Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!

На перекрестке Ленина и Пролетарской ротмистр оглянулся, мечтательным взглядом пробежав по спешащим к станкам пролетариям.

Ни одного косого или заинтересованного взгляда.

Слежки вроде бы не было. Хотя он понимал, что в разномастной толпе углядеть ее трудно. Ее можно только угадать или почуять.

Достал из кармана часы.

До того момента, когда он должен будет взять в руки винтовку и нажать на курок, оставалось минут десять. Три минуты – забраться наверх, еще пара минут – привести винтовку в рабочее состояние и… Все. Один выстрел и… Британия. И не голышом бесштанным, а вполне обеспеченным человеком…

Ноги сами несли его уже хоженым маршрутом туда, где ждало исполнение желаний.

Пройдя двором, мимо натянутых хозяйками веревок он влез на кучу досок, оставшихся тут еще, верно, со времен Гражданской и…

Перед водокачкой стоял милиционер.

Уверенно так стоял, спокойно…

Ротмистр, не замедляя шага, пошел дальше, словно и дел тут у него никаких не было. Встречаться с милицией в этот день было явно лишним, но бравый защитник пролетарского правопорядка в белой форменной одежде и шлеме, похожем на буденновку, сам взмахом руки подозвал его. Само появление такого красавца на этом безлюдном грязном дворе было нелепостью.

– Здравствуйте, гражданин. Документики позвольте…

Широко улыбаясь, ротмистр сунул руку в боковой карман, потащил бумаги. Хорошие бумаги, правильные…

– Здравствуйте… А что случилось?

Он оглянулся. Милиционер был один. Непохоже это было на засаду.

– Убили кого?

– Что ж вы такие страсти-то говорите, – со спокойной усмешкой ответил милиционер. – Никого не убили. И надеюсь, не убьют нынче…

Ротмистр протянул документы. Страж порядка начал их читать, шевеля губами. Прошла минута, другая…

«Вот как некстати, – подумал ротмистр, внутри которого, он это чувствовал, тикала секундная стрелка, – принесла тебя нелегкая…»

Ему сказали, что немец всегда был точен как часы. Вряд ли тевтон и сегодня отступится от своих привычек.

– Поскорее бы, гражданин начальник. Нам на смену опаздывать нельзя… У нас социалистическое соревнование!

– А я полагаю, что вашу смену на сегодня отменили… Вам бы, Валерий Петрович, все свои сегодняшние дела позабыть, да в дальний угол отодвинуть…

«Что за черт? – подумал ротмистр. – Откуда он меня по имени-отчеству знает?» Документы, что пролетарий держал в руках, были, конечно, его, но совсем на другую фамилию, имя и отчество. Он промолчал, соображая, что делать. Милиционер подсказал ему.

– Самый разумный вариант, милостивый государь, сейчас вам собраться да идти отсюда подобру-поздорову…

– И что, на работу можно не ходить? – недоверчиво переспросил ротмистр, глупо улыбаясь. Он все пытался сообразить, что творится, но не мог.

Вместо того, чтоб раздумывать, что все это значит, он осмотрелся. Милиционер точно был тут один. Был бы кто другой рядом – показался бы.

– На работу – особенно!

Ротмистр принял решение и успокоился. Он смотрел на нежданную помеху с улыбкой. Этот странный человек не понимал главного. Можно сказать, самого главного в своей жизни. Он стоял на его дороге в Англию, куда ротмистр никак не мог не попасть. Не повезло цепному псу пролетариата…

Выглянув из-за милицейского плеча, он помахал рукой и крикнул:

– Да сейчас я, сейчас…

Милиционер машинально оглянулся, и ротмистр ребром ладони ударил его в горло. Тот захрипел, обмяк, но не упал. Ротмистр подхватил тело и, приговаривая что-то ласково-укоризненное, словно с пьяным разговаривал, потащил к дверям. Пролетарий хватал ртом воздух, но молчал. Сил у него хватало только на то, чтоб дышать.

Внутри, в знакомой темноте нижнего этажа, ротмистр, рукояткой браунинга оглушив милиционера, огромными скачками бросился вверх.

Ржавая стена убегала назад, металлические ступеньки гудели под ногами. Это пароход в Британию давал последний гудок. Счет времени шел уже на секунды.

Винтовая лестница тремя оборотами вывела стрелка на площадку. Пара голубей с электрическим треском рванула в небо. Из-под ног, из-под металлического круга с металлическими же перильцами, к горизонту уходили крыши цехов и лабораторий. В просвете между огромными, в четыре этажа корпусами, он нашел лабораторию. Различимые глазом, там двигались три фигуры.

В четырехкратном прицеле черточки превратились в людей, и голова одного из них заняла почетное место в самом перекрестье. Черные нити делили ее на четыре части, словно знали, какое будущее запланировал для нее ротмистр…

Он любовался профессорской шевелюрой долгих две секунды, провожая ее едва заметным перемещением винтовочного ствола.

Уверенный, что промаха не будет, он со сладкой жутью представил, что выстрелил и все-таки промахнулся.

Представил ту бездну отчаяния, в какую провалился бы, ощутив, как берега владычицы морей тают в его глазах, тают, превращаясь в туман…

Он не успел пережить радость ощущения, что ничего еще не потеряно, как удар в спину выбросил его с площадки. Офицер не выпустил винтовки, но пользы от этого уже не было никакой… До самой смерти он так и не узнал, что в ней все равно не было ни одного патрона…

Холодновато и внимательно, словно подозревал в чем-то миллионера, Госсекретарь Генри Стимонс посмотрел на мистера Вандербильта и жестом пригласил гостя к столу.

– Я прочитал письма, которые вы направляли экс-президенту, мистеру Куллиджу, и приказал собрать сведения… Сразу хочу заявить, что теперь обеспокоен проблемой не меньше вашего… Прежняя администрация, как мне кажется, просмотрела этот вопрос. Слишком уж благодушно.

– Ошибка!

Миллионер поднял палец.

– Вы нашли не самое верное слово, мистер Стимонс. Я бы добавил к нему еще одно – «преступно». Преступно благодушно.

– Разве сейчас это что-то меняет?

Госсекретарь Генри Стимонс покосился на газету. Мистер Вандербильт не заметил этого, так как сделал то же самое движение глазами. Пусть чиновник догадывается, что все эти антибольшевистские статьи напечатаны на его деньги. Пусть. Главное, никому не полагалось обрести в этом твердой уверенности. Он не чувствовал ни стыда, ни неловкости от этого. Обычно люди платили за ложь, напечатанную в прессе, он же заплатил за правду!

– Согласен.

Миллионер уселся. Тогда и Госсекретарь опустился в кресло.

– Повторюсь… Готовясь к нашей встрече, я приказал собрать всю последнюю информацию о России и…

– …и вам ничего не принесли! – с горькой торжественностью сказал гость. – У вас нет сведений!

Госсекретарь покачал головой.

– Напротив. Их оказалось слишком много.

Из пухлой папки, что лежала перед ним, он вытащил несколько листов и бросил перед Вандербильтом.

– Это отчеты нашей разведки.

Вандербильт скривился при слове «разведка» и язвительно ввернул:

– У вас нет заграничной разведки, Генри… Есть только местные ищейки. Так что с моей точки зрения это простые доносы.

Стимонс не стал терять время на спор.

– Главное, что у нас есть информация. Обратите внимание на географию. Их группы отслежены в Швейцарии, в Индии, в Чили, в Испании, даже Африке. Они относятся к этому очень и очень серьезно. Они даже перестали трещать о своей Мировой Революции… Что они ищут? Золото? Тайные знания?

– Вы так ничего и не поняли из моих писем, – уже с ненаигранным сожалением сказал Вандербильт. – Ни-че-го… А хотите, скажу, где они были в Африке? – спросил он, вдруг повеселев. Торжественного сарказма в его голосе было столько, что хватило бы и всем королевским кобрам некрупного серпентария. Хозяин кабинета ничего не сказал. Не хотел оставаться в дураках.

– Они были в Восточной Африке. Около горы Килиманджаро. Пять тысяч восемьсот пятьдесят метров над уровнем моря.

Хозяин, выбрав один из листов, посмотрел и молча вернул его на место. Странным было не только то, что гость угадал место, а то, что он назвал точную высоту горы в метрах. То, что у человека, ворочающего несметным количеством миллионов, вдруг прорезался интерес к высоте африканских гор, было более чем странно, но еще страннее, что он использовал европейские метры, а не родные футы.

Наслаждаясь его растерянностью, мистер Вандербильт добавил:

– Скажите честно… Вы не поверили газетчикам?

– Помилуйте, кто же сегодня верит газетчикам?

– Напрасно…. Но у меня есть то, что скорректирует вашу точку зрения.

– Что же?

Из папки, что принес с собой, он вытащил несколько листов.

– Сегодня, Генри, я устрою вам день чудес и кое-что покажу…

Он раскрыл замшевый бювар, испытывая чувство коллекционера, уверенного, что знаток оценит то, что он захочет тому показать. Миллионер перебрал несколько листочков, выбирая с чего начать, удовлетворенно кивнул.