Совок 2 (СИ) - Агарев Вадим

— А ты чего в Советском делала? — задал я вопрос, поглаживая по плечу примостившуюся в моей подмышке Эльвиру.

— Ничего не делала, — возложив на меня согнутую в колене ногу, ответила она, — Не добралась я до Советского, я вас с Нагаевым увидела, — и вздохнула, — Хотела выемку в БХСС у Пивоварова произвести. А тут ты! Но ты об этом пока не болтай! И вообще, я убить тебя хотела за то, что ты мою личную жизнь разрушил! Мерзавец!

— Как скажешь, душа моя! Не буду болтать! — сквозь дрему согласился я, — И про то, что мерзавец, тоже никому не скажу! Я тебя готов во всем слушаться, ведь это ты у нас главная!

— Гад ты, Корнеев! — равнодушно сообщила мне Клюйко, — Ты, что, совсем меня за дуру держишь?! — она через прищур длинных ресниц вопросительно посмотрела на меня.

— Заметь, любимая, не я это сказал! И хоть за дуру я тебя не держу, но и в этом твоем утверждении спорить с тобой не смею! — перехватить руку Эльвиры я не успел и потому замер, ощутив, как железная длань правосудия сгребла мои причиндалы в горсть…

— Любимая, а давай, поцелуемся? — как можно приветливее предложил я особо важному работнику прокуратуры, обладающему поистине стальной хваткой. И длинными ногтями.

Лобызаться с Эльвирой Юрьевной пришлось долго. И дело даже не столько в том, что она страсть, как любила целоваться. А в том, что все это время она просто не разжимала свои сильные когтистые пальцы..

— Ты зачем Талгату наплел про то, чего между нами с тобой и не было? — испросила у меня мадам Клюйко, лениво рисуя на моей груди наманикюренным коготком известные только ей иероглифы.

— Эля, вот тебе крест! — я не совсем по-комсомольски, но зато очень истово перекрестился, — Ничего я ему про нас с тобой не говорил! Ни про то, что между нами было и уж, тем более, про то, что будет. Я ему всего-то и сказал, что тебе не понравилось, что я храплю во сне, — я скосил глаза и увидев, что Эльвира спокойна, осторожно добавил, — И еще сказал, что научил тебя от триппера и беременности предохраняться. Но мы-то с тобой знаем, что это была просто шутка. А, что храплю, так ты мне сама говорила, что возмущена этим обстоятельством! Разве что-то не так, Эля? — я изо всех сил старался натурально изображать придурка. Но, похоже, что переиграл.

Однако, несмотря на разоблачение моей неискренности, тяжелых санкций со стороны областной прокуратуры не последовало. Я удостоился лишь еще одного любопытствующего взгляда умных глаз и только.

— Скотина ты, Корнеев! — с хрустом потянулась намытая и накормленная, и, наверное, оттого добродушная Эльвира Клюйко, — Я, кстати, примерно все так и предполагала, когда мне Ахмедханов на твои коварные интриги жаловался. Просто мне тогда поверить было трудно, что такой маломерок, как ты, нас, двоих взрослых и умных людей так ловко сумел лбами столкнуть. Ты вообще, кто такой, Корнеев Сергей? — взяв мою голову в ладони, повернула меня к себе лицом Эльвира.

Изображать наивного и честного идиота, глядя в глаза этой волчице по особо важным делам было трудно. Даже мне прежнему. Одно дело дурить пусть, хоть матерого мужика-опера и совсем другое, водить за нос такую вот прожженую самку-следователя. Если логике мужика еще как-то можно противопоставить свою, более изощренную логику, то обмануть чуйку натасканной хищницы невозможно. Поэтому через несколько секунд гляделок я, преодолевая не шибко активное сопротивление, взгромоздился на надзирающий орган сверху и протиснувшись между ног, занялся смычкой двух правоохранительных систем на практической основе.

Проснулся я около семи часов вечера. В квартире пахло борщом. Настоящим украинским борщом, который умею варить только я сам и еще его очень хорошо готовят в ресторане «Старое мисто» на Подоле в Киеве. Но после четырнадцатого года дорога в Киев стала мне заказана и с тех пор настоящий борщ варю себе только я сам. И то очень редко. Ибо долго и лень. А сегодня ему и вовсе взяться было неоткуда. Во-первых, потому, что необходимых продуктов в доме не было, а во-вторых, сам я не лунатик.

