Алексей Вязовский - Эпоха Воюющих провинций

— Дайте зеркало, — хриплым от волнения голосом попросил я.

Девушка еще раз позвонила в колокольчик и отдала приказ. Тем временем в комнату зашли две служанки. Одна пожилая, перевязанная широким красным поясом поверх кимоно, вторая — молоденькая. Обе с подносом. Они поклонились, быстро расставили пиалы, чайник, миски с едой, в которой я узнал традиционную сырую рыбу, соевый соус, рис, морскую капусту, еще какие-то блюда. Врачу подали отдельный чайник, в котором был кипяток. Тот сразу начал крошить туда лекарственные травы из своих мешочков и конвертиков, помешивая деревянной палочкой. Я почувствовал сильный голод вместе с жаждой и накинулся на еду. При этом я старался есть неторопливо, так как знал, что японцы ценят терпение и сдержанность. Тем более что восточными палочками быстро не поешь. В тупик меня поставил суп из морепродуктов. В японских ресторанах я обычно просил ложку. Что же здесь делать? Помявшись, я выпил из пиалы жижу, а твердые кусочки сгреб палочками сразу в рот. В чайнике оказался зеленый чай, который пришелся очень кстати. Мою попытку налить себе самому в корне пресекла «жена». Пока я ел и пил, замковые самураи внесли в комнату зеркало. Это оказался лист полированной бронзы. Я вгляделся в себя «нового». Широкоплечий молодой парень. Рост — примерно метр семьдесят. Узкие карие глаза, широкий выбритый лоб, небольшая косичка из черных волос. Волевой подбородок. Ни усов, ни бороды. Я провел рукой по щекам — щетины тоже нет, хотя, если верить генералу, мое тело три дня пролежало без сознания.

— Как вас зовут? — Я слегка поклонился в адрес девушки, после того как самураи унесли зеркало.

Мой вопрос вызвал слезы искреннего горя, но японка быстро справилась с собой. Справа от меня сидела жена, Тотоми Сатакэ. Уже три года как мы «расписаны», и у меня есть сын — Сатоми Киётомо. Мальчику два годика. Я прошу его привести, а тем временем выжидательно смотрю на толстяка. Врача зовут Акитори Кусуриури, причем Кусуриури — по-японски аптекарь. Он был вызван в замок вчера вечером лечить сына дайме от раны головы. Акитори — аптекарь высшей категории, то есть имеет право вести врачебную практику.

Осталось выяснить главное. Какой год на дворе и как я тут очутился?

— Позовите, пожалуйста, христианского священника, — прошу я троицу, — и принесите одежду.

В глазах генерала, жены и врача — искреннее недоумение. А не сошел ли Сатоми Ёшихиро с ума? Но мои просьбы быстро выполняются. Пока ждем иезуита, темнеет. Слуги расставляют по комнате бумажные фонарики тётин. Я заглянул в один. Внутри что-то вроде маленькой лампадки с маслом и фитилем, каркас из бамбука обшит плотной бумагой красного и желтого цвета. Мой интерес к фонарику также не проходит незамеченным. Аптекарь наливает мне настойку, которую я осторожно пью. Иглоукалывание решительно пресекаю. Приносят одежду — хлопчатобумажные штаны дзубон, белый пояс и черный т-образный халат, известный в мире как кимоно. Путаясь, надеваю кимоно, повязываю пояс. Самурай дергает щекой, жена опять начинает тихо плакать. Да в чем дело-то?

— Господин, только на похоронах кимоно запахивают на левую сторону, — кланяется мне аптекарь.

Перезапахиваюсь, после чего поднимаюсь на помост и с коротким поклоном беру мечи. Так, только бы не облажаться еще раз. Обнажать мечи полностью, кажется, нельзя, выдвигаю слегка катану из ножен. Проверяю заточку. Бритвы отдыхают. Так, теперь надо правильно экипироваться. Засовываю катану под пояс слева, туда же короткий меч вакидзаси. Судя по одобрительному кивку Симодзумо — все сделал верно. Финальный аккорд — сажусь на подушку на помосте. Все присутствующие делают мне ритуальный поклон.

Тем временем няньки заводят в комнату ребенка. Два годика, на голове детский пушок. Тотоми берет его за руку и подводит ко мне. Беру на руки. Киётомо узнает папу, улыбается, угукает. У меня в горле стоит ком. Не отец я тебе, а незваный гость в этом теле. И что случилось с настоящим Сатоми Ёшихиро — даже подумать страшно. Но еще страшнее подумать, что сделает с самозванцем родня Ёшихиро. Ребенка уводят, а в комнате новый персонаж.

Худощавый темноволосый мужчина в оранжевой сутане. В руках четки. На голове выбрита тонзура. Глаза живые, умные. Бородка клинышком. Кланяется по-японски, головой к татами. Все кланяются в ответ, но поклон аптекаря еле заметен, а самурай лишь кивает. От священника ощутимо попахивает потом. Странно, я только сейчас замечаю, как чисто и свежо в комнате, где мы сидим.

— Коничива,[13] — начинаю разговор первым. — Как вас зовут? Откуда вы к нам приехали?

— Коничива, Ёшихиро-сама, — еще раз кланяется священник. — Я — Филипп Родригес. Живу в Кагосиме, это город в княжестве Сацума. Наша христианская миссия здесь проездом, могу я поинтересоваться вашим здоровьем и принести свои соболезнования?

— Спасибо, чувствую себя сносно. Мы все скорбим о смерти отца, — надо как-то поддерживать разговор. — У вас очень хороший японский. Вы португалец?

— Да, сеньор.

— Ваш родной город?

— Синтра.

— О, старая мавританская крепость.

Португалец в шоке:

— Откуда ваша милость знает об истории моего города?!

Наша милость много чего знает. Эйдетическая память — помню практически все, что когда-либо видел. Достаточно разок взглянуть на объект — а в Синтру нас возили на экскурсию в бытность моего летнего отдыха в Испании — все равно что сфотографировал. Есть и минусы у этого явления. Например, считается, что эйдетизм связан с аутизмом, трудностями в установлении социальных взаимоотношений. Вот сейчас мы это и проверим.

— Я хочу поговорить со священником наедине. — Главное — уверенность в себе, и все получится!

Да сколько же они будут переглядываться?! Но приказ есть приказ, и Тотоми, Акитори и Симодзумо молча выходят из комнаты.

— Устед аблас эспаньйол?[14] — Вы бы видели, как вытянулось лицо у священника!

— Конечно, говорю: какой португалец не владеет испанским! Но откуда… как… это просто невообразимо! Сеньор, вы были в Европе?!

Не только был, но и даже успел нахвататься испанских фраз, благо язык простой. Как пишется — так и читается. И наоборот.

— Давайте пока оставим это разговор. — Я подобрался к самому важному вопросу, ради которого пришлось выпроводить местных японцев из комнаты. А то точно оденут меня в смирительную рубашку, если тут ее уже успели изобрести.

— Какой сейчас год по христианскому летосчислению?

— От Сотворения мира или воскрешения Христова?

— Второе.

— Одна тысяча пятьсот тридцать восьмой год.