Князь Ядыгар (СИ) - Агишев Руслан

– Ты, этого англичанина, помнишь? Ну, черного такого, худого как перст, что вечно с котомкой своей носился?– лишь с третьей попытки до татарина дошло , про кого я спрашиваю. – Да, тот самый, что с английскими моряками прибыл. Видел его где–нибудь? Я же знаю, ты вечно в кухарской отираешься, а там все новости первыми узнают.

А Иса, действительно, частенько наведывался в кухарскую. Правда, не еда в царской поварне интересовала его, а одна пышногрудая и черноглазая деваха с косой, достающей до самых ее пят. Именно из–за нее мой угрюмый слуга там и пропадал.

– Видел, мой хан, – кивнул Иса. – Вчера только и видел. Уезжать он собирался.

– Как уезжать? – опешил я от такой новости. – Почему уезжать? Он же портрет царя собирался рисовать, деньгу заработать, – я был в полном недоумении. – А-а-а... Проклятье! Я же ему за картину уже отвалил золота столько, что ему до конца жизни хватит, если по дороге домой не прирежут. Б...ь, своими же собственными руками себе подлянку сделал! Красавец!

Отступление 27

Новгородская летопись [отрывок].

«... И повелеша Великий Государь составити опись свово царства, вписати всю землицу, реки и речки, озера, горы в великий чертеж. Воеводам, наместникам и господарям след сбирати людишек мастеровых, рудознатцев добрых и воев в походы во все свои земли. Послам, гостям купеческим след слати грамотки о царствах соседних, об их землице, урожаях, мастеровых.

… Упоминати след и о чужих реках, стоянках на них, удобных для судов. Писати про глубины в тех дальних землях, про питьевые источники и колодцы, про перевалы и проходы в горах и пустынях. Говорити же об этом с чужими не след. Кто також языче распускати станет, то след сажати его на хлеб и воду в темницу».

Отступление 28

The principal navigations, voyages, traffiques and discoveries of the english nation [Основные мореплавания, путешествия и перевозки английской нации] Лондон, 1598 [отрывок].

«... Когда же спросил я русского варвара, а велико ли простирается его царство, то пришел он в великий гнев и сразу же велел он принести карту своей земли. Пока же развлекали меня разными разговорами за богатым столом, полным невиданных ранее мною яств и напитков.

… Вышли двое могучих воина в белых одеждах, которых здесь называют рындами, и растянули передо мною медвежью шкуру, размером с двух, а то и трех взрослых мужчин. Когда я взглянул на нарисованную на шкуре карту, то удивлению моему не было предела. Нигде и никогда, даже в нашем торговом обществе (Общество купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем (1547 г.) – примечание). На ней с большим искусством были нарисованы земли Московского царства с многими реками, озерами и горами. Увидел я и странные, неизведанные земли, что лежат на севере и востоке Московии.

Спросил я тогда русского варвара, а что это за белые земли, что с большим мастерством нарисованы на севере. Его ответ меня поразил до глубины души и даже испугал, что английским мореходам, лучшим в мире, ранее такое известно не было. По словам русского, на севере их земли лежит очень большая земля, уже тысячу лет скрытая от лучей солнца толстым слоем льда. Среди постоянного снега и льда не растут там ни деревья ни трава, а бродят только страшные хищные звери. Путь же туда долог и труден. Идти нужно на север два десятка дней. Потом, если позволит погода и льды, идти еще десять дней, пока путь не преградят сплошные льды.

… Уходил я из этих мест с большой печалью на Господа Бога. Я не мог понять, почему в благословенной Англии не таких просторов и таких богатств? Почему мы, славные потомки неистовых викингов и богобоязненных англосаксонцев, лишены всего того, чего вдосталь у этих варваров. Почему в наших городах мы с величайшей драгоценностью относимся к каждой бочке воды, а здесь стоят мыльни для голытьбы...».

_______________________________________________________________

Я с грустью оглядел свою покои – небольшую комнатенку на неполных десять квадратов на втором этаже царских палат. За последние месяцы все это стало привычным, почти домашним. Вот у стены стоит чуть наклоненная к окну кровать, срубленная из потемневших дубовых досок и накрытая толстой пуховой периной. Дальше почти к самому окну притулился массивный стол с парой подсвечников с оплывшими свечами – свидетелей моих частых ночных бдений. Рядом стояла кургузая лавка, седушка которой была едва ли не отполирована ее многочисленными седоками.

– Как дома, черт побери, – пробормотал я, вновь отворачиваясь к столу и едва не утыкаясь носом в толстый пергамент. – Надо бы добить письмо. Будет Ване от меня подарочек, – грустно улыбнулся я кончиками губ. – Или наследство...

Вздохнув еще раз, я взял черный карандаш и, хорошенько обслюнявив кончик грифеля, продолжил писать. «... Ливонский орден, Великий Государь, лишь кажется слабой добычей. Не верьте тому, кто будет красиво рассказывать про его крошечную армию в пару десятков тысяч братьев–рыцарей и десяток старых пушек. Сила ордена совсем не в рыцарях...». Тут я остановился, решив выразиться поточнее. «Сила ордена не столько в умелых и опытных рыцарях, сколько в жадных соседях и связях. Посмотри, государь, сколько вокруг ордена соседей, которые не прочь поживиться его землями. Неужели ты думаешь, что кто–то из них не захочет при случае округлить свои владения?».

Странно, но писалось как-то очень легко. Не нужно было что-то выдумывать и выдавливать из себя. В какие–то мгновения я даже ловил себя на мысли, что кто–то свыше направлял мою руку. Или может быть все было гораздо проще и причина этого не крылась в чем-то высоком и мистическом. «Может я просто слишком привык к роли пророка этого мира, который все знает на перед. Как бы не заиграться во все это! Здесь ведь нет прав человека и с самоуверенными выскочками поступают очень просто. Бошку режут!».

Поежившись от этой малоприятной мысли, я снова принялся писать. «... Береги, государь, крестьян, ведь именно от них, от черных людишек, государство Московское прирастает богатством и землями. Окорачивай жадных воевод да неуемных дьяков, что с посадских людей, гостей торговых, крестьян мзду великую берут. Пусть поступки матери твоей, государыни Елены будут для тебя примером, как она о простых людях заботилась, как им послабления разные дала». И снова я задумался, а писать ли собственно про опричнину или нет. Ведь ее еще не было, хотя и Ваня задумал что-то такое учредить.

– Может, ну ее эту опричнину?! – протянул я, машинально чертя какой–то то ли крестик, то ли звездочку; знал бы в этот момент, чем потом станут мои каракули, ни в жизни бы не притронулся к карандашу. – Пропустить? Вон написать лучше про больницы и аптеки, школы и библиотеки, про армию в конце концов...

Наконец, очередные сомнения были отброшены и я начал писать про вооруженные силы Московского государства, которые не смотря на всю их кажущуюся мощь, вообще–то были слабоваты. Единственный род войск, которым Ване по праву следовало бы гордиться и приписать себе в заслугу, оставались артиллерийские войска. По его же словам, что я слышал на одном из пиров, только у стен Казани царские войска сосредоточили больше двух сотен орудий самого разного калибра. Здесь были и пищали для прицельной стрельбы, и мортиры для стрельбы навесом. «... А следует сначала, государь, навести порядок в войске. Зря твои воеводы похваляются многолюдством конницы и пушек. Посмотри же на них и сам поймешь, что глупцы они. Привыкли должности получать по знатности, похваляясь древностью своего рода, а не по доблести. Конница же поместная больше на орду похожа, чем на добрых воинов. Из каждого десятка, что на смотре в доспехах и с саблей стоит, в походе считай половина без них. В тулупах овчинных, с оглоблями вместо копий и с саблями из дрянного железа на врага скачут. В тюфяках тоже порядка нет. Пушек много, не сосчитать, да каждое своего припаса требует. Этому требуется такое ядро, второму другое, а третьему вообще третье. Из–за этого в походе неразбериха случается...».