Араб у трона короля - Михаил Васильевич Шелест

Наши, — подумал я и, выглянув наружу, рванул шнур фальшфейера.

Картонная трубка зашипела и вскоре выбросила сноп красного огня. Недолго думая, я, помахав рукой с огнём несколько раз, насадил его на копьё, которое воткнул в деревянную площадку башни.

Темень стояла кромешная. Тонкий месяц скрылся в тучах, защитники города факелов почти не зажигали и яркий огонь над башней горел словно путеводная звезда. Такой же огонь загорелся над башней Санчеса. И над крепостью раздался дружный рёв:

— Алга!

И с той, и с другой стороны стены. Значит на прорыв пошли наши ногаи.

Мне всего лишь перерубило отросток бедренной подкожной вены на правой ноге, и это было не самое худшее, что могло бы случиться со мной в этом бою. Индейцы, перевязав рану, почти насильно спустили меня со стены в страховочной системе и на руках эвакуировали на противоположный берег.

Взятие нами башен на общий ход боя, как мне кажется, особо не повлияло, но битва складывалась из малых побед. Там кусок стены захватили, там башню, там отбили переулок и дом. Мы сделали свою часть общего дела.

Санчес, разведав обстановку в крепости, вернулся в лагерь на правый берег Казанки, взять небольшой отряд «влатанных» индейцев и снова ломануться в город. Он знал, что надо было делать.

Сапёры укрепили деревянные мостки через реку, по которым уходили отряды, возвращались из пролома раненные, и занялись расчисткой поля боя от тел павших, складывая их на повозки. Тела увозились к огромной, заранее выкопанной, яме, где выгружались.

Обрядом погребения заведовали похоронные бригады, руководимые индонезийскими, яванскими шаманами и уполномоченными мной представителями тупи и гурами. Они, отбирая среди погибших воинов «своих», оказывали павшим подобающие им почести и проводили соответствующие ритуалы.

Лезть в пекло городского боя не имело смысла, и мы с Мигелем снова вернулись на уже очищенную от врагов и их тел стену казанского кремля, и расположились на ней, как наблюдатели.

Сразу под нами находился ханский двор, хорошо освещённый факелами. Он был огорожен собственной стеной с башенками, внутри которой располагался фонтан с садом и сам ханский дворец. Не сказать, что основная битва проходила там, но там точно скопилось больше всего защитников, которые строили и строили «крепость» из своих тел.

Наша «санитарная» команда уже в который раз разбирала образовавшиеся «завалы», собиравшиеся всё ближе и ближе к ханскому дворцу.

В самом кремле битва уже стихла и переместилась в средний город, а потом и в посад, ворота которого были взяты нападающими, прошедшими по стене и открыты изнутри.

Я разослал посыльных к воеводам с приказом: «победу не форсировать и людские ресурсы зря не „жечь“», поэтому Казань пала только к полудню. Последними сложили оружие защитники мечети.

Соблюдая традиции я, в сопровождении визирей и полководцев, торжественно, под бой барабанов и звуки труб и дудок, вошёл в город через ворота, для чего пришлось обойти город с внешней стороны.

В городе кровь засыпали песком, но собрали его в кучи. Кучи песка и снега стояли по сторонам улицы, и мы шли мимо них, как мимо жертвенных костров, горящих холодным и кровавым мертвенным огнём.

Сафа Гирей, год назад изгнанный пророссийскими бунтовщиками из Казани, горделиво стоял у входа в ханский дворец, построенный когда-то давно его дядей Сахиб Гиреем. Хан считал, что ему есть, чем гордиться. Он не прятался за спины своих воинов и одним из первых ворвался в город. В руках бывший хан держал жёлтый флаг казанского ханства.

Я помнил, что Сафа Гирей был последним «настоящим» ханом Казани, умершим, или, вернее, погибшим, кажется в тысяча пятьсот сорок девятом году. Скорее всего, его убили сторонники Московского царя. А в тысяча пятьсот пятьдесят втором году Казань пала, а Иван Грозный уничтожил всю Казанскую знать, практически, сровняв с землёй постройки Казанского ханства. Теперь я постараюсь не допустить этого «хулиганства».

— Мы захватили герб Казани, великий шахиншах! — проговорил Гирей и протянул мне распахнутое руками полотнище.

На жёлтом фоне флага был изображён крылатый дракон, высунувший стреловидный язык. Дракон смотрел на восток.

Я подумал, что если удастся переподчинить себе Русь, трёхголовый дракон был бы неплохим гербом нашей империи. Эдакий Змей Горыныч. Где-то, когда-то давно я читал, что дракон — символ сарматско-монгольской культуры, сопротивлявшейся сначала западной культуре, а потом и Московскому Царству. Вот его Георгий Победоносец, — символ Москвы, копьём и победил. На гербе московском он, вроде как, с правления Ивана Третьего появился. А я-то теперь наследник Золотой орды. Мои «геральдисты» прописали род Шиловских, от которых шла «моя здешняя родословная», от Чингизидов. Однако сейчас надо закрепиться в Крыму и на Волге, а дальше видно будет, кто кого на копьё насадит. Не хочу я отдавать Орду, протянувшуюся от чёрного моря до Тихого океана, русским царям.

Взяв полотнище, я не стал бросать его себе под ноги и топтать, как было принято, а, подержав немного, разглядывая, аккуратно свернул его, и громко сказав: «Казань, милостью аллаха, наша, как и многие иные земли», — сунув флаг себе подмышку, двинулся во дворец.

По толпе сторонников Сафа Гирея прошёл недовольный ропот. Сафа Гирей удивлённо воззрился на меня, и когда я проходил мимо сказал:

— Но-о-о… Как же так, шахиншах? Мы ведь в Крыму с тобой говорили, что Казань…

— Давай не здесь? Во дворце чисто? — спросил я Санчеса.

— Прибрали уже. Как могли, шахиншах. Это мы дворец взяли, — сказал Санчес горделиво. — И флаг Казани, между прочим, тоже мы захватили.

— Тогда, пройдёмте вовнутрь, — сказал я, остановив рукой хвастовство Санчеса.

Я шагнул на ступеньки лестницы дворца. Гирей шагнул за мной. Охранники оттеснили, сунувшихся было за нами, трёх ханских биев-воевод, и закрыли высокие двустворчатые двери. Патагонцы в сверкающих латах остались снаружи.

— Где тут, что? — спросил я Санчеса.

Тот распахнул передние из трёх дверей, и мы прошли в небольшой зал с конусообразным куполом. Холодное ноябрьское солнце струилось через вставленные в него разноцветные стёкла. Других окон в зале не было.

По углам помещения стояли четыре кувшинообразных глиняных «тандыра», с подведёнными к ним с боков и выходящими в стены трубами. Тандыры, сверху прикрытые крышками.

Я подошёл к правой от двери «печке» и выставил перед собой ладони, ловя тепло.

Команда Санчеса прибралась во дворце кардинально. Они просто вынесли все, видимо испачканные кровью, ковры, кое-как ими же затерев лужи крови. Сильно пахло железом и нутряным духом.

— Пока так, шахиншах, — сказал Санчес, увидев, как я оглядываю тронный зал.

Трон тоже стоял без