Дабы не сломать остатки неотбитых мозгов, и удовлетворить любопытство без занудного применения дедукции, натянув трусы, я вылез из-под одеяла и шлепая босыми ногами, отправился на кухню. Там меня встретили две пары женских глаз. И, если одни меня, после трех недавних сеансов активного знакомства не смутили, то перед вторыми в трусах я еще не дефилировал ни разу. Хорошо, что еще не поленился их одеть, подумалось мне, перед тем, как я поздоровался.

Надев штаны с рубашкой, я, подумав, натянул и носки. Будь эти женщины каждая по-отдельности, я бы с ними не заморачивался. Но мне не хотелось, чтобы они чувствовали неудобство друг перед другом из-за этой моей расхристанности. После приведения своей наружности в относительный порядок, я пошел назад, на кухню. К дамам.

У окна, с чашкой в руке стояла Эльвира. С точно такой же чашкой, наполовину наполненной чаем, за столом сидела Пана Борисовна.

— Здравствуй Серёжа! — еще раз поздоровалась она со мной, — Как ты, отдохнул? — участливо поинтересовалась она, оглядев меня.

Я попытался распознать в её словах подвох и не услышал ничего, что на него бы указывало. Тетка действительно спросила о том, что ее беспокоило.

— Выспался, — ответил я, и потянулся к шкафу с посудой, чтобы и себе налить чаю.

Но не тут-то было. Быстро поставив свою чашку на подоконник, Эльвира опередила меня и занялась наполнением моего персонального сиротского бокала, почти полулитровой ёмкости, который достала с полки. Сначала из заварочного чайника, потом из эмалированного, который сняла с плиты. Сахара она мне насыпала тоже собственноручно. И бокал подала только после того, как размешала в нем сахар. Заботливая, сразу всем понятно. Хотя и удивительно до невозможности. Интересно, наедине она также вокруг меня суетилась бы?

Проделала моя подруга все это, не глядя ни на меня, ни на Левенштейн. Очень спокойно и, я бы даже сказал, с достоинством. Не знай все трое, что Эльвира здесь не хозяйка, можно было бы подумать, что я ейный любимый супрух на протяжении многих счастливо прожитых лет.

— Он после суточного дежурства, — сообщила она Пане Борисовне, оправдывая, очевидно мою утомлённость и нужду в постельном отдохновении.

— Я понимаю, — одобрительно и без малейшей тени сомнения или иронии кивнула тетка, мельком мазнув взглядом по голым ногам моей прокурорской подруги.

— Спасибо, Элечка, тебе за угощение! — тётка отставила пустую чашку в сторону, — Умеешь ты хороший чай заваривать! Редкость нынче это. — А ты, Сергей, будь добр, проводи меня пожалуйста! И не беспокойся, корреспонденцию я уже забрала. — Левенштейн поднялась и направилась в прихожую.

Дождавшись, когда она обуется, я помог ей надеть пальто и следом быстро собрался сам.

— Хорошая она, — произнесла Пана Борисовна, взяв меня под руку, когда мы вышли из подъезда. — Одно плохо, старше она тебя намного. Сильно намного! — тётка внимательно посмотрела на меня сбоку, не скрывая неодобрения во взгляде.

— Что-же тебя, Сережа так на женщин в возрасте тянет? — опять взглянула сбоку на меня Левенштейн, — Тебя, что, молодые девушки совсем не интересуют?

— Интересуют! — почти раздраженно и громче, чем следовало, ответил я тётке, — Только глупые они. А с Эльвирой так уж получилось. Не подружись я с ней, она бы меня посадила. Она в прокуратуре работает. В областной, — не постеснялся открыться я тётке в своей сексуальной корысти к Клюйко, — Наверное, посадила бы.

— Не все ж мне к вам за помощью бегать! — уже с вызовом посмотрел я в глаза Пане Борисовне после паузы.

В ответ та еще раз взглянула на меня, но промолчала.

— Ладно, Сережа, тебе виднее, что и как. Ты поступай как знаешь. Да. Я, что приходила-то, вручили мне этот бюст. Такой, как ты и хотел. Из бронзы. На кафедре он. Ты уж сам, пожалуйста, его забери, мне его не донести, тяжелый он.

Тётка остановилась и взяла меня за пуговицу, рассматривая её и не поднимая на меня своих глаз-маслин. Точно таких-же, как у Соньки.