя и принижению значения его великого подвига – уничтожения Хазарского каганата. Муссируются сказки о хазарах-культуртрегерах, просвещавших отсталых славян, про основание хазарами Киева, про «лёгкую дань», про «степной щит Руси